Форум » Архив игровых тем » «В погоне за властью» » Ответить
«В погоне за властью»
GamemasteR: - Место событий: начало - Сиракузы, далее Рим - Участники событий: Цезарь, Наджара, Виллия, Лавина, - Краткое описание сюжета игры: Забавы ради Аполлон украл у муз украшения, делающие их свободными, и теперь бедные девушки вынуждены путешествовать по Греции в поисках пропажи. Но по меркам смертных прошло чуть больше времени, с того момента, как златокудрый бог совершил кражу, а именно год. За этот год украшения переходили из рук в руки, и отследить их путь было бы практически невозможно, если бы не их появление время от времени в темных историях. Диадема, кольцо, ожерелье, зеркало, гребень и браслет - шесть драгоценностей, шесть невинных жертв - состояли полностью из золота и обладали каждое особым свойством. Люди не могли прочитать надписи на древнем языке, но ощущали, что стоит взять украшения в руки, как происходит что-то непостижимое. То тут, то там стали происходить драки и убийства в попытке завладеть сокровищем, и слава, окутывающая их, обрисовывалась зловещими подробностями. Но ничего этого нимфы не знали, как и не знали того, что жрецы Дажока сумели прочесть часть надписи и пробудили скрытые в них силы. Не те силы, о которых знали покровительницы стихий и не те, о которых смутно догадывался Аполлон, а совсем иные, что шли от самих тайн мироздания. Давным давно Зевс сверг Кроноса и корону его, символ власти, расколол на шесть осколков, чтобы никогда больше титан не смог взойти на трон Вселенной. Каждый из осколков был превращен в украшение и отдам на хранение нимфам, бессмертным существам, предпочитавшим уединение. Девушки сами не знали о возложенной на них миссии, резвясь и танцуя с подругами.... После произнесенного заклинания чары пробудились. И теперь, если соединить вместе все части короны, которые после таинства служителей Дахока приобрели свой изначальный вид, то тот, кто наденет на голову корону, будет править миром. Слухи о короне доходят до Цезаря, и он отправляет отряд на поиски ее частей, но удача сама идет к нему в руки: одна из римских провинций отдает ежегодную дань, и среди даров находится один осколок. Караван направляется в Вечный город, и Наджара вызывается его сопровождать: джинны намекнули ей, что нужно помешать дани добраться до столицы Империи. Но Воительница Света не знает подробностей, она служит Истине и безоговорочно верит джиннам. Сами же духи преследуют свои цели - заполучив все украшения, они смогут обрести свободу и плоть. Но и служители Дахока не сидят на месте, темное божество указывает им дорогу к артефактам... Лавина и Хлоя оказываются против воли вовлечены в войну, что вот-вот накроет Грецию. Сам Зевс посещает их и рассказывает об истинном назначении драгоценностей. Остальные нимфы слишком далеко, а время не ждет, потому именно Лавине и Хлое выпало первыми найти все осколки, не выдав при этом себя, иначе их власть над украшениями исчезнет, и остановить разрушения будет невозможно. Но как проникнуть в стан врага и найти то, что даже выглядит иначе, как не попасться врагам и как остаться верным Зевсу? На все эти вопросы девушкам придется самим найти ответы, и эта игра престолов будет нелегким испытанием, которое навсегда изменит каждого ее участника...
Ответов - 35, стр:
1 2 All
Gaius Julius Caеsar: Сегодня Цезарь сделал то, чего не делал уже очень давно: сначала написал новый эдикт, потом прочитал его заново и вдруг порвал. Последние несколько дней он получал неблагоприятные донесения от авгуров и гаруспиков. Более того, из-за этого суд и сенат были два дня подряд закрыты. Поэтому он и написал эдикт, отменяющий коллегию авгуров, в котором объявлялось, что отныне никогда не будет неблагоприятных дней. Но, перечтя то, что было написано, он уничтожил свой эдикт. И не потому, что отсутствие гаданий загнало бы суеверие в подполье и придало бы верованиям тайный и еще более низкий характер, не потому что такая мера могла бы серьезно подорвать общественный строй, и народ погрузился бы в страх и отчаяние. Ведь постепенные перемены бывают ничуть не менее страшными, чем резкие и решительные повороты. Нет, здесь и он сам не был уверен в своей правоте. «Уверен ли я, что в этих предсказаниях и вообще во всяких суевериях на самом деле нет никакой тайны? – думал он сейчас, проходя по дворцу. Было послеобеденное время, и казалось бы, ничто не предвещало никаких новостей. Он подошел к одному из открытых окон и взглянул на небо. – «Пожалуй, уверен. А что же тогда испытывали бы обычные люди, если бы могли быть в этом убеждены? Тогда, наверное, они захотели бы жить вечно... А к чему может прийти человек, если он сам, без всякого руководства извне, находил бы в самом себе смысл своего существования и правила, по которым ему следует жить? Явно ничего хорошего это бы не принесло, поэтому лучше оставить все как есть». Ему казалось, что сам он ничуть не сомневается в своих решениях, однако есть только один способ утвердиться в чем-нибудь — совершить рискованный поступок в согласии со своими убеждениями. Составляя ночью эдикт и предвидя его последствия, он был вынужден сначала разобраться в себе самом. Но тут сомнение все же остановило его. «К каким бы суждениям я ни пришел», - продолжал размышлять он, - «Я прихожу к ним сам не знаю как, но мгновенно; я не люблю долго биться над ними, и потому отношусь к философии с раздражением. Для меня это заманчивая, но зачастую бесполезная наука, бегство от обязанностей повседневной жизни. В моей жизни и в том, что я вижу вокруг себя, я с горечью наблюдаю, что она, эта наука, тоже редко приводит к пользе…». Над горизонтом, там, где цвет неба был светлее, чем в вышине, одно за другим появлялись и исчезали редкие облака. Сегодня было немного прохладнее, чем обычно, но все равно еще достаточно жарко, разве что здесь, в тени, под каменными сводами, никакой жары не ощущалось. В этот день все было спокойно… Но может, это было лишь какое-то внешнее спокойствие, но даже оно могло стать предвестником чего-то другого, очень странного… «И наконец, - затем пришла к ему еще одна мысль, которая поочередно потянула за собой и остальные, - «Я не могу отрицать, что временами ощущаю, будто и моя жизнь, и жизнь всего Рима определяются какой-то силой, которая словно бы существует где-то в стороне, вне меня... Очень может быть, что я сделал бы очень много безответственных вещей, помогал бы всяким безответственным людям и уже давно мог бы принести себе самому и Риму все те беды, от которых страдают другие государства, не будь я орудием этой высшей силы, избравшей меня… И наоборот. Кроме того, я не подвержен сомнениям и быстро принимаю решения, вероятно, только благодаря чему-то явно постороннему, и вот его-то как раз и обожествляют мои солдаты, ему по утрам возносит свои мольбы народ… Я не ценю мнения о себе, которые складываются у других людей, и ни у кого не ищу совета. Но только теперь я вижу, что всю жизнь задавал себе одни и те же вопросы, но ведь ни один человек не знает того, что он на самом деле знает или хотя бы желает знать, до тех пор пока ему не брошен вызов и не пришла пора рискнуть всем, что у него есть. Мне брошен именно такой вызов: мне снова нужно превзойти самого себя. А времени у меня осталось уже не так много…» - Господин! Господин! Цезарь недовольно поморщился: он не любил, когда кто-то вот так резко и внезапно прерывал ход его мыслей. Он быстро обернулся и увидел, как к нему спешит его вольноотпущенник и одно из доверенных лиц, Макробий. Формально вольноотпущенники считались свободными людьми и могли заниматься чем угодно, но на деле права их были несколько меньше, чем у свободнорожденных, поэтому большинство из них после получения свободы оставались на службе своих господ, выполняя те поручения, к которым они уже привыкли в своем прежнем статусе. Вот и Макробий, который до этого занимался делами фиска – учетом казны и прочими финансовыми вопросами, тоже оставался на своей прежней должности. Сейчас он вместе с другими назначенными для этого людьми должен был работать над составлением списка необходимых средств на проведение грядущих празднеств по случаю дня основания Города, которые теперь были объявлены официальным торжеством по всему государству и должны были обязательно проводиться здесь, в Риме, причем как обычно, с размахом, подобающем столице. И поэтому даже если случилось что-то из ряда вон выходящее, о чем обязательно нужно было сообщить самому Цезарю, сначала стоило прежде всего обратиться к вышестоящим чинам. Хотя сам Цезарь часто напрямую выслушивал все новые сведения из первых уст, ему самому не нравилось, когда это происходит без предупреждения. Он сурово взглянул на приблизившегося к нему финансиста, который, подбежав, поклонился так, что чуть не коснулся лбом мраморных плит на полу и теперь старался отдышаться, поддерживая рукой полы своей длинной одежды, от всей этой суматохи пришедшей в легкий беспорядок. - Почему ты отвлекаешь меня в столь неподходящий для этого час? - Прости, меня прислал к тебе главный казначей… иначе мне не переговорить с тобой наедине, господин… - Макробий уже почти отдышался и говорил не так прерывисто, хотя и по-прежнему очень испуганно. Ростом он был ниже, вдобавок за последнее время, находясь на очень выгодной должности и занимая в общем неплохое положение при дворе, располнел и явно отвык от физических нагрузок. – Сначала я и сам думал, что это только слухи, но все оказалось правдой. И это действительно очень важно. - Говори! И если окажется, что ты зря побеспокоил Цезаря, тебе придется показать свое мастерство в другом месте, скажем, на арене грядущих Игр… Тот побледнел, но деваться ему было уже некуда, и он начал объяснять: - Как ты знаешь, о мой господин, я занимаюсь делами казны, в том числе и новыми поступлениями… Так вот, сегодня утром мы занимались принятием новой партии драгоценностей из восточных провинций… Нужно было составить подробное описание каждой из них, определить стоимость, занести в реестр… Все для тебя, господин… Один из наших казначеев, Децим, перебирал драгоценности, когда вдруг лицо его страшно исказилось, он упал на пол с криком. Мы бросились к нему, но было поздно. Он успел прошептать: «Проклятие Юпитера…», вытянулся и умер… Его руки были обожжены до локтей, а кожа на лице и шее приобрела сероватый оттенок… И самое главное – на том месте, где он сидел за столом, сам стол словно бы оплавлен, а драгоценность, которую он держал в руках, исчезла… Кстати, вот его несут. Двое дюжих рабов несли по коридору тело покойного, завернутое в покрывало, а сопровождал эту процессию старший казначей и главный распорядитель всеми финансовыми делами, Валерий Семпроний Норб, в тоге со знаками различия своей должности, весь какой-то непривычно напряженный, с пепельно-бледным лицом и подрагивающим тонким и заострившимся носом. Он был еще молод, хорошего рода, но вскоре после его рождения семья окончательно разорилась и его отец умер, не оставив сыну ни малейшего намека на состояние. Тому пришлось учиться на оставшиеся у матери жалкие медные ассы в одной из общественных школ, которую удалось закончить с отличием и получить свою первую должность. Определенное усердие и труд вместе с незаурядными дарованиями в итоге сделали свое дело, и теперь он мог с гордостью похвастаться, что уже вернул себе большую часть некогда утраченных фамильных средств. Впрочем, он никогда слишком не зарывался, все себя довольно скромно и, главное, был достаточно давним и верным сторонником Цезаря, и не жалел никаких расходов по любым распоряжением последнего. Никогда еще Цезарь не видел его в таком состоянии. Казалось, глава всего фиска сейчас упадет в обморок, и только последнее напряжение сил удерживает его от этого. - Аве, Цезарь, почёт и процветание… - едва слышно проговорил Валерий, увидев впереди знакомую фигуру. Цезарь подошел и сделал знак рукой. Шедшая ему навстречу группа людей остановилась. Когда один из рабов предусмотрительно приоткрыл покрывало, он взглянул на тело погибшего и с первого взгляда понял, что все сказанное Макробием – правда. Постоял немного и снова махнул рукой, рабы вновь подняли тело и понесли дальше. - Норб, надо поговорить! – Цезарь вдруг остановил жестом главного казначея. – А ты, Макробий, никому об этом ни слова, не забывай про арену. Иди пока, продолжай работать. Что бы ни случилось, все должно быть сдано в казну сегодня, завтра начинается подготовка к празднествам. Вольноотпущенник вновь низко, до земли, поклонился и поспешил обратно, хотя ему не очень-то и хотелось сегодня заниматься делами казны. И вообще, страшно хотелось поскорее уйти в отставку и насладиться покоем. Но ведь приказ Цезаря – это приказ Цезаря, ослушаться нельзя… Двое молча прошли в одну из рабочих комнат Цезаря, где им предстояло хотя бы попытаться выяснить все произошедшее. - Норб! – в том, каким тоном Цезарь произнес это короткое имя, чувствовался не только обычный, присущий ему повелительный тон, но и что-то еще: может быть, интерес к случившемуся, а может, и стремление понять нечто новое, что открылось сегодня и наверняка несет с собою еще больше зловещего. – Расскажи мне об этой драгоценности, с которой все началось, и объясни, что это за проклятие Юпитера, о котором говорил Децим? Глава фиска смотрел на него словно ничего не видящими глазами, у него даже губы побледнели, и в них будто не осталось ни одной кровинки. Наконец он собрался с силами и неуверенно начал: - Значит, сегодня мы получили следующее… - он принялся по памяти перечислять поступления в казну. – Среди этих вещей была диадема из нашей провинции Ахайя, которая полностью состояла из чистейшего золота наивысшего качества, по оценкам местных специалистов, обозначенным в их реестре, ее стоимость составляет десять тысяч сестерциев. Отличительная черта этой диадемы – выполненная на ней с помощью гравировки надпись, которую никто не смог разобрать, даже наши лучшие переводчики, о Цезарь… К сожалению, Децим не успел поведать о её проклятии перед смертью… Но кое о чём я смог догадаться сам. По мифам, некогда Юпитер, придя к власти в мире и низвергнув своих противников, разделил корону - символ власти своего собственного отца Крона на шесть осколков, чтобы тот никогда больше не смог править Вселенной... Каждый из осколков был превращен в украшение... Но, по преданию, после произнесенного заклинания проклятие этих украшений вступит в полную силу. Но оно действует лишь до тех пор, пока они разделены, а если соединить их вместе, они дадут своему обладателю абсолютную власть над миром… Но, Цезарь, это всего лишь старая легенда, которая передается из поколения в поколение вот уже много лет. Нет никаких оснований верить в её истинность, как, впрочем, и в остальные предания, связанные с Богами. - Куда она подевалась? – коротко спросил Цезарь. Норб еще сильнее задрожал, предчувствуя неладное: - Исчезла… Как сквозь землю провалилась. Мы дважды обыскали все помещение фиска и ничего не нашли. - Жди у себя и никуда не отлучайся! – последовал очередной приказ. Пришло время действовать, и проводив взглядом медленно удаляющуюся фигуру главного казначея, который направился обратно к себе в фиск, Цезарь поспешно вызвал дежурного центуриона, который тут же появился в сопровождении трех легионеров из дворцовой охраны.
Najara: Прохладный ветер дарил долгожданную свежесть, а мягкая зелёная трава под ногами, казалась персидским ковром, по сравнению с обжигающими песками пустыни. С тех пор, как Наджара и её народ приняли римскую протекцию и, находились теперь на службе великой Империи, ей приходилось много путешествовать, подолгу находясь вдали от родных мест. Воительница очень скучала по родной, выжженной солнцем пустыне. Долгая разлука с родными землями отразилась и на её характере: она стала резкой, раздражительной и, не в меру вспыльчивой, что при её воинственной натуре и, особо тонкой душевной организации, было крайне опасно. К тому же, она уже давно не слышала джиннов - своих проводников и наставников. Неужели я делаю что-то не так? Неужели, они покинули меня навсегда? - в отчаянии думала блондинка, сосредоточенно точа свой меч у костра, когда все расположились на ночлег. - Ты третий день сама не своя, предводитель. Рядом с Наджарой на землю опустился Ахмед - высокий воин- разведчик. Даже здесь, в условиях равнинной местности, он, как и прочие пустынники, не сменил своих чёрных одежд, и не открывал лица. - Я могу помочь? - Нет, - коротко ответила женщина, не отрываясь от своего занятия, - джинны, вновь, избегают меня. Чем тут поможешь? Видно, мы совершили ошибку, уйдя так далеко от родных земель. Ахмед усмехнулся. Но, под маской, этого не было видно: - Ты всегда слушаешь их. Но, что, если они ошиблись? Что, если Рим - наше спасение? Я бы на твоём месте… Договорить он не \успел, потому что отточенное, как бритва, лезвие, отсекло ему голову. Все, кто видел это, в страхе замерли, прекратив свои разговоры и, стояли, не смея двинуться с места. - Есть ещё желающие указать мне на мои ошибки? Наджара медленно поднялась со своего места, и развернулась к своим воинам. Глаза её горели безумным, опасным блеском, меч и белые одежды были в крови убитого ею разведчика. Никто не посмел возразить восточной предводительнице. - Джинны и Свет никогда не ошибаются! Запомните это твёрже, чем имена ваших матерей! - жёстко проговорила Наджара и ушла в свою палатку. Они всё ещё сомневаются. Неверные! Никому не позволительно усомниться в истине! Наджара лежала на подушках, устремив в потолок холодный взгляд стальных глаз. Гнев внутри неё был подобен бурлящему водопаду, который вулканической лавой, очистительным огнём готов был низвергнуться на всякого, кто посмеет усомниться в тех откровениях, что давали ей джинны и Свет. Женщина прикрыла глаза, мечтая о тех временах, когда под знамёна её истиной Веры встанут миллионы и она, карающим мечом и очистительным огнём, вместе со своими последователями, пройдёт по земле, и, искоренит зло. А потом, когда Свет и добро восторжествуют, наконец, воцарится мир, и любовь… Мечты Наджары перешли в лёгкую дремоту, которую разорвали голоса, так неожиданно, появившиеся у неё в голове. Это джинны! Они вернулись! Они не оставили меня! Красивая воительница резко села и, запрокинув голову, устремила, уже, ставший стеклянным, взгляд, куда-то сквозь пространство палатки. Джинны говорили с ней минут пять, в течение этого времени, она, несколько раз кивала и, улыбалась им. Потом проговорила, вслух: - Я всё поняла! Простите, что усомнилась в вас. Накинув плащ, женщина вышла из своей палатки, направившись в палатку военачальника. - Фарид, ты мне нужен, - проговорила она, останавливаясь на пороге палатки. Сириец, помятуя о сегодняшней вспышке гнева предводительницы, упал перед ней на колени и, вытянув вперёд руки, низко склонив голову: такой поклон на Востоке обозначал покорность и уважение. Затем, он, не вставая, просто поднял на Наджару глаза, ожидая приказаний. - Джинны явили мне откровение, - вдохновенно начала женщина, лицо которой лучилось счастьем, - в Вечный Город направляется караван с дарами из восточных провинций. Среди даров будет то, что не должно попасть в руки правителей Рима. Наша задача, повести караван таким путём, чтобы дань не достигла Города. Её часть уже пришла из Ахайи, так, что мы немного опоздали, но, это не страшно. Джинны сказали мне, что во второй части каравана, как раз и находится то, что нам нужно. - Что это? - спросил Фарид, не вставая с колен, - Ты знаешь? - Нет. Джинны явят мне это лишь тогда, когда караванщики собьются с пути. Единственное, что я знаю, так это то, что эта вещь - абсолютное зло, которое нужно уничтожить. Выходим завтра, на рассвете. Присоединимся к каравану и уведём их длинной дорогой. А там… Свет поможет нам. Взглянув куда-то вверх, Наджара покинула палатку военачальника. *** Караван из второй части восточных провинций, следовал в Рим, вот уже неделю. Пустыня казалась бесконечной, тем более, что караванщики, везущие дары в честь праздника в Риме, ни разу там не были. Однако, мир не без добрых людей. Все народы Востока, пусть и не кровные, но побратимы. Вот и вызвались пустынники проводить караван до Вечного Города. Наджара договорилась с главным караванщиком, что покажет дорогу. А дальше, всё было просто: знающие пустыню, как свои пять пальцев, сирийцы, завели караван в места, где песчаные барханы были, практически, непроходимы. Но, выглядело всё так, что Наджара изо всех сил, пытается помочь отыскать дорогу. Ничего Это для вашего же блага. Вы сами не ведаете, что везёте. А, джинны, никогда не ошибаются. Воительница вгляделась в темнеющий горизонт. Приближалась песчаная буря. - Наджара, нужно уводить людей, - обеспокоенный Фарид подошёл сзади, тронув её за плечо, - иначе, нас просто погребёт под барханами. - Нет, не нужно, - уверенно ответила воительница, не оборачиваясь, - иначе, караванщики поймут, что мы обманули их. - Но, наши воины… Наджара повернулась к сирийцу и, положив руку ему на плечо, мягко, но настойчиво, проговорила: - Будь верен истине, Фарид. Джинны и Свет защитят нас… Фарид замолчал, не в силах препятствовать воле Великого Света, который говорил со всеми ними, устами их предводительницы, а, потому, молча поклонился и ушёл к остальным, чтобы передать им слова Наджары.
Chloe: Этим утром Хлоя вновь проснулась в разбитой кибитке уличных артистов, из-за причуды Златокудрого бога нимфа уже несколько лун делила кров с этой пестрой компанией. Непритязательные смертные вполне могли бы найти условия такой жизни сносными – отдельная кровать, крыша над головой для защиты от непогоды (а то, что немного протекает не в счет) да и голодать актерам пока не приходилось. Герои вроде Геракла, привыкшие скромной жизни в ожидании подвига и вовсе сочли бы такую жизнь едва ли не роскошной. А вот изнеженной лимониаде приходилось туго – слишком грубые простыни, слишком грубая еда и, что было самым неприятным – слишком грубые люди. Впрочем, среди смертных встречались и весьма интересные образчики. За месяцы, проведенные в дороге, Хлое довелось встретить мужчин, что красотой и ловкостью запросто могли бы тягаться с самим Аполлоном; девиц, красотой не уступавших легендарной Троянской Елене – божественной полукровке; и жен, которые своей ревнивостью запросто сравнялись бы с Герой… Сперва любопытной нимфе все в мире людей казалось забавным и любопытным, но время шло – жизнь сметных Хлое наскучила, да и к тому же лимониада затосковала по родным лугам. Однако теперь уже точно стало ясно – вернуться туда скоро ей не придется. Нимфы порой, как и люди, видят сны, и девушка была бы рада посчитать произошедшее этой ночью забавной шуткой Морфея, но, увы, золотой перстень с молнией на пальце лимониады лишний раз подтверждал – тот дивный разговор случился на самом деле. И подробности его Хлое не суждено забыть уже никогда Еще бы – не каждый день к тебе является сам Зевс! Даже во сне Хлоя успела пожалеть о том, что Громовержец не счел нужным предупредить ее своем появлении. Знай нимфа о визите заранее, непременно облачилась бы в свой самый роскошный наряд! Однако потом дева лугов вспомнила о Гере, та столь часто находила действительные поводы ревновать великого супруга, что теперь и вовсе перестала в них нуждаться. Кажется, сейчас божественная жена подозревала в прелюбодеянии с супругом едва ли не каждую богиню, полубогиню и даже слишком красивую смертную! А странствующей лимониаде только проблем с Герой еще не хватало! Зевс же явился во всем своем великолепии. Если бы кому-то из смертных довелось увидеть его в этот час, он непременно тут же бросился бы писать картину или ваять очередную статую невероятных размеров – люди отчего-то такие очень любили. Громовержец был сердит на Аполлона и обещал непременно наказать его, если, конечно, сумеет сыскать. Отношения отца и сына олимпийцев не всегда ладились, и Златокудрый с детства умел скрываться до тех пор, пока гнев Зевса не остынет. В досаде на Аполлона Хлоя была солидарна с верховным богом, но нимфе никак не удавалось понять, отчего вдруг он сам явился разбираться в очередной невинной шалости беспокойного сыночка. Громовержец не любил ходить вокруг да около, да и временем для этого не располагал, так что гадать Хлое пришлось недолго. - Скажи мне, нимфа, давно ли ты ищешь свою диадему? - Скоро будет три луны, как я отправилась на поиски, но в мире смертным время бежит быстрее, оттого мне так трудно теперь отыскать ее. Люди слишком любопытны, великий Зевс. Они очень любят задавать вопросы, не задумываясь о том, чем им могут грозить ответы. И они слишком тянуться к магии, не понимая, как трудно им будет совладать с нею. Вот и моя диадема для них лакомый кусочек. Уже ни одного хозяина, говорят, успела сменить она в подлунном мире, и каждый слишком дорогую цену заплатил за недолгое обладание ею. Громовержец кивнул. Он, пожалуй, знал нравы смертных лучше иных богов. Поговаривали даже, что и сам он порой не брезговал появляться в мире людей в обличье простого человека. - А знаешь ли ты, что случиться, если хозяин сумеет подчинить диадему себе? Хлоя лишь пожала плечами, ни раз в последнее время вспоминала она о том, что может ждать ее в случае неудачи… - Если хозяин справиться с диадемой, быть мне его рабой на веки вечные. Что может стать худшим наказанием для вечно свободной дочери полей? Выслушав ответ, Зевс лишь усмехнулся. Лимониада решила, то, что так пугает ее для олимпийца, наверняка, лишь очередное развлечение. В этом мире, кажется, все было создано лишь для того, чтобы богам было не так скучно в своем вечном существовании. Однако на какой-то краткий миг Громовержец показался Хлое встревоженным, однако совсем ненадолго, собеседник нимфы тут же вернул себе прежний величественно спокойный облик. - Известно ли тебе, нимфа, что смертные любят больше всего? Ради чего они готовы поступиться любовью, совестью и даже жизнью? Во имя чего совершают они самые подлые поступки? Хлоя подумала, что смертным вовсе не нужен повод для подлых или добрых поступков. Люди слишком часто и сами не понимают, зачем и во имя чего они совершаю то или иное деяние. Но верховный бог, похоже, вовсе не хотел услышать ответ на свой вопрос… - Больше всего люди любят власть. Ради нее они совершают такое, что даже боги проклинают их. И самое страшное, что я сам невольно отдал им то, что может подарить абсолютную власть… Тогда Громовержец поведал о том, как расколок трон Кроноса и, желая спрятать его осколки, отдал их в виде украшений бессмертным нимфам. И теперь именно им предстояло вновь найти утерянные сокровища. Хлоя сама не слишком понимала, как станет это делать. По большому счету, это ведь задание для героя или чародея, но ничего было и думать о том, чтобы спорить с великим олимпийцем. Прощаясь, Зевс отдал нимфе золотое кольцо, украшенное узором-молнией, чтобы легкомысленная лимониада не сумела забыть об этом разговоре… Поправляя кольцо на пальце, Хлоя вышла из своей кибитки. Табор артистов постепенно просыпался, люди занимались привычными утренними делами – кто-то разводил костер, кто-то таскал воду, кто-то пытался разбудить слишком заспанных товарищей, а кто-то уже вовсю рылся в съестных припасах в поисках завтрака. - Куда мы теперь пойдем? – спросила Хлоя у Тена, которого тут безоговорочно признавали главным. - Двинемся в сторону Рима. Говорят, подчиненные провинции готовят множество праздников для Цезаря – там, наверняка, и нам найдется работка. - Хорошо, - улыбнувшись, кивнула нимфа. Пока им было по пути.
Лавина: Прошло уже несколько месяцев с того дня, когда ореада покинула теневые ущелья родных просторов. Каменистая почва под ногами постепенно становилась мягче и теплее, пока окончательно не изменилась, оповестив юную нимфу о спуске в долину. Где-то здесь должны были резвиться ее подруги, но повсюду стояла тишина, нарушал которую лишь ветер, с тихим шелестом касаясь сухих стебельков травы. Цветы поникли под иссушающим солнцем - дождя не было слишком долго. "Где же Зевс? - Лавина подняла голову к небесам, ослепительно синим, до рези в глазах. - Почему он не пошлет дождь? Неужели люди в очередной раз прогневали его?" Девушка не ждала, что прямо сейчас громоподобный голос Владыки объяснит ей, что к чему, но ей больно было смотреть на погибающую природу, хоть это и не была ее стихия. Нимфа продолжила путь, следуя перемещению солнца по небу, и когда оно окрасилось в красноватые тона, собралась готовиться ко сну. "Так это, кажется, называют люди", - подумала она. Бессмертные существа не испытывают необходимости во сне, но идти в темноте по незнакомой местности было неразумно. У Лавины не было оружия против хищных зверей, она не знала нового мира, окружавшего ее повсюду: его запахи, его звуки - все это было чужим. За любым кустом могла прятаться гидра или гарпия, а, возможно, и валькирия. В темноволосой голове странницы перепутались все прочитанные ранее истории, рождая непонятный страх внутри. Но если бы Лавина знала, что ждет ее в следующую минуту, она бы мигом забыла про фантастических чудовищ, потому как едва солнце опустило свои лучи за горизонт, в сиянии голубых искр перед нимфой предстал Владыка всего сущего - Зевс. - Здравствуй, Повелитель, - девушка низко поклонилась. - Ты всего однажды посещал меня, разве случилось что-то серьезное? - Аполлон украл твое ожерелье, - бог не дал Лавине подтвердить этот факт и продолжил, - но кроме тебя жертвами обмана стали еще пять хранительниц стихий. Вы разыскиваете украшения, не зная о том, что темная магия уже коснулась их широкой дланью. Нимфа вскрикнула и задрожала. - Но, Владыка, это значит, что наша свобода под угрозой, ее могут использовать во зло, и мы не сможем ослушаться! - прошептала в ужасе она, и Зевс качнул головой. - Да, поэтому вы должны отыскать все части короны прежде, чем зло соберет их вместе и раскроет Врата Тьмы. - Короны..? - не поняла Лавина. - Много веков назад я свергнул своего отца Кроноса, все на Олимпе знают об этом. Власть его была заключена в короне, и я разбил ее на шесть осколков, каждый из которых превратил в одно из украшений и отдал на хранение вам, нимфам. - Мы охраняли древнюю реликвию? - ахнула девушка, но Громовержец нетерпеливо отмахнулся: - Не перебивай меня, нимфа. Один из осколков попал в злые руки, и активировались древние силы, спрятанные в нем. Теперь все украшения приняли изначальный вид, и правители сильнейших государств людей охотятся за ними, чтобы, соединив, обрести неслыханную власть. - Но что могу я, о Зевс? - Лавина была испугана услышанным, но все же недоумевала: может ли хрупкая девушка противостоять угрозе, которая пугает даже самого Верховного Бога? - Тебе и твоим сестрам нужно найти все части и уничтожить их. Смертные не могут коснуться их, вы же защищены от проклятья. Но помни, что вы не должны выдать себя, иначе чары, защищающие вас, спадут, и одному Аиду известно, что будет дальше, - мужчина почесал бороду. - Торопись, - он вложив в ладонь девушки пряжку с тонкой молнией посередине, с помощью которой она могла позвать на помощь и исчез, оставив ошарашенную ореаду одну. Лавина медленно опустилась на траву. Мысли путались. Она повертела в руках пряжку, убеждаясь, что все произошедшее не сон, и стала думать, как быть дальше. Греция большая, но темная магия оставляет свои следы. Вопрос в том, успеют ли нимфы отыскать украшения, к слову, имеющие сейчас совершенно иную форму. "Мог бы сказать, откуда начинать поиски! - с досадой подумала Лавина. Она не представляла, куда идти, и у кого спрашивать. - Людям нельзя говорить правду, но как же они тогда смогут помочь?" - бессмертная искренне верила в то, что существа из Нижнего Мира, как окрестила она их про себя, способны указать ей дорогу, и, если быть честной до конца, надеялась на них, но слова Зевса разрушили последние крохи надежды. По щеке ореады скатилась слеза, прозрачная, как вода в горных реках. Лавина никогда в жизни не чувствовала себя такой потерянной и одинокой. Как ей быть? Что делать?.. За размышлениями прошла ночь, и с рассветом Лавина тронулась в путь. Молния поблескивала на пряжке под капюшоном плаща, и сейчас для всех нимфа была просто жрицей Аполлона, странствующей по воле своего господина - так девушка решила представляться всем. Нести слово божье - что может быть проще в стране, где богов больше, чем горных цепей? Лавине казалось, что теперь-то уж все наладится, но в своей наивности она и не подозревала, что в мире смертных кроме смекалки требуется и жестокость, чтобы спасти свою жизнь и жизнь тех, кто тебе дорог.
Gaius Julius Caеsar: - Только представь себе, никак не могу дождаться новой партии рукописей из Александрийской и Пергамской библиотек. – словно бы невзначай, между делом, проговорил Цезарь. - Все рукописи вместе с остальным должны были прибыть еще накануне. Право, даже не знаю, чем можно объяснить задержку. Уверен, это лишь временные трудности с доставкой, о Цезарь… Такое случалось и раньше, но ничего страшного никогда не происходило. В самом деле, кто осмелится напасть и отобрать принадлежащее нашей Республике? Даже сумасшедший этого не сделает, ибо знает, что в отместку нам ничего не стоит стереть с лица земли любой город и страну. Его самого, разумеется, тоже… Был вечер, и сейчас знаменитый римский полководец, недавно вернувшийся на отдых в Рим из восточного похода, в котором было полностью уничтожено войско злейшего врага Республики - царя Фарнака, а сам новоявленный царь и неудачливый завоеватель убит - так вот, сейчас Цезарь вместе с сенатором Квинтом Корнелием Лентуллом медленно и вальяжно прогуливался по саду. Лентулл, невысокий, но запоминающийся молодой человек с незаурядной внешностью, чем-то напоминал ему племянника Гая Октавия… Такой же нос с небольшой горбинкой, темные и хорошо ухоженные волосы, правильные пропорциональные черты лица, высокий и большой лоб. И ещё, пожалуй, серъезные карие глаза, отличавшиеся присущим сенатору любопытным взглядом. Он был одним из самых молодых представителей нынешнего состава сената, расширенного Цезарем втрое по сравнению с обычной численностью главного органа управления Республики и укомплектованного преимущественно его сторонниками – политиками, общественными и финансовыми деятелями из римского сословия всадников, средними и старшими командирами верных ему войск, принимавших участие поочередно в Галльской, Германской, Британской, Греческой, Египетской и Азиатской кампаниях, отдельными представителями интеллигенции… Разумеется, старые сенаторы роптали и всячески выражали своё неудовольствие этими нововведениями, ставившими под сомнение общепринятый возрастной и имущественный ценз, а также другие требования, предъявляемые до этого к сенаторскому сословию, но все было напрасно и в конце концов даже они вынуждены были смириться с очевидными фактами и принять новое пополнение сената как нечто само собой разумеющееся. С момента его последней встречи с главой фиска Норбом прошло несколько дней. Это время было очень насыщенно новыми событиями. Правда, о подлинной природе этих событий, насколько можно было сделать вывод, никто даже и не догадывался. А произошло вот что: главный казначей Валерий Семпроний Норб, вольноотпущенник Макробий и другие служители казны были в срочном порядке схвачены дворцовой охраной, обвинены в растрате и присвоении доверенных им государственных сокровищ, признаны в этом виновными специально созванным по такому случаю экстраординарным судом и, согласно закону, осуждены на смерть и казнены. По личному приказу Цезаря все их движимое и недвижимое имущество было конфисковано в пользу Республики. Кому-то показалось странным, что он сам присутствовал при составлении описей этого имущества и внимательно, стараясь не упустить ни малейшей мелочи, следил за процессом, а потом затребовал к себе все документы и материалы, составленные скрибами, и тщательно их изучил. Впрочем, после этого описи и прочие документы были отправлены в архив как не имеющие особого значения. Многочисленный персонал дворца также был слегка удивлен усиленными обысками, проведенными в помещениях фиска, рабочих кабинетах казначеев, в их римских домах и загородных жилищах. Обыски проводились под руководством старших центурионов и военных трибунов, хотя дело это было сугубо гражданское и им должны были заниматься обычные городские магистраты. О результатах проделанных мероприятий ответственные лица также отчитывались лично перед Цезарем. И хотя многие удивлялись, никто не заподозрил настоящей причины, по которой были произведены все эти действия… Любые чары при ближайшем рассмотрении рассеиваются, но теперь Цезарь просто должен был заполучить в свои руки необычные драгоценности и убедиться в их силе, как говорится, собственными глазами, а не понаслышке. Даже сейчас, отдыхая после трудного дня, он не переставал думать об этом. Естественно, разговор шел совсем на другие, отвлеченные темы, но благодаря своей способности Цезарь без всякого труда мог себе позволить подобное. Он медленно говорил, идя рядом с Лентуллом и время от времени поглядывая на него: - Я уверен, что каждый из нас всю жизнь пребывает в одном возрасте, к которому нас тянет, подобно тому, как железные опилки притягиваются к магниту… Например, один из моих военачальников и командир моей конницы, знакомый тебе Марк Антоний так навсегда и остался шестнадцатилетним, и несоответствие этого возраста его теперешнему с каждым годом представляет все более грустное зрелище. И поэтому трудно понять, что в нем так сильно восхищает людей. На его примере можно видеть лишь то, как мужчины могут представлять собой лишь то, во что превращают их женщины; да это касается не только мужчин, ибо мужчине не под силу переделать женщину, скорее бывает наоборот… - Так ли это, о Цезарь? – осторожно кашлянув, воспользовался небольшой паузой Лентулл. Его карие глаза с интересом оживились, когда речь зашла о женщинах. Сам он, правда, был известен среди римской знати тем, что происходил из достаточно древнего патрицианского рода, среди которого в прошлом было несколько известных консулов, но вел довольно замкнутый и аскетический образ жизни, не то чтобы наглядно при людях чурался празднеств, шумных пиров и больших компаний, просто никогда не появлялся там и всё. Да и часто выглядел как-то меланхолически, мало кто мог похвастать, что видел его в хорошем настроении. Поэтому большинство считало его некрасивым, хотя каких-то очевидных внешних недостатков у него не было. За исключением разве что привычки часто скрещивать ладони и разминать пальцы, которые от этого хрустели в костях, и, может быть, ещё слишком несобранной, плохо скоординированной походки, в результате чего казалось, что он словно пошатывается. Некоторые даже шутили, что его можно найти только в трех местах – у себя дома, в сенате и в суде. Соответственно, из всех римских улиц он знает только те, что ведут в две вышеуказанные магистратуры. Конечно, это было далеко не так, но даже устраивая редкие приемы в своем особняке, Лентулл никогда не приглашал больше пяти-шести гостей за один раз и всегда считал, что небольшая компания гораздо удобнее для выражения тех или иных мнений, чем огромная толпа. Иногда из-за подобного отношения к людям и своим обязанностям с ним случались неприятные в первую очередь для него самого казусы. Например, когда он начинал по какому-либо поводу выступать в сенате, окружающие быстро расслаблялись, переговаривались между собою, покидали свои места и прохаживались по сенатской курии так, будто бы заранее был объявлен перерыв. Но ему самому было всё равно, что про него думают другие. Цезарь всегда мог рассчитывать на него, когда нужно было заранее, неофициально, прощупать обстановку и узнать те или иные сведения. Разумеется, Корнелий не бездействовал и перед голосованиями, поэтому его мнение не только всегда совпадало с мнением большинства, угодным Цезарю, но и, можно сказать, в той или иной степени было инспирировано именно этим сенатором, который ранее, в сепаратных переговорах с представителями различных сенаторских кругов, умело приводил их к общему мнению или действовал иначе, в зависимости от ситуации, но всегда под эгидой Цезаря. - Да-да, я помню свои слова про чувства и разум… Но со временем я пришел к несколько иному выводу. Видишь ли, к примеру, Марк Антоний был и навсегда останется лучшим и самым известным борцом или атлетом, но не более того. В нем всегда заметна провинциальная школа. Десять лет назад даже пятиминутный серьезный разговор доводил его до изнеможения и он томился желанием поскорей поставить обеденный стол в триклинии себе на подбородок и пожонглировать им. Даже войны отнимали лишь сотую долю его глупой, бездумной энергии. До того, как мне довелось его приструнить и укротить, Рим пребывал в страхе перед его розыгрышами: он не задумываясь мог подпалить целый квартал, спустить с причалов все лодки и украсть одежду у всего сената. Но его шутки не были злыми, они были только глупыми. Пришлось положить всему этому конец, и тогда я ничего у него не отнял, а только поменял порядок всех его свойств, причем сделал это с помощью, вероятно, известной тебе хотя бы по имени женщины - Кифериды. В нем, как и в Лепиде и многих других, нет ничего реформаторского, которое может обеспечить порядок только законами, подавляющими личность, лишив ее радости и напора. Вот это я и ненавижу. Катон и Брут мечтают о государстве трудолюбивых заурядностей, а по бедности воображения обвиняют в этом и меня. Я был бы счастлив, если бы обо мне могли сказать, что я могу объездить коня, не погасив огня в его глазах и буйства в его крови. Мой друг Брут уже в двенадцать лет был рассудительным и осмотрительным мужем. А вот мне, Цезарю всегда тридцать, я как двуликий Янус, который смотрит то в молодость, то в старость… И не надо быть очень наблюдательным, чтобы все это заметить. Лентулл, не отличавшийся особыми физическими достижениями и даже с трудом владевший каким бы то ни было оружием, грустно вздохнул, когда слушал рассказ об Антонии. - Но что же в итоге? - Если ты внимательно посмотришь на красивую женщину, мой Лентулл, ты увидишь только великолепие одеяний и два выдающихся достоинства - прекрасные глаза и пленительный голос. И всё. Так вот, именно с помощью этих достоинств она и покоряет неосторожных. Потому совет тебе – всегда оставайся таким, как ты есть сейчас, и поступай осмотрительно и правильно, тогда тебя не постигнут бедствия, связанные с этим предметом нашего разговора… - Но, Цезарь, - промолвил молодой сенатор, - Если ночь будет холодная, тогда как хоть на единый шаг отойти от жаровен с углями? В противном случае можно замерзнуть насмерть. - Лучше обеспечь жаровнями твоих клиентов и приближенных лиц, что помогают тебе в твоем нелегком труде. А так вообще мы, римляне, к холоду привычны и, кстати, поэтому одеваемся так, чтобы не замерзнуть. - Не могу не согласиться с тобою, о Цезарь… - Кстати, - резко поменял тему тот. – Мы уже говорили сегодня о том, что последняя партия дани из восточных провинций так и не пришла до сих пор, хотя сегодня миновал последний срок ожидания. По этому поводу я слегка недоволен. И хотя ты не занимаешься непосредственно подобными вопросами, я бы хотел, чтобы ты посодействовал мне и здесь… Пока что мне нужно находиться в Риме и поддерживать порядок здесь, в то время как необходимость требует скорейшей доставки дани... Это слишком деликатное дело, чтобы доверять его моим легатам и трибунам… - Я весь внимание и к твоим услугам. - Хорошо. Итак, сейчас я поведаю всё, что надлежит тебе знать, а затем вместе мы выработаем новый план, который сделает более интенсивными заодно и новые сборы с покоренных земель. Позже ты займешься продвижением этой новой идеи в сенате, а пока сосредоточимся на истории с пропавшим караваном… Значит, доведется сделать следующее. Полководец и сенатор медленно продолжали прохаживаться вдоль тенистой аллеи. Лучи заходящего солнца уже не проникали сюда и поэтому вокруг начинал сгущаться приятый полумрак. В дальнейшем ходе беседы Лентулл несколько раз подряд кивнул головой, затем задал два-три вопроса и, получив на них исчерпывающие ответы, поспешил попрощаться и своей нескладной походкой, быстро покачиваясь на непропорционально длинных, словно бы журавлиных ногах, очертания который не могла скрыть даже сенаторская тога с красной каймой, двинулся к воротам, где его ожидали рабы с носилками и охрана. Цезарь едва заметно усмехнулся ему вслед и столь же важно, торжественно продолжил шествовать по дорожке, которая через аллею вела в другой конец обширного парка, созданного здесь по его приказу. Через час гонцы с тайными приказами были уже отправлены из Рима туда, откуда были получены последние известия о последней партии дани, а сенатор Квинт Корнелий Лентулл, получив специальные полномочия и облекшись в дорожные, полувоенные-полугражданские одежды и получив под свое начало несколько опытных экспертов и центурию воинов числом в восемьдесят человек, на корабле срочно отбыл в тайно указанном ему направлении. Его мандат предусматривал "всем магистратам Республики, всем проконсулам провинций, преторам и пропреторам, легатам, высшему, среднему и низшему командному составу войск, простым легионерам, римским гражданам и не имеющим римского гражданства жителям провинций оказывать подателю сего непременное и быстрейшее содействие в выполнении поручения государственной важности".
Najara: Песчанная буря нещадно подбиралась к каравану. Люди Наджары, тренированные в проживании в подобных погодных условиях, тут же ринулись помогать самим караванщикам. Сумотоха была такой, что про сам груз все благополучно забыли. Помнила о нём, лишь Наджара, но она, помятуя о приказе джиннов, просто молча стояла и смотрела, как груз каравана засыпает песком. Теперь, зло будет уничтожено! И Свету будет больше простора в этом мире. Женщина умиротворённо улыбнулась, и поспешила в гущу паникующих караванщиков. - Мы не сможем выбраться вместе с грузом, - с прескорбием сообщила она главе караванщиков, - но оставаться здесь тоже нельзя, иначе погибнем. Наскоро перекусив, вся процессия через пустыню двинулась к границам Империи, в нажеде получить там кров и медицинскую помощьл. Для самой Наджары дорога казалась лёгкой. Она почти не испытывала усталости и была в приподнятом настроении. Это было верным знаком того, что она всё делает правильно. На дорогу ведующую в Рим, они вышли только к ночи. Усталые и измождённые. они наткнулись на какой-то римский, видимо, патрульный отряд. Выйдя вперёд, Наджара проговорила, отвечая на вопрос солдат о том, что они делают на городской дороге в такую темень: - Я и мои люди, вместе с караваном попали в песчанную бурю. Мы ели выбрались. Не будите ли вы так добры, если дадите нам еду и поможете раненым? - Ведём их к Цезарю. Он решит, что с ними делать, - проговорил один римлянин другому. Другой кивнул. Римляне, радуясь тому, что они так быстро нашли пропавший караван, как-то даже забыли о том, что, собственно говоря. они нашли только каравнщиков, а самого груза-то и нет. - Где дань? - спросил один из воинов, обращаясь к главе караванщиков. - Его занесло песком, - ответил тот, со страхом поглядывая в жёсткие лица воинов. Римляне озадаченно переглянулись: - Следуйте за нами. Забрав у пустынников оружие, римляне повели их в сторону города...
Chloe: Артисты были в дороге уже несколько дней, и дни эти походили друг на друга, будто близнецы-Диоскуры. Нимфы могли танцевать в лугах ночи напролет, не зная усталости, а вот скука и однообразие ужасно утомляли дев стихий. Бывали моменты, когда Хлоя уже сама начинала сомневаться, был ли или не был на самом деле тот странный разговор с Зевсом… - Тпру… Стой! Приехали! Кибитка, в которой находилась Хлоя, неуклюже качнулась и замерла на месте. - Эй, что случилось? Девушка откинула полог и выглянула наружу. Ответа лимониада не получила. Еще несколько телег впереди замерло, преградив путь кибитке Хлои. Артисты реагировали на вынужденную задержку весьма эмоционально. Ярко одетые люди выскакивали наружу, шумно обсуждали друг с другом происходящее, бурно размахивали руками и торопились вперед, поскорее разузнать, что же там на самом деле произошло. Хлоя вздохнула – кажется, для того чтобы понять, что происходит ей тоже придется присоединиться к шумной толпе. - В чем дело-то? - А я почем знаю! А то можно подумать, я слежу за твоей колымагой! - А то скажешь, нет! Когда не надо, так ты тут как тут! Везде свой рябой нос сунуть сумеешь! От людского гула у Хлои зазвенело в ушах. Люди умудрялись придумывать самые нелепые версии событий. - Я тебе говорю сдохла она! Сдохла у Гермия лошадь! Вот и валяется там теперь попрек дороги! - Больше болтай, трепло! То не лошадь! То сам Гермий валяется, напился опять мертвецки да и разлегся у всех на пути! - А я тебе говорю лошадь это! Медведь ее задрал! Огромный такой, лохматый, прямо из чащи выскочил. Хлоя покачала головой. Ее всегда поражала эта людская особенность – они готовы были легко придумать самое невероятное объяснение самым обыкновенным события, зато, когда случалось что-то действительно чудесно, ни за что не хотели в это верить… Ох и намучились же из-за этой особенности посланцы богов! Пока втолкуешь какому-нибудь крестьянину, что тебя действительно послал Кузнец или Громовержец, уже и позабудешь, зачем тебя посылали! Как и подозревала лимониада, правда оказалась весьма прозаичной. У возглавлявшей их маленький актерский караван телеги сломалась ось колеса, что и заставило ее остановиться, а значит временно преградить путь и другим актерским повозкам. Бросать друзей в беде, у людей было как-то не принято, а потому мужчины тут же поспешили на помощь владельцу поврежденного колеса. Глядя на то, с каким жаром «мастера» взялись спорить о том, как стоит устроить неполадку, Хлоя поняла – остановка затянется надолго. Тем временем женщины уже принялись накрывать к ужину, из глубин кибиток явились полинялые скатерти и часть съестных припасов. Есть нимфе совсем не хотелось. - Скоро вернусь! – бросила лимониада Тену и поспешила скрыться в зарослях до того, как глава актеров успеет что-то возразить. Прошло уже несколько дней с тех пор, как они покинули суетливый людской город, но Хлое так до сих пор и не выпало случая хоть на немного остаться наедине с природой. Души деревьев и трав не знали раздора и вражды, а потому, где бы нимфы не оказывались, те были им неизменно рады. Случалось и так, что ветер приносил здешним духам вести из родных земель Хлои, и тогда же можно было отправить ответное послание подругам-нимфам. Девушка легко проскользнула меж деревьями и свернула с тропы, поплутав немного на тот случай, если кто-то все-таки увязался за ней, лимониада вскоре вышла на поляну, посреди которой сверкало небольшое озерцо. Водоем был неглубоким, но вода манила к себе прохладой, и Хлоя уже твердо решила искупаться, когда вдруг отчетливо почувствовала чье-то присутствие. Девушка удивилась, так легко найти ее в лесу мог лишь тот, кто хорошо знал эти места. Или же тот, кому с готовностью подскажет сам лес… - Кто здесь? Хлоя с любопытством огляделась по сторонам. - Выходи! Кем бы ты ни был!
Лавина: С наступлением утра все изменилось. Ушли тревоги и неразрешенные вопросы, скрылись перед красотой пробудившейся природы. Лавина была ее частью; сотворенная из света и воздуха, она не умела грустить так, как делали это люди, не знала боли и страданий, и поэтому жизнь ее была проще, чем у смертных обитателей Эллады. Единственным горем для нее была потеря ожерелья, но Лавина убеждала себя, что оно обязательно найдется. Разговор с Зевсом казался сном, но пряжка под воротником напоминала о реальности происходящего. Нет больше ожерелья, есть части какой-то короны, наполненной злыми силами. Никогда раньше ореада не сталкивалась со злом. "Оно, наверно, похоже на темноту горного ущелья", - решила девушка в итоге. В душе ее шевелился страх, но вместе с тем и любопытство. В рассказах, которыми она коротала время, почти во всех, было Зло, с которым сражались герои вроде Геракла. И всегда побеждали, из чего Лавина сделала вывод, что зло бессильно против любви и дружбы. Не зная смертного мира, не зная законов Природы, бессмертная внутренним чутьем дошла до того, на что у других уходят годы. Любовь - главное, и только она владеет миром. Дорога менялась, и мысли девушки менялись за ней вслед. Теперь каждый ее шаг рисовал отпечаток на поверхности этого нового мира, и Лавине приходилось следить, чтобы он не изменил историю. Она не могла затеряться в зарослях маков и эдельвейсов, сделав вид, что проблемы смертных ее не касаются. В какой-то мере нимфа была повинна в этой истории, потому что не уследила за своим ожерельем. Но что толку думать о том, как Златокудрый провел ее? "Главное, чтобы сатиры не обижали моих подопечных", - покачала головой она, уже соскучившись по животным гор и предгорья. Мысли о короне постепенно покидали темноволосую голову, и привычная беззаботность возвращалась к Лавине. Впереди показался лес, и ореада была этому рада: изнуряющая жара утомляла даже бессмертных, что уж говорить об обычных людях. А зеленая живая тень заслоняла от солнца и несла прохладу, поэтому Лавина, не задумываясь, свернула с дороги под густую крону деревьев. Лес радостно встретил путешественницу. Нимфа легко двигалась между стволами, слушала разговоры птиц и совершенно забыла обо всем, пока не увидела перед собой маленькое, но такое красивое озеро, просто созданное для купания бессмертных. В надежде смыть с себя пыль дорог, Лавина поспешила к ровной зеркальной глади, но вдруг резко остановилась: у воды кто-то был. Сердце девушки застучало, и она мгновенно укрылась за ближайшее дерево, но незнакомка, одетая в голубой хитон, уже почувствовала ее присутствие. - Кто здесь? - голос ее разнесся по поляне, но в нем не было злости, только любопытство. - Выходи! Кем бы ты ни был! Помедлив, Лавина осторожно высунулась из укрытия. - Кто ты? Ты человек? - никогда прежде Лавина не видела людей так близко, поэтому робела и не знала, как себя вести. Но, едва взгляд ее встретился с взглядом девушки, как она поняла: перед ней ее сестра, создание богов. - Ты нимфа! Ты тоже потеряла украшение? - ореада бросилась к незнакомке и с волнением схватила ее за руку. - Неужели я не одна! Ты ведь видела его, это не было сном?? Зевс приходил к тебе? Рассказывал про корону? - вопросы сыпались один за другим, и Лавина, обрадованная неожиданной встречей, совершенно не думала об опасности, которой подвергала себя и свою миссию.
Gaius Julius Caеsar: После весьма нелёгких поисков сенатору Лентуллу удалось напасть на след каравана с интересовавшим Цезаря грузом и он, побывав в претории проконсула этой провинции и гордо взмахнув мандатом со своими полномочиями, потребовал воды и продовольствия для своих людей, а заодно и вспомогательный отряд в количестве не менее манипулы. Его собеседник нечасто получал приказы непосредственно из Рима и в лучшем случае имел дело с местными чиновниками, так что римскому сенатору не пришлось долго ждать. Вскоре он получил всё то, о чём просил и, сверившись с картой, решился продолжить путь. По словам одного своего доверенного слуги, высланного вперед на разведку, Лентулл уже знал, откуда примерно можно ожидать кочевников и теперь намеревался перехватить их по дороге. Выйдя от проконсула, он под потаенные улыбчивые взгляды воинов взобрался на лошадь и, дождавшись подкрепления, максимально быстро приказал двигаться вперед. Командир присланного ему на помощь подразделения, некий центурион по имени Марк Веррес, прослуживший не один год в этой провинции и знавший её как свои пять пальцев, громким и зычным голосом повторил прозвучавшую довольно тихо и неубедительно из уст не имевшего боевого и командного опыта сенатора команду, и весь сборный отряд общей численностью в несколько сот человек отправился в путь. После долгой скачки по ночной дороге, преодолев уже достаточно много миллиариев, они увидели впереди более чем странно и подозрительно выглядевшее сборище людей в широких восточных одеждах. - Задержите их! – воскликнул своим высоким и срывающимся голосом Лентулл. – Уверен, это они! Центурион пожал плечами и приказал приблизиться к незнакомым людям поближе, затем сам подъехал к ним на своем коне и проговорил: - Я Марк Веррес, центурион второй когорты легиона «Invicta Nova» и командир манипулы, а это мои воины. Мы ищeм тех, кто обязан был ещё ранее доставить дань в Рим. Итак, отвечайте мне, я имею право приказывать: во-первых, что вы делаете здесь в таком числе посреди ночи, во-вторых, имеете ли вы отношение к тем, кто должен был сопроводить груз? Выйдя вперёд, один из встречных проговорил, отвечая на вопросы: - Я и мои люди вместе с караваном попали в песчаную бурю. Мы ели выбрались. Не будете ли вы так добры, если дадите нам еду и поможете раненым? Веррес не без удивления отметил про себя, что это женщина, причем молодая и красивая, но у него было слишком мало времени на то, чтобы дивиться загадочным местным нравам и обычаям, вдаваться в детали и расспрашивать её о случившемся, поэтому он ограничился лишь коротким кивком: - Вы получите всё, что нужно! – сказал он и обратился к своим: - Ведём их к Цезарю. Он решит, что с ними делать. Лентулл подъехал поближе и в свою очередь с недоумением воззрился на незнакомую ему женщину в длинном, но свободном одеянии и с оружием, но поспешил взять себя в руки и вовремя вмешался: - Подожди, центурион! Разве ты не видишь, что, собственно говоря, мы отыскали здесь только караванщиков, а самого груза-то и нет! И обратился к стоявшим перед ним людям: - Эй, кто тут главный? Кто отвечает за доставку дани? Вперед вышел невысокий пожилой мужчина: - Это я, о мой господин… - Господин сенатор! – перебил его Лентулл. – Ты видишь перед собою не кого-нибудь, а римского сенатора! Говори, где дань! - Прости меня, о мой господин сенатор… Но её занесло песком по дороге сюда, - ответил тот, со страхом поглядывая в жёсткие лица воинов. - Что?!... – возмутился Лентулл, и неловко спешившись, медленно приблизился к этому варвару, который осмелился не усмотреть за ценным грузом. Своей более чем странной, нескладной походкой, слегка покачиваясь, он подходил всё ближе, а тот уже вовсю трепетал от страха. – Как ты допустил такое?... Говори!!! - Прости меня, о мой господин сенатор, мы ни разу не удостаивались до этого чести побывать в самой столице величайшего государства… - быстро залопотал мужчина, чувствуя, что сейчас ему явно не поздоровится. – Мы договорились вот с ними… - он указал на Наджару и её людей, - Что они помогут нам и покажет дорогу… А дальше, все мы очутились в таких местах, где песчаные барханы были практически непроходимы. Приближалась буря… Сумaтоха была такой, что всем нам было просто ужасно страшно… И тут она, - он снова указал на предводительницу воинов пустыни, - Сказала мне, что мы попросту не сможем выбраться вместе с грузом, но и оставаться здесь тоже нельзя, иначе погибнем, иначе нас заметёт песком… А потом мы двинулись сюда… Часть наших людей погибла. У нас очень много раненых, и все мы очень голодны… Квинт Корнелий Лентулл с презрением слушал испуганные, сопровождавшиеся дрожащим от страха голосом и бесконечными извинениями оправдания этого варвара, который совершил самый значительный и самый жуткий проступок за свою жизнь, и тем -самым, по мнению сенатора, уже заранее обрёк на верную смерть себя и своих товарищей. - Иными словами, вы потеряли всё, что у вас было?!... Затем медленно развернулся и, явно упиваясь своей властью над всеми этими никчёмными людишками, коротко ударил собеседника по лицу своей тяжелой кожаной перчаткой с вшитыми железными пластинами, так, что тот, не ожидавший ничего подобного, упал как подкошенный, по его лицу заструилась кровь… - Он ответит перед самим Цезарем, ибо я не в состоянии придумать ему здесь и сейчас такую казнь, которая бы соответствовала тяжести его вины! Легионеры, взять его! Заковать в цепи этого дикаря и не сводить с него глаз, стеречь строго, наблюдать! Отвечаете за него головой! Потом сенатор с удовольствием смотрел, как римские солдаты уводят прочь совершенно потерявшего от испуга человеческий облик главу караванщиков, не перестававшего молить о пощаде, и столь же медленно, как и в прошлый раз, устремил свой взгляд прищуренных и горящих ненавистью глаз на предводительницу пустынных воинов. А так как он был пониже её, ему пришлось для этого слегка приподнять голову, чего он терпеть не мог, как и всяких намёков на свой небольшой рост и слабое телосложение: - А ты… - он уже начал задыхаться от ненависти, теряя способность говорить законченными предложениями. Повернулся к ней и сделал шаг вперед, гремя понавешанной на своей узкой и тщедушной фигуре там и тут нужной и ненужной амуницией, а длинный меч, который по тогдашней моде македонских кавалеристов свисал на ремне почти до самой земли, вдруг звякнул ножнами о камень. – Tu quoque! (И ты тоже!). «Зарубить их всех!» - пылала у него в голове мысль, и длинные тонкие пальцы, унизанные дорогими кольцами и перстнями, уже тянулись к рукояти меча. Но центурион Веррес вдруг встал у него на пути: - Сенатор, только Цезарь может принять решение в отношении этих людей, ибо это дело такой важности, что находиться лишь в его компетенции, как это сказано в документах, мы всего лишь исполнители его воли и обязаны доставить их к нему. Остальное уже не наша забота. - Ты что, осмеливаешься поучать меня! – в глазах Лентулла снова загорелся огонь ненависти, а правая рука сама собой судорожно рванулась к мечу. – Да кто ты такой?!... Ты даже не разу не видел его в глаза, а я один из самых близких к нему людей! Интересно, и кого же это он выслушает первым, а? Так что отойди и не мешай мне вершить справедливость, иначе ты об этом горько пожалеешь, центурион! Веррес усмехнулся: - Мне не впервой, сенатор… Но, при всём моем уважении, вовсе необязательно спешить… А поэтому я просто прошу оставить варваров в покое до вердикта Цезаря. Мы заберем у них оружие и препроводим их пленниками в Вечный Город, где они будут преданы справедливому разбирательству… Кроме того, обратите внимание, сенатор, ваши люди давно уже окружены моими людьми, имеющими пятерной численный перевес… Мне не хотелось бы усугублять ситуацию, сенатор… Лентулл, всегда опасавшийся за свою жизнь, вскинул голову и увидел, что всё только сказанное ему – правда, и его эксперты и воины из дворцовой охраны вряд ли смогут противостоять по-настоящему боевым войскам, которые тем более превосходят их числом во много раз. - Предатель, изменник, бунтовщик!... – скорее прошипел подобно змее, а не прошептал он, отступая назад. И, возвысив голос, который визгом прозвучал в полутьме, освещаемой только факелами, прокричал: - Варвары, я – сенатор Рима и доверенное лицо Цезаря, Квинт Корнелий Лентулл, приказываю вам всем немедленно сдать оружие и следовать за моими солдатами! Именем Цезаря вы все арестованы до дальнейших распоряжений! Воины, проследите за ними! Быстро, кому говорят! Окружить их! И, срываясь на отчаянный крик, добавил, обращаясь к караванщикам и пустынникам: - Omni mortui estis! (Вы уже все мертвы!). Но командование уже принял Веррес; он распоряжался изъятием оружия и обыском. На Лентулла уже почти никто не обращал внимание, кроме его помощников и нескольких воинов незадачливого сенатора. Чертыхаясь, он снова взгромоздился на свою смирную лошадь и мрачно поехал вслед за колонной воинов. «Вы ответите за это! – думал он. – А ты, Веррес, в первую очередь!» *** Цезарь тоже пребывал не в самом лучшем настроении. Ему донесли о появлении нового культа, адепты которого поклоняются некоему таинственному, судя по всему явно тёмному божеству по имени Дахок, которое якобы является сильнее и могущественнее Богов, и ждут его воплощения на земле, чтобы установить новый порядок… «Что поделаешь?» – думал он, сидя у себя в кабинете. – «Я получил в наследство это бремя суеверий и предрассудков. Я правлю несчетным числом людей, но должен признать, что людьми всё ещё очень часто всяческие бредни, суеверия, нелепости, птицы и раскаты грома. Это часто мешает государственным делам, на целые дни и недели закрывает двери сената и суда. Этим заняты тысячи людей. Всякий, имеющий к ним какое-либо отношение, включая и верховного понтифика, использует знамения в своих личных интересах». Сегодня в коллегии понтификов он держал речь и говорил жрецам: - Однажды в долине Рейна авгуры ставки командующего запретили мне вступать в битву с врагом. Дело в том, что наши священные куры стали чересчур разборчивы в еде. Почтенные хохлатки скрещивали ноги при ходьбе, часто поглядывали на небо, озирались, и не зря. Я сам, вступив в долину, был обескуражен тем, что попал в гнездилище орлов. Нам, полководцам, положено взирать на небо, нам, но более никому… Я смирился с запретом, хотя мое умение захватить врага врасплох является одним из немногих моих талантов, но я боялся, что и на утро мне снова будут чинить препятствия. Однако в тот вечер мы с Азинием Поллионом пошли погулять в лес, собрали десяток гусениц, мелко изрубили их ножами и раскидали в священной кормушке. Наутро вся армия с трепетом дожидалась известия о воле богов. Вещих птиц вывели, чтобы дать им корм. Они сразу оглядели небо, издавая тревожное кудахтанье, которого достаточно, чтобы приковать к месту десять тысяч воинов, а потом обратили свои взоры на пищу. Клянусь Юпитером Капитолийским, эти птицы, вылупив глаза и сладострастно кудахтая, накинулись на корм - так я и выиграл Рейнскую битву. - Но главное,- сделав паузу и вглядываясь в лица жрецов, продолжал он, - Вера в знамения отнимает у людей духовную энергию. Она вселяет в наших римлян - от уличных рабочих до консулов - смутное чувство уверенности там, где уверенности быть не должно, и в то же время навязчивый страх, который не порождает поступков и не пробуждает изобретательности, а парализует волю. Она снимает с них непременную обязанность мало-помалу самим создавать римское государство. Она приходит к нам, освященная обычаями предков, дыша безмятежностью детства, она поощряет бездеятельных и утешает бездарных. Я могу справиться с другими врагами порядка: со стихийным мятежом и буйством какого-нибудь Клодия; с ворчливым недовольством Цицерона и Брута, порожденным завистью и питаемым хитроумными толкованиями древнегреческих текстов; с преступлениями и алчностью моих проконсулов и магистратов; но что мне делать с равнодушием, которое охотно рядится в тогу набожности и твердит, что гибели Рима не допустят недремлющие Боги? Я не склонен к унынию, но часто ловлю себя на том, что эта мысль наводит на меня уныние. Что делать? Посему я как диктатор и верховный понтифик запрещаю соблюдение отправления всех иноземных и чуждых римлянам культов; закрываю все посторонние святилища, кроме храмов наших римских Богов. Отныне обход этого запрета приравнивается к святотатству и оскорблению моего величия, и влечёт за собою немедленную казнь всех подозреваемых без разбирательства, а также конфискацию их имущества и достояний их так называемых «храмов» в казну с последующим распределением этих ценностей в пользу беднейших граждан Рима! Жрецы сидели молча. - Слава Цезарю! – вдруг воскликнул кто-то из них, а остальные подхватили: - Слава Цезарю! Слава! «Да, теперь так и будет!», - с удовольствием подумал он.
Najara: Римские легеонеры были неспокойны и, всю дорогу до Вечного Города постоянно переговаривались и, даже бранились между собой. Их души неспокойны и объяты тьмой, - думала Наджара, с какой-то непомерной вселенской грустью глядя в спины своим конвоирам. Ей не нравилась эта дорога и этот город, не нравился холодный воздух и мрачные серые тучи. Она, только недавно покинув пустыню, уже скучала по жёлтому песку и яокл синему небу. Словно бы уловив настроение предводительницы, воины также были мрачны и хмуры. И, потому, приказ сдать оружие даже вызвал у них злость, но, Наджара первой вынула из ножен свой меч и отдала его римлянину. *** Их провели во дворец. Но, разместили не как гостей, а бросили в темницу, вместе с караванщиками, которые не сумели уберечь драгоценный груз. Так распорядился тот римлянин. что визгливо говорил о том, что скоро все они умрут... - Они убьют нас, как свиней! - мрачный Юсуф расхаживал по темнице как зверь, мечущийся по клетке. Без своего оружия он чувствовал себя не в своей тарелке. - Цезарь этого не допустит, - спокойно заверила его пустынная воительница. которая сидела по-турецки, прижавшись спиной к холодной стене каземата, - он мудр и, потому выслушает нас и, скорее всего, отпустит. Если, конечно, ему не потребуется наша помощь. Люди Наджары удивлённо посмотрели на неё. но она ничего не ответила. Почему-то при мысли о Цезаре, сердце её наполнялось тревогой. Что-то тёмное давлеет над Римом, помимо самого Рима. Что-то холодное... Она подняла вверх голову, прислушиваясь. Она надеялась, что Джинны подскажут ей, что делать дальше. И, они не только подсказали, но, что случалось довольно редко, и показали ей кое-что... Тьма окутывает землю. На чёрном небе, раскалывая его надвое. сверкают зловещие молнии. В центре мира возвышается уродливая чёрная фигура. Она так черна, что невозможно разглядеть ни лица, ни одежды. И, только одна деталь выделяется на фоне тёмного уродства: красиая золотая корона с сапфирами и рубинами. Фигура протирает руки в стороны и провозглашает: "я - Дохок!" Видение оборвалось также резко, как и пришло. А, оборвалось оно потому, что в темницу вошёл солдат. - Гай Юлий Цезарь лично допросит вас, как только вернётся. Кто вёл караван? Дрожащий от страха караванщик встал и, дрожащей рукой указал на себя. - Кто сопровождал вас? - спросил солдат, сурово сдвинув брови и вплотную подойдя к главному караванщику, чем ввёл его просто в состояния ужаса. - Я и мои люди сопровождали караван, - Наджара выпрямилась прямо посмотрев в глаза солдата. - Значит допросят вас двоих, - коротко сказл солдат и вшел, заперев дверь каземата.
Chloe: К счастью, незванный гость решил не играть с Хлоей в прятки и вскоре явился пред светлы очи нимфы. Правда, лимониада даже предположить не могла, кем он окажется. - Вот так встреча! Откуда ты здесь? Хлоя удивленно взглянула на сестру по несчастью. Темноволосая нимфа была ей незнакома, а значит, дом ее был далеко от тех мест, где жила сама лимониада. - А украшение я вовсе не теряла! Это Аполлон его столь ловко «позаимствовал»! Девушка сердито надула губки, одно только воспоминание о коварном поступке олимпийца способно было ее разозлить. Однако встреча с сестрицей-нимфой так порадовала Хлою, что она не смогла сердиться долго. - Ну да, ничего, сейчас сам Зевс за него возьмется. Он обещал мне, что уж теперь непременно задаст Златокудрому хорошую трепку. Хотя, если отец-громовержец отыщет его первым, так, пожалуй, для Аполлона это будет даже лучше, ведь если первой до него доберусь я, он уж точно пожалеет, что появившись на свет, покинул остров Делос! Позабыв на время о купании, Хлоя опустилась на зеленую траву и устроилась поудобнее, предвкушая долгий разговор. - Это не говоря уже о том, что теперь все нимфы будут осведомлены о его натуре, а значит, ему уже не удастся соблазнить ни одну из них. Вот уж нет кары страшнее для такого любителя дам, как Аполлон! Лимониада рассмеялась. Ей и в голову бы не пришло, что она должна хранить что-то в секрете от другой нимфы. Тайны можно было беречь от богов и смертных, а сестры - разве способны они были предать? Да и бремя хранения божественных секретов было столь тяжким для нимф, что нести его они могли лишь совместно. - Гляди, после разговора Зевс оставил мне вот этот перстень, в знак того, что все произошло на самом деле, - и девушка протянула вперед тонкую руку, чтобы продемонстрировать подарок Громовержца. Хлоя всегда слыла болтушкой, а ее новая знакомая, к счастью, оказалась внимательным слушателем. Кстати, только тут легкомысленная лимониада сообразила, что официальное знакомство так и не состоялось, и тут же поспешила исправить это досадное упущение. - Что ж это я! Совсем забыла! Меня зовут Хлоя. А тебя? Ожидая ответа собеседницы, девушка расправила складки на хитоне, которые вдруг показались ей недостаточно аккуратными. Никогда не знаешь, в какой момент тебя могут увидеть, а всегда оставаться безупречно прекрасной – обязанность любой нимфы. - Я путешествую вместе с людьми, они даже ничего – неплохи для смертных. Хлое вдруг показалось, что сестра могла решить, будто лимониада столь же легко выболтала свой секрет попутчикам. - Только они ни о чем не знают! – поспешила добавить девушка. - Они думают, будто я всего лишь одна из них. Мы идем в Рим – город этого владыки … Нимфа нахмурилась, пытаясь вспомнить его имя. - Кажется, они зовут его Цезарем или что-то вроде того. Мне не очень интересны игры смертных во власть. Хотя теперь, пожалуй, придется научиться хоть немного в это разбираться. - А ты? С кем ты путешествуешь?
Лавина: Красивая незнакомка явно обрадовалась Лавине, и девушка, ободренная приемом, заторопилась рассказать о своих приключениях, пока интерес собеседницы не пропал. - Связь с природой ослабевает на этих пустынных землях, а я в пути уже несколько дней, - нимфа взгрустнула. - Но боги направили меня к озеру, и милость их вдвойне щедра, потому что я нашла здесь тебя, сестра! - завершив фразу радостной улыбкой, Лавина, немного смутившись от того, как сердито новая подруга отозвалась об Аполлоне, поспешила поправиться: - Конечно, прости, это все Златокудрый, ты здесь не виновата. Но гнев нимфы уже утих, и обе девушки посмеялись, представляя себе кару Зевса. - Думаю, Аполлону больше не захочется обманывать своих подопечных! Хотя, знаешь, я даже рада тому, что случилось, потому что так я смогу посмотреть мир! - Лавина от восторга захлопала в ладоши. - Я никогда не думала, что он такой большой! А ведь мы не прошли и сотой его доли! Представляешь, что ждет нас дальше? Цари и императоры, глубокие моря, пустыни со странными существами!.. - Размечталась ореада. - Я слышала столько всего, пока тайком подсматривала за путешественниками! Сидя у костра, они делились историями и пели древние сказания, и скоро мы увидим это наяву! Какой-то миг девушки молчали, но потом темноволосая незнакомка вспомнила про перстень, подаренный Зевсом, протянув точеную руку ближе к Лавине. - Гляди, после разговора Зевс оставил мне вот этот перстень, в знак того, что все произошло на самом деле, - сказала она. - А мне он оставил пряжку! - взволнованно выпалила ореада, отстегивая украшение и протягивая его сестре. - Я сомневалась, что все это мне не приснилось... - почти шепотом прошептала она, опасаясь, что Громовержец услышит это признание. - Не могу поверить, что наши украшения осквернены черной магией... - Что ж это я! Совсем забыла! Меня зовут Хлоя. А тебя? - спохватилась незнакомка, и только тут они обе поняли, что выдали почти все свои секреты, так и не познакомившись. - Я Лавина, нимфа гор, - улыбнулась ореада. - Очень рада знакомству, Хлоя! У прекрасной собеседницы было не менее прекрасное имя. Подруги переглянулись, чувствуя крепшее с каждой минутой единство. - А как ты здесь оказалась? - полюбопытствовала Лавина. - Я путешествую вместе с людьми, они даже ничего – неплохи для смертных. - Правда? Они хорошие? Я всегда это знала! Ты познакомишь меня с ними? - нимфа с беспокойством взглянула на Хлою: вдруг та решит оставить эту тайну только себе? - Только они ни о чем не знают! – добавила лимониада, - они думают, будто я всего лишь одна из них. Мы идем в Рим – город этого владыки … - она замолчала, вызывая в памяти имя. - Кажется, они зовут его Цезарем или что-то вроде того. Мне не очень интересны игры смертных во власть. Хотя теперь, пожалуй, придется научиться хоть немного в это разбираться. - Ты права. Но, возможно, это не так и плохо? - подмигнула Лавина. Настроение у нее было хорошее, потому что теперь у нее была подруга, и предприятие перестало казаться невозможным. "Вдвоем мы справимся!" - подумала она. - А ты? С кем ты путешествуешь? - задала вопрос Хлоя, и в ответ ореада пожала плечами: - Я путешествую одна, все мои спутники покинули меня на границе гор... Хлоя, а можно мне пойти с тобой? - смущенно спросила Лавина. - Я бы очень хотела посмотреть на этот... Рим. И может статься, что там найдутся следы украденных украшений...
Gaius Julius Caеsar: Уверенно, но не без некоторого опасения римляне разоружили восточных воинов и приказали им следовать впереди. Веррес сам забрал меч у Наджары со словами: - Всё в воле Цезаря, и если дело разъяснится, вы не понесете наказания. Но пока я вынужден принять меры, которые мне велит учинить мой долг. И, развернувшись, скомандовал: - Всё, уходим! – после этих слов весь отряд быстро последовал за ним. А сам он поехал во главе колонны, как и подобает командиру. Сенатор Лентулл мрачно смотрел ему вслед и не переставал тихо, про себя, негодовать. Его люди были слишком малочисленны, чтобы диктовать здесь свою волю, но в Риме он обязательно рассчитается сполна с этим выскочкой-центурионом, позволившим себе … нет, даже не позволившим, а нагло осмелившимся открыто, при всех, противостоять ему, одному из высших магистратов Республики. «Такое не прощается, и ты получишь свое, наглец! – продолжал думать он. – Тебя первого казнят за непослушание и сопротивление моему приказу, а вслед за тобой и всех этих дикарей! О, с каким удовольствием я бы сам рассчитался с ними…» … Наконец, после долгого марша под мрачным небом, усеянном тучами, они достигли предместья. Здесь Квинт Корнелий, воспользовавшись случаем, вновь немного пришёл в себя, приблизился к Верресу и гордо проговорил: - Отправь их всех пока в Мамертинскую тюрьму, и пусть за ними там хорошо присмотрят, а я сам доложу о случившемся Цезарю! И поверь мне, после этого тебе уж точно не сносить головы, центурион! Затем сенатор поспешил покинуть колонну и во главе свиты сразу направился кратчайшим путём в город, во дворец Цезаря. Но, прибыв туда и швырнув поводья одному из своих спутников, он был остановлен по дороге в кабинет Цезаря охраной. Оказывается, тот приказал никого не пускать… Это было уже слишком, и Лентулл сорвался: - Да как вы смеете, тупые свиньи! Знаете, кто я?!... Один из ближайших к нему доверенных помощников и советников! – вспомнив несколько услышанных им по дороге команд, он завизжал: - А ну, пропустить! Разойдись! – и взмахнул руками. Выглядел он не столько страшно, сколько смешно, а нелепая воинская одежда с перевязью, увешанной всякими ненужными побрякушками и длинный меч, который волочился по полу, делал его вид по-настоящему комичным. И если бы не дисциплина и уважение к сенаторскому сословию, официально ещё считавшемуся высшим органом власти Рима, воины тотчас разразились бы гомерическим хохотом. Впрочем, они и так едва сдерживали себя, когда внезапно дверь напротив распахнулась и на пороге появился сам Цезарь. - Что здесь происходит? – осведомился он, но, заметив дрожащую от бессильной ярости тощую фигуру сенатора, похожего в этот момент на какую-то диковинную птицу, что напрасно пытается взлететь, всё понял и быстро распорядился: - Пропустить его! Зашёл обратно в кабинет и, впустив пытающегося успокоиться Лентулла, сам закрыл за собою двери и прошёл к столу, взял кубок с виноградным соком и отпил глоток. - Рассказывай! – обратился он к сенатору. - Да простит меня всемилостивейший Цезарь за эту сцену в коридоре… - начал тот. – Узнай же, что я мчался в исполнении твоего поручения день и ночь, без отдыха, пока наконец не настиг варваров, что вели караван с данью для тебя… Но случилось непоправимое! – Он снова вскочил с кресла, куда ему было разрешено сесть. – Они потеряли весь груз в пустыне! Точнее, не потеряли, а якобы вынуждены были его бросить, чтобы спастись самим от гибели посреди песчаной бури! Заклинаю тебя, не верь этим пустым отговоркам и оправданиям варваров, накажи их по всей строгости и справедливости законов великого Рима! И не забудь покарать также преступного Марка Верреса, что помешал мне вести ход дела, взял его в свои руки и, открыто ослушавшись меня, угрожал мне и моим людям! За неповиновение, нарушение порядка и бунт против старшего магистрата государства он повинен смерти! – глаза Лентулла начали словно выскакивать из орбит, язык заплетался и слова коряво и отрывисто вылетали из уст; он довёл себя до крайней степени возмущения, но это истощило его как никогда, и теперь патриций просто напоминал какого-то сумасшедшего психа. - Успокойся! – холодно проговорил ему Цезарь. – Я знаю, кого и когда нужно карать. Лучше ответь, где эти люди сейчас? Ты привёл их с собой? - Они схвачены, о Цезарь! – приободрился тот. – И ждут, когда ты сам определишь их судьбу! - Отлично. Тогда пусть их предводители – тот, кто вёл караван и кто сопровождал его - будут доставлены ко мне… - глава Рима покосился на водяные часы-клепсидры на столе. – Через два часа. Нужно во что бы то ни стало найти пропавшие дары и доставить их мне! Внимательно и пристально посмотрел на собеседника: - Если не добьёшься успеха, я тебя… уволю. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду… Можешь идти, и будь наготове, жди, пока я вновь призову тебя. Сенатор откланялся и, пошатываясь, вышёл. «Вот к чему приводят неподготовленных людей военные приключения! – подумалось тут Цезарю. – Пожалуй, не стоит прощать ему этот промах… Да, сегодня он изрядно постарался, но всё оказалось впустую…» - он вспомнил, как Лентулл только что униженно кланялся и бормотал оправдания, прищурился и усмехнулся: «Таковы они, большинство сенаторов, в глаза льстят и пресмыкаются передо мною, а сами тем временем по-прежнему считают себя некими величинами. А ведь по сути дела любой дворцовый раб, что метёт полы у меня во дворца, более предан мне, чем эти подхалимы, лицемеры и лизоблюды в дорогих, богатых тогах! Так что пусть лучше пока будут довольны и тем, что я ещё не отобрал у них эти роскошные тряпки и здание сенатской курии, где они собираются, чтобы не торчать целый день напролёт под солнцем» Он вернулся за стол, взял бумаги и принялся читать, параллельно делая заметки. Нужно было решить ещё целый ряд дел, пока захваченные варвары будут доставлены к нему. *** По улице быстро шагали двое римлян. - А почему это мы должны таиться? – говорил один из них, слегка полноватый человек среднего роста и неопределенных лет, своему спутнику. - Сегодня Цезарь запретил наш культ и повелел закрыть храмы Дахока, равно как и остальные храмы иноземных божеств… Теперь за поклонение Дахоку наказываются смертью и конфискацией имущества не только адепты, но и их семьи и вообще все, кто знал об этом, но не донёс… Граждане и чужеземцы, без различия пола и возраста… - отвечал второй, помоложе; он был получше одет, но вместе с тем выглядел каким-то усталым и измученным, под глазами расплывались синие круги от бессонницы. – Понтифики уже получили на этот счёт его распоряжение и необходимые полномочия. Они с воинскими отрядами будут искать и выявлять нас… - Может, пока наши враги и выиграли битву, но победа в этой войне всё равно будет на стороне единого бога. Сообщи всём нашим эту новость и… будьте осторожнее. Когда придёт время, мы должны выступить сообща, в единстве наша сила. Они разошлись в разные стороны, привычными умелыми взглядами осмотревшись вокруг, нет ли за ними слежки, а затем каждый направился по своим делам. *** Когда испуганного до предела владельца каравана и Наджару привели к Цезарю, тот спокойно, словно бы не случилось ничего из ряда вон выходящего, сидел за столом и работал. Подняв голову, он оторвался от своих занятий и увидел их… и сразу вспомнил события недавнего прошлого, которые всё ещё продолжали приходить к нему в голову и заставляли задуматься о многом. Труднейший, изнуряющий поход через пустыню, неожиданно приятная встреча посреди песков, прохлада ночи и преодоленные после стольких усилий препятствия… Сейчас ему нельзя было расслабляться и предаваться воспоминаниям, но он всё-таки на миг помедлил, не начиная разговор сразу, как было положено, а лишь взглянул на Наджару и едва-едва, чуть заметно кивнул… Но только на миг. Только одно мгновение его лицо пребывало в спокойствии и казалось отрешённым от окружающих забот. Она же ничуть не изменилась за последнее время: тот же гордый вид, прямая осанка, высоко поднятая голова, сильный, преисполненный собственного достоинства взгляд, блеск глаз… Да, не так он представлял себе их новую встречу, если вообще когда-либо задумывался об этом. Но теперь делать было нечего, и сначала предстояло решить главный вопрос. Тот, ради которого он и затеял всё это. «О, Цезарь, неужели ты совсем ослеп? Неужели в самом деле не знаешь, что ведёт тебя вперед в этой жизни? Разве могут люди всего мира, вместе взятые, открыть тебе ещё что-то новое? Но нет, всегда нужно ждать, что именно так и произойдет…» Он позвонил в колокольчик и, когда легионеры из дворцовой охраны спешно явились на зов, повелел им вывести пока хозяина каравана и подержать под стражей в коридоре. Тот даже и не думал противиться; страх овладел всем его существом настолько, что воинам пришлось волочить, чуть ли не нести его на руках до дверей. Несчастный мог подумать, что его уже ведут на казнь… - Не спеши делать поспешные выводы, - заговорил он, обращаясь к Наджаре, когда дверь захлопнулась. - Может, я и не знаю всего, но подозреваю, что есть некие могучие силы, которые почему-то снова и снова сводят нас вместе. Ты думаешь, что для меня ты всего лишь женщина? Это не так! Разве мы не делились мыслями, не мучили ум неразгаданными тайнами, чтобы проникнуть в самую их суть? То малое, в чем мы разнимся, на сей раз поможет нам. У нас одна и та же цель… Приостановившись, он сделал резкий жест рукой: - Мне нужно обрести те ценности, что были потеряны при доставке сюда. Итак, расскажи же мне, поведай, что случилось, и где они сейчас? Мы отправим новую экспедицию на их поиск, и если надо будет и придётся, мои воины проверят все пески пустыни и переберут их по отдельным песчинкам, только чтобы найти груз! Но поэтому сначала мне нужно знать хотя бы примерное место того, где он сейчас. Вновь небольшая пауза и не менее импульсивное продолжение: - Если оправдаешь мои надежды и на этот раз, то я клянусь, что не буду ограничиваться мелочами, подобно тем, что были оказаны мною в отношении твоих просьб прежде, и вознесу тебя туда, куда не поднимался ни один из моих приближённых. Но если отвергнешь мои слова, то горе тебе, ибо я низвергну тебя и весь ваш народ во прах! Итак, я открываю тебе свои намерения, без каких-либо недомолвок и недосказанностей, преступив свою обычно свойственную мне сдержанность, но меня толкают на этот поступок живые воплощения коварства недовольных римлян и варварских народов, тщетно пытающихся помешать мне на пути к абсолютному триумфу; тех народов и людей, которые ради своих глупых забав считают, что им искренне дорого их рабство, в котором они коснеют, ибо уже давно привыкли к своему дикому состоянию, тогда как я предлагаю им свободу от предрассудков, стабильность и отсутствие всякой боязни перед завтрашним днем. Теперь ответь мне ты, я жду. Он незаметно сжал скрещенные пальцы обеих рук вместе и, встав из-за стола, сделал один-единственный шаг навстречу Наджаре, впиваясь взглядом в её прекрасное лицо, и, сам того не замечая, бледнея, как полотно. Договорив до конца, он словно онемел, ибо, вопреки всему, ее облик продолжал вызывать к жизни новые помыслы, точно переворачивающая душу музыка. И в голове у него снова замелькали разные картины, почему-то вдруг стало смешно, как случается с человеком, у которого нервы напряжены до предела. Он мысленно увидел себя тем давним вечером в её шатре... Потом вспомнился её странный прохладный напиток, которым она угостила его… Лицо у него вдруг стало неподвижное, как у статуи, только огромные глаза загорелись, точно два угля, окруженные фиолетовыми тенями… …»Мы строим планы и медленно возводим дом нашей надежды, не зная, каких гостей приведет в этот дом Время», - вспомнились ему слова ритора Апполония, некогда обучавшего его ораторскому искусству на Родосе. – «Но кто, кто из нас способен предвидеть непредвиденное? Ведь Боги не играют в кости с Мирозданием…»
Najara: Очутившись в роскошном просторном помещении, где её принимал Цезарь, Наджара отметила для себя, насколько ему идёт эта обстановка, как гармонируют с его богоподобным ликом величие и власть, которые его окружали. Сейчас, здесь, в Риме, в своей вотчине, он стал ещё более величественным, чем был тогда, в сирийской пустыне. Воистину говорят, что родные земли придают больше сил и, лишь находясь у себя на родине, ты можешь стать по-настоящему собой. Цезарь начал свою речь, кк всегда неторопливо, с достоинством. И, если тогда, в пустыне, Наджара, зачастую, пропскала какие-то её моменты, не предавая им значения. то сейчас она слушала римского полководца, старясь не пропустить ни слова. Она просто скучала по нему: по глазам, по манере говорить, по самому голосу, в конце концов. Даже себе самой пустынница отказывалась признаться в том, что всё ещё любит Цезаря. А он просил у неё помощи, обещая вознаградить её и вознести на вершины. Он смотрел на неё горящими глазами, так, что Наджара не могла оторвать от Цезаря широко распахнутых глаз. - Я думаю, я смогу помочь тебе, - проговорила светловолосая воительница, сердце которой билось всё чаще. Не за награду она помогала ему, не за обещание титулов, а, просто потому, что любила. Однако. данный ею ответ, был ответом сердца. Глупого, безрассудного сердца, которое затмило разум и заставило забыть на миг, зачем вообще ей понадобилось погребать в песках эти сокровища. Напоминание пришло тотчас же. Резкая боль пронзила виски, так, что воительница, побледнев, пошатнулась, ухватившись за край стола. Не смей! Не смей впускать тьм в этот мир! Иначе, Свет покарает тебя!!! - эхом раздавались слова в её голове. Мучимая болью и громоподобными голосами, Наджара сжала пальцами виски, а побледневшие губы зашептали сами собой: - Я не могу... Впустить... Тьму в этот мир. Я не имею права. Голова Наджары закружилась, не выдержав переизбытка информации и она осела на пол. Джинны говорили всё громче, голосов становилось всё больше. - Я согласна! - почти прокричала женщина, подняв глаза куда-то вверх, к потолку, и голос её эхом отдавался от стен. Яркая вспышка света взорвалась перед её мысленным взором. Потом, всё исчезло. Боль отступила, только в голове пронеслось будто отзвуком: Диадема. Постояв с минуту в недоумении, Наджара сделала пару шагов к римлянину и, положив ему руки на плечи, заговорила почти шёпотом, глядя в глаза Цезаря своими, горящими странным блеском глазами: - Я помогу, я найду этот караван для тебя, но, закллинаю Великим Светом! Уничтожь диадему! Она несёт погибель. Зло! Понимаешь? Бледная, почти безумная Наджара глядела в глаза Цезарю, рот её был чуть приоткрыт, чувственные губы трепетали. Она ждала, что он поймёт, и, что ей не придётся разрываться между сердцем и долгом. Ведь Наджара знала, что, если долг окажется сильнее... Нет! Об этом она не хотела даже думать, как впрочим и о том, что с ней будет, если она ослушается своих небесных покровителей.
Chloe: Мерный стук колес по идее должен был убаюкивать, но Хлое отчего-то не спалось. Девушка долго ворочалась на жесткой лежанке внутри кибитки, пока, наконец, не сумела относительно удобно устроиться, вытянувшись во весь рост, лежа на спине. Глаза нимфы все еще оставались открытыми, и сквозь дыру в крыше кибитки Хлое был виден кусочек неба и звезды. Небесные светила в этих землях были даже ярче, чем в родных местах лимониады, но любоваться ими сейчас отчего-то совсем не хотелось. Интересно, скучает ли Лавина по своим горам? Или все ее мысли теперь занимают грядущие приключения? Когда новая знакомая попросила взять ее с собой, лимониада с радостью согласилась. Кто же откажется иметь рядом родственную душу! Воспользовавшись всеобщей суетой, девушкам удалось незаметно прошмыгнуть в кибитку Хлои, Тен обнаружил незваную гостью в одной из телег каравана лишь на следующий день. Конечно же он весьма удивился! Но нимфа сочинила для предводителя артистов романтическую историю о бедной, но честной девушке, принуждаемой родителями выйти замуж за богатого жестокого старика. Мол, несчастная так трогательно поведала Хлое о своих бедах, когда они случайно встретились в лесу, что та просто не могла ей не помочь! Девушка якобы предложила новой знакомой бежать вместе с ними на поиски лучшей доли. Хорошенькая Лавина идеально подходила для роли девицы в беде! А уж как красочно Хлоя описывала ее выдуманные злоключения! Куда там странствующим бардам! Для порядка Тен недолго покричал на обеих девушек, обещая оставить их в ближайшем же селении без еды и средств к существованию. Но нимфы не были бы нимфами, если б не сумели уговорить одного смертного! Пусть даже и очень рассудительного. Так что, в конце концов, глава артистов, недовольно ворча, разрешил Лавине остаться. Но «только до Рима»! Пока ему незачем было знать, что девицы вовсе не собираются ехать дальше… Кибитка подпрыгнула на очередной кочке и жалобно заскрипела – старушку давно стоило бы немного подлатать, но пока это было артистам не по карману. Быть может, после грядущих выступлений актерам удастся несколько поправить свое положение. Хотя бывало и так, что представления приносили лишь неприятности и убытки, но о таком попутчики нимф старались не думать. Хлоя негромко вздохнула. Человеческие дела актеров не шли ни в какое сравнение с тем, что предстояло совершить двум хрупким девам... - Утром мы будем уже в Риме. Нимфа сказал об этом вслух – вдруг Лавина еще не спит. - И сам Зевс не знает, что мы станем там делать… Действительно, как они смогут отыскать свои украшения в таком огромном городе? И, самое главное, как они получат их назад? Было бы глупо заявится в чью-то сокровищницу и потребовать вернуть драгоценности именем Громовержца! Быть может, стоит найти в Риме какого-нибудь достойного героя и суметь привлечь его к себе на службу? Да только найдется ли достойный в городе этих римлян?
Лавина: День был полон событий, и Лавина не могла сомкнуть глаз, как и ее новая подруга. Вместе они смотрели на тент, покрывающий кибитку сверху и защищающий от шуток олимпийцев, которые почему-то любили играть с погодой, насылая на смертных то ливневые дожди, то страшную засуху, и каждая из них прокручивала в голове недавние события. Боги благоволили юным нимфам, поэтому послали их друг другу, и поэтому же - Лавина не сомневалась, что тут вмешалась воля Верховного бога, одно имя которого с опаской произносилось девушками даже мысленно, - старый ворчун позволил им добраться до Рима. Хлоя придумала отличную историю, ореада никогда бы не смогла так запутать наивного смертного, но все равно, это все Божий промысел, он ведет их и указывает путь. Сотни лет Лавина втайне мечтала о том, чтобы самой распоряжаться своей судьбой, но сейчас, когда свобода была на расстоянии вытянутой руки и заглядывала через прорехи в плотной ткани над головой, в душе не исчезал страх. Для бессмертной это слишком непросто - стать смертной, на это нужно время. Лавина целый день наблюдала за людьми и поняла, что стать такой же, как они, куда сложнее: они такие мелочные, суетные, обманывают и крадут, низко и непонятно шутят, дерутся и - самое ужасное! - портят природу! Для дочерей стихий это было самым ужасным преступлением, а смертные лишь смеялись, бросая в костер очередную ветвь. "Она живая, ей больно!" - крикнула бы Лавина, если бы Хлоя, уже более-менее привыкшая к повадкам земных существ, вовремя не остановила ее. Пусть власть ореады царила в горах, она все равно ощущала, как стонут растений под натиском человечества, его поражающих ум сооружений и непомерных амбиций. Как можно так относиться к тому, что подарено богами, чем ты не владеешь? Люди, которых девушка так хотела увидеть, после дня путешествия открыли свои не лучшие стороны, и Лавина с тревогой думала, что будет дальше. Чем больше она узнавала людей, тем больше осознавала, сколько сил потребуется на обман, и это удручало ее. - Утром мы будем уже в Риме, - вдруг сказала Хлоя. - И сам Зевс не знает, что мы станем там делать… - Искать украшения, - задумчиво ответила Лавина. - Мы ведь артисты? Им везде открыт путь. Поедем во дворец Цезаря, выступим там, а дальше посмотрим. Мы ведь умеем петь и танцевать, пришло время показать себя, - ореада подмигнула подруге. - Зевс поможет нам, увидишь! К полудню следующего дня кибитка подкатила к Эсквилинским воротам. Выждав, пока до них дойдет очередь, - день был праздничным, и у входа в Вечный город собралась целая толпа - Тен и его команда очутилась наконец в Риме. Ни разу в жизни бродячие артисты не были в этом чудо-городе и поэтому, разинув рты, повысовывались из своего домика на колесах, обозревая разбегающиеся в разные стороны улочки и показывая пальцами на проходящих мимо стражей. Следуя указаниям, возница отъехал с проезжей части, уступая дорогу паланкину, медленно плывущему за городские стены, и остановилась. Дружной гурьбой артисты высыпали на мостовую и тут же разложили нехитрые магические предметы. - Друзья, торопитесь! Только одно представление! Сегодня, ровно в полдень! - зазывал народ Тен, и постепенно вокруг него собралось несколько человек. Не дожидаясь остальных и по опыту зная, что те сами подойдут, мужчина хлопнул в ладоши, и представление началось. Жонглеры, фокусники и акробаты сменяли друг друга как в калейдоскопе, Хлоя с Лавиной пели, а еще несколько человек играли на инструментах. Зрители хлопали, и в шляпу посыпались первые монетки. - Мы покорим этот город, вы увидите! - радовался Тен, подсчитывая прибыль. Она была не так уж и плоха - для первого выступления. Тут на руководителя труппы упала тень, и он вздрогнул: это были двое стражников. - Простите, мы уже уезжаем... - залепетал мужчина: кому в первый день хочется оказаться в тюрьме? Но по лицу римлян расползлась улыбка: - Отличное выступление, друг! Приезжайте на форум, если понравитесь, выступите перед самим Цезарем! - Это честь для меня! - Тен даже ахнул, но вовремя спохватился. - А как туда добраться? - Езжай прямо, не сворачивая, там спросишь, любой скажет. Ну бывай, - хлопнув старика по плечу, легионеры ушли, а Лавина, слышавшая весь разговор, захлопала в ладоши и бросилась к подруге: - Хлоя, мы едем во дворец! Выступать перед Цезарем! - Пошевеливайтесь! Нас уже ждут! - разносился по улице голос Тена. - Живее в повозку, бездельники, и чтобы не смели мне пить!
Gaius Julius Caеsar: Казалось, только что произнесенные на пределе человеческих чувств и возможностей речи настолько оказались тяжкими для Цезаря и утомили его, что он, нимало не скрываясь, смотрел теперь в распахнутое окно, за которым по площади маршировали новенькие, только что созданные отряды легионеров. По всему полагалось, что сегодня вечером состоится официальный смотр войск, на котором будет присутствовать, в силу собственного статуса, и правитель. Но только Боги знают, как ему не хотелось никуда выходить! Особенно когда события начинают принимать совсем непредсказуемый оборот… Он брезгливо поморщился и подумал: «По-видимому, сегодняшний парад лучше было бы отложить» - и в его мыслях проскальзывало плохо скрываемое удовольствие: ведь он тоже, как и многие остальные, уже поменял распорядок дня и теперь имел новые планы на этот вечер, которые никак не хотели состыковываться с официальными мероприятиями, заведенными при дворе. Он заметно оживился, но приличия обязывали его все же уточнить, в чем же причина столь скоропалительной отмены смотра войск. Хотя как военные, так и придворные давно уже ко всему привыкли, лучше найти хороший повод. »А хотя, если легата Аврелия Котты не будет на смотре: ведь он еще не успел добраться сюда из Испании…» - Цезарь слегка пожал плечами: «Не будет так не будет, это не мои заботы. Последняя война против оставшихся в живых сторонников Помпея закончилась несколько месяцев назад, и военачальники разбрелись по дальним легионам, налаживая дела там. А вот если Котта не находит нужным вовремя являться на зов своего главнокомандующего, это уже совсем другое дело...» Он покосился налево, на шикарный ковер, привезенный не так давно из Египта. Затем усмехнулся, качая головой: «И эти последователи новой религии, несущие весть о едином боге… Единый бог... Придумают же! Впрочем, вечно тощим и озлобленным львам все равно, кого рвать на части… Тем не менее, это хороший предлог… Итак, я отдам приказ о временном переходе войск в городе на осадное положение в связи с происками жрецов культа единого бога», - наконец решил повелитель. - А я никогда не забывал о тебе, - проговорил он, обращаясь к Наджаре. - Я думаю, я смогу помочь тебе, - проговорила светловолосая воительница, но, вдруг, неожиданно побледнев, пошатнулась, ухватившись за край стола и зашептала: - Я не могу... Впустить... Тьму в этот мир. Я не имею права. Цезарь быстро приблизился к ней и поддержал, не давая упасть, а затем усадил в широкое мягкое кресло. - Что случилось? – спросил он. Но женщина, казалось, еще бредила. - Я согласна! - почти прокричала она, подняв глаза куда-то вверх, к потолку, и голос её эхом отдавался от стен. Затем, побыв с минуту словно в недоумении, Наджара положила руки на плечи римского полководца, и заговорила почти шёпотом, глядя в глаза Цезаря своими, горящими странным блеском глазами: - Я помогу, я найду этот караван для тебя, но, заклинаю Великим Светом! Уничтожь диадему! Она несёт погибель. Зло! Понимаешь? Бледная, почти безумная, она глядела в глаза Цезарю, рот её был чуть приоткрыт, чувственные губы трепетали. - Кто сказал тебе, что Зло обязательно несёт в себе погибель? - голос его прозвучал даже ещё серъезнее, чем обычно. - Ты думаешь, что тех, кто оказывается за чертой Зла, после смерти ждут озера кипящей серы, так? - он сощурил глаза, изучая реакцию Наджары. – Нет, Зло – это всего лишь начало... Как ты думаешь, - он склонился ещё ближе к женщине, - Кому достанется победа? Тому, кто будет медлить и сомневаться, или, наоборот, стоя по горло в крови, поднимет над головой штандарт своей армии? - Ты зря боишься этого, - задумчиво продолжал он. - Ибо Зло есть лишь начало великой битвы за Добро... Мы сумеем укротить нелепые страхи, и да будет же задуманное полностью исполнено! Он кивнул ей: - Набирайся сил… Тебе нужно привести себя в порядок, прежде чем мы приступим к активным действиям. Подошёл к двери и вызывал стражу: - Немедленно приготовьте хорошие дворцовые покои со всем необходимым! Этого, - он указал на караванщика, - Пока подержите у себя, как и всех остальных... Возможно, они нам ещё пригодятся. Рывком захлопнул дверь и обратился к Наджаре: - Сейчас тебя проводят туда, где ты сможешь полностью восстановиться после долгого пути и подготовится к нашим новым деяниям... Если что-нибудь потребуется, говори. И помни, пока я здесь, ничего с нами не случится! - приблизился и заглянул ей в глаза: - Я не позволю никому и ничему вокруг помешать нам! *** - Простите, мы уже уезжаем... – заговорил странно одетый мужчина, но на лицах римлян уже появилась улыбка. Один из них, выглядевший постарше и попредставительнее своего товарища. - Отличное выступление, друг! – наконец проговорил центурион Марк Веррес, а это был как раз он; после того, как захваченные уроженцы восточных провинций были отправлены на допрос во дворец, он вместе со своим ординарцем не спеша возвращались обратно к себе на службу. - Приезжайте на форум, если понравитесь, выступите перед самим Цезарем! - Это честь для меня! - Тот даже ахнул, но вовремя спохватился. - А как туда добраться? - Езжай прямо, не сворачивая, там спросишь, любой скажет. Ну бывай, - отозвался второй римлянин, и оба неспешно ушли. *** Но, оказывается, они были не единственными, кто вмешался в ход событий. … Выйдя из дворца, сенатор Квинт Корнелий Лентулл внезапно заметил вдалеке перед собою знакомую фигуру… Да, это был тот самый центурион, что публично ослушался приказа, осмелился угрожать и жестоко унизил его на глазах как у восточных варваров, так и римских солдат! Первой мыслью сенатора было попытаться добиться наконец справедливости; снова бежать к Цезарю и просить ареста и казни преступника, а заодно и по меньшей мере децимации для его отряда. Но, постояв несколько мнгновений и подумав, он пришел к выводу, что это будет опрометчивым шагом: ведь Цезарь уже поведал ему свою точку зрения на сей счёт и возвращаться к данному разговору сейчас уже несвоевременно и даже опасно… Мало ли что может прийти в голову правителю Рима, если его дважды осмелится побеспокоить один и тот же неудачник, пусть даже и сенатор, но все же сегодняшний явный неудачник, которому и так с трудом был дан второй шанс исправить свои упущения… Поэтому он решил пока что ограничиться тем, чтобы проследить за двумя медленно шагавшими впереди него римлянами, и незаметно проследовал за ними. Он прекрасно видел, как какие-то провинциалы, явно даже не римские граждане, разинув рты, высовывались из своей более чем странной, если не сказать, подозрительной повозки, и обозревая дома, храмы, улицы и показывая пальцами на проходящих мимо горожан. Затем они отъехали с проезжей части, уступая дорогу паланкину, в котором, видимо, была какая-то знатная матрона, и остановились, вышли наружу и тут же разложили вокруг какие-то непонятные вещи. - Друзья, торопитесь! Только одно представление! Сегодня, ровно в полдень! – начал один из них, и постепенно вокруг собралась маленькая толпа. Мужчина хлопнул в ладоши, и представление началось… Лентулл никогда не любил подобные зрелища, которые он считал предназначенными исключительно для простолюдинов, обладавших низким чувством удовольствия и потому неспособных постичь более изысканные мероприятия, но тут волей-неволей вынужден был задержаться, поскольку центурион Марк Веррес и ещё один легионер из его отряда остановились и не упускали из внимания происходящее на улице. Он видел и то, как вскоре двое римских воинов подошли к приезжим и о чем-то говорили с ними, а ординарец Верреса даже похлопал мужчину по плечу. «Нет, здесь тоже что-то не так… - мрачно подумал Лентулл. – Сначала пустынники, потом ещё вдобавок эти бродяги… Разве подобает настоящим римлянам так вести себя с теми, кто находится явно ниже их? Нет, конечно…» И он вспомнил про разносившиеся по городу слухи о культе единого бога, которые порождали неспокойные настроения среди горожан, ночные беспорядки, драки и даже убийства… «А что, если все это – звенья одной цепи? – подумал он. – Что, если это один грандиозный и колоссальный заговор против Цезаря? Только представьте себе, заговор, в котором принимают участие все недовольные, римские оппозиционеры и варвары, горожане и провинциалы, жрецы и вожди толпы?.. Вот поэтому Веррес был столь заносчив и горд передо мною, ведь он знает, что время не ждёт и скоро они начнут действовать… Поэтому он взял пустынных дикарей под свое покровительство и самолично привел их во дворец, не доверяя мне и фактически устранив меня от дела… А сейчас он и его помощник на глазах у всех говорили, очевидно, с другими своими сторонниками… О Боги, Цезарь в опасности, и я спасу его! Но как? Спешить обратно во дворец и предупредить его о восточных варварах? Или проследить за этими так называемыми «артистами»? Что же делать?... Решено, я извещу дворцовую охрану, а затем и сам отправлюсь за ними!» Он сделал было знак, чтобы подозвать к себе слуг, но тут вдруг вспомнил, что отпустил их домой, а сам бросился преследовать Верреса в гордом одиночестве. «Боги, что же делать? А, вот, придумал!» - и, жестом подозвав к себе всадника на лошади, который судя по тоге и знаках отличия, являлся римским гражданином и главой своей декурии граждан, показал ему свое сенаторское кольцо: - Видишь? Я патриций и сенатор Квинт Корнелий Лентулл, срочно приказываю тебе что есть сил и духу мчаться во дворец Цезаря и передать начальнику стражи вот это письмо… - быстро взял из походной сумки, что ещё висела у него на боку, клочок пергамента, и, опираясь на уличную тумбу, одну из тех, что стояли рядом, в мнгновение ока написал короткую записку по-гречески. – Ну чего ты ждешь, давай же отправляйся быстрее! Тот взял письмо, хотел было что-то сказать, но Лентулл замахал руками: - Это государственная тайна! Поезжай побыстрее, и никаких разговоров! Гражданин покорно склонил голову и помчался на коне через улицу, свернул в сторону и исчез из поля зрения сенатора. Однако тот уже вновь обратился в слух и вот что донеслось до него: - Хлоя, мы едем во дворец! Выступать перед Цезарем! «Всё понятно!» - сенатор подошёл поближе; его длинный кавалерийский меч на портупее вновь касался земли и скрежетал по камням… - Пошевеливайтесь! Нас уже ждут! - разносился голос незнакомого ему мужчины, который, очевидно, был хозяином этих рабов. - Живее в повозку, бездельники, и чтобы не смели мне пить! И Лентулл понял, что совершенно напрасно только что отпустил от себя всадника - как ему теперь преследовать эту проклятую повозку? Отчаянно ругаясь, он лихорадочно озирался вокруг, побежал сначала вверх по улице, потом обратно и вниз… Наконец, завидев где-то возле одного из домов привязанную к ограде небольшую лошадку, подбежал и крикнул: - Кто хозяин этой лошади? – и, когда через несколько секунд хозяин нашелся, сенатор швырнул ему прямо в лицо горсть монет: - Я забираю её у тебя! И не смей возражать, это в интересах Рима! – отвязал лошадь, и, взгромоздившись на неё, поехал за актёрами, время от времени осторожно следя за своим равновесием, чтобы не упасть… - Вот сумасшедший! – отозвался при виде этого зрелища один из прохожих. - Подумаешь, ещё один сумасшедший богач… - ответил ему римлянин, который собирал теперь деньги с мостовой. – Разве мало их у нас, в Риме?
Najara: Когда Наджаре стало плохо и Цезарь поддержал её, не давая упасть, на сердце воительницы потеплело. Он ничего не забыл... Он всё помнит, - радостно думала блондинка. глядя на римлянина ещё слегка затуманенным взглядом. Он призывал не бояться, успокаивал, вселял уверенность. И, Наджара, уже готова была поверить ему, но одна его фраза перечеркнуло всё! - Что ты такое говоришь? - прошептала она, ужаснувшись услышанному, - Как можешь ты не только не отвергать зло, но и призывать его в союзники? Ты же Избранник судеб! Избранник света! Стальные глаза девушки вновь вспыхнули. Она приблизилась к римлнину вплотную, Наджара была уже в шаге от того, чтобы схватить со стола нож для фруктов и, просто убить его, искоренить зло! Нет, я убиваю не его! Я убивю зло, что есть в нём. Свет исправит мои ошибки и заберёт его душу! Наджара была решительна. и Джинны подбадривали её мелодичными голосами в голове. Рука женщины уже лежала на рукояти ножа, когда сердце, вдруг, не зорошо ёкнуло и оборвалось. И, всё потому, что Наджара встретилась с Цезарем взглядом. Римлянин смотрел на неё как прежде, даже с большей страстью. Нет... Я не могу. Не могу. Рука, тронуввшая было нож, вновь легла на плечо Цезаря. В серых глазах Наджары появилось что-то, напоминающее слёзы. Это страдала её душа, плакало сердце. в то время. как голоса в голове твердили: "убей его! Убей зло!" - Юлий, прошу тебя... - прошептала она. едва слышно, впервые за всё время, называя его этим именем, - Опомнись. Не позволяй тьме замутить свои сердце и разум! У тебя же есть цель: ты ведёшь Рим к величию! Так веди. Но силой добра! Силой любви к Риму. Власть тьмы, лишь погребёт тебя под собой и всё... Джинны показали мне. что будет дальше... Больше она ничего не успела сказать, потому что Цезарь приказал страже отвести Наджару в покои, чтобы она отдохнула и набралась сил. Но, даже лёжа на мягкой кровати, женщина не находила покоя. Сердце и разум были раздираемы в противоречиях. Джинны требовли смерти Цезаря, сердце же требовало его жизни, спасения, и преобщения к свету... *** Сидя в темнице. Юсуф был мрачнее обычного. о, что его Наджара, его предводительница вновь осталась наедине с этим Неверным, угнетало его, как впрочем и всегда. Но, даже не это сейчас тяготило его. Наджара была тревожна и напряжена в последнее время. а, это значило. что Джинны рассказали ей ещё о чём-то, о чём она умолчала, не сказала своим воинам. - Мы должны верить ей, Юсуф, - словно бы подслушав его мысли, проговорил Фарид, сидящий напротив. - Я не верю не ей, а римлянам. Как дмаешь? Что они сделают с нами? - на тонких губах мужчины появилась усмешка. - Наджара не даст нас в обиду, поверь. К тому же, Великий Свет защитит нас. - Да, - согласился Юсуф, после небольшой паузы, - на всё воля света. Воин прислонился спиной к холодной стене и, запрокинув голову, прикрыл глаза и задремал. Откуда-то далеко с улицы доносился шум, и, какая-то, почти празднечная суета. Что именно там происходило, люди Наджарыне знали. Им ничего больше не оставалось, как только ждать дальнейшего развития событий.
Chloe: Хлоя никогда прежде не была в таком огромном людском городе. Путешествуя с караваном, нимфа успела повидать маленькие деревушки да пару совсем небольших городов, в основном возникших вокруг храма тому или иному олимпийцу. Диковинный город Рим вызывал у девушки любопытство – смертные тут, будто бы желали сравняться с богами, люди воздвигали дома и храмы, которые высотой и мощью своей желали поспорить с вечными скалами, их украшали самыми драгоценными камнями и металлами, чтобы блеском своим они соперничали с солнцем, а еще римляне стремились совершать военные подвиги, слава о которых должна была жить в веках, наравне с историями о похождениях олимпийцев. Жаль, что, увлекшись всем этим, смертные забывали – боги жестоко наказывают тех, кто желает с ними соревноваться … Хоть город и был хорош по-своему, а все же Хлоя точно знала – ни одно человеческое творение не может быть лучше созданных олимпийцами лугов, рек и лесов. Любой, самый обыкновенный полевой цветок был для нимфы стократ прекраснее самых драгоценных людских сокровищ… На выступлении поразить смертных для двух нимф было парой пустяков! Впрочем, надо отдать должное и другим актерам, многим из них тоже досталась от олимпийцев божественная искра таланта. А те, кому не хватало таланта, с лихвой искупали это старанием. Кажется, судьба благоволила и актерам, и двум нимфам-шпионкам – артистов позвали выступать во дворец. - Как думаешь, наши украшения могут быть там? – тихонько шепнула Хлоя подруге. - Как бы нам разузнать об этом… Задумавшись, лимониада невольно закусила губу. Тем временем повозки весьма неспешно катились к форуму. Хоть Тен и подгонял возниц изо всех сил, а все же ехать быстро по заполненным разнообразным народом улочкам было невозможно. Кого здесь только не было! Выглянув в окно, Хлоя успела заметить темноглазых красоток в цветных покрывалах; светловолосых благородных римлянок, степенно прогуливавшихся с достойным сопровождением; суровых стражников; почетных старцев, изнывающих от жары; босоногих ребятишек в лохмотьях, что сновали от одного богато украшенного паланкина к другому и клянчили мелкую монету - в конце концов, лимониада спряталась вглубь повозки, желая оградится от городского шума и суеты. Однако людской гул, конечно, добрался и сюда. Но, вот, наконец, вздрогнув, повозка остановилась. - Кажется, мы приехали! Хлоя выбралась наружу первой, легко спрыгнув на землю. - Идемте-ка! Если хотим предстать перед самим Цезарем, придется постараться. Долго уговаривать актеров не пришлось, поспешно вытаскивая свой цветастый реквизит танцоры, музыканты и жонглеры готовились достойно показать свое искусство. Лимониада едва заметно подмигнула Лавине – для них двоих это выступление имело особое значение.
Лавина: Тен подгонял лошадей, и повозка неслась так стремительно, что то и дело изумленным гражданам этого великого города были слышны ойканья и крепкие ругательства, когда под колесо попадал очередной булыжник. Сами спустившиеся в Олимпа боги не могли оказать такое впечатление на артистов, как приглашение легионера. Сам Цезарь! Это же надо так удачно попасться на глаза его офицерам! Хозяин талантливых, но бедных бродяг светился от счастья, как новенький сестерций с профилем Ромула в окружении божественных близнецов-диоскуров, и уже подсчитывал прибыль, не сомневаясь, что публика будет покорена. В самоуверенности мужчине боги не отказали, но гений жонглеров и огнеглотателей скрадывал эгоизм и глупость Тена. Ребята на самом деле были талантливы, к тому же, максимум, что с ними могли сделать - это выставить за ворота этим же вечером. - Как думаешь, наши украшения могут быть там? – шепнула Хлоя посеревшей лицом Лавине - ореада ни разу в жизни не каталась в повозке с такой скоростью. - Как бы нам разузнать об этом… - Не знаю... - покачала головой нимфа. - Здесь все так непостижимо, столько людей, красок, непонятных сооружений... Наверное, дворец Цезаря еще больше, и затеряться в нем - проще простого. Где же нам искать корону? - запустив в волосы пятерню, Лавина с силой дернула один из локонов, мысленно прося Зевса подсказать им путь, и в этот миг пряжка на ее плаще заискрилась, и девушки услышали голос Громовержца: - Вы на верном пути. Но вас преследует человек, он помешает вам добраться до украшений. Остановите его! - звук пропал так же быстро, как и появился, и Лавина недоуменно спросила у Хлои: - Ты слышала? Мне не показалось? - взгляд ее упал в прорезь кибитки, и ореада взволнованно сжала руку подруги: - Смотри, это тот человек, он едет за нами! Квинт Лентулл как раз высунулся из-за уличной тумбы, и его плащ выделился на фоне пестрой толпы. Конь под ним переступал с ноги на ногу и нетерпеливо пофыркивал, когда всадник замедлил его ход. - Что же делать? - Лавина заозиралась по сторонам и вдруг улыбнулась. - А давай используем на нем свои силы? Заодно и проверим, работают ли они? Лимониада согласилась, и нимфы незаметно направили ладони на Квинта, концентрируясь на природной энергии, и по мостовой побежала большая трещина - магия скал помогла Лавине справиться с камнем. Конь поднялся на дыбы, почуяв дрожь под копытами, и офицер едва не выпал из седла. - Получается! - радостно прошептала ореада, смотря теперь, как применяет силу Хлоя. Шпион в конце-концов с бранью упал на улицу, а повозка как раз сделала поворот и затерялась в толпе. - Зевс с нами! Теперь самое главное - выступить! - ликовала простодушная Лавина и счастливо улыбалась. - Кажется, мы приехали! - почувствовав толчок, сказала Хлоя, и поторопила новых друзей: - Идемте-ка! Если хотим предстать перед самим Цезарем, придется постараться. Упрашивать никого было не надо. Умело и быстро комедианты построили небольшой помост прямо перед храмом Фелицитас, недавно воздвигнутым Гаем Юлием Цезарем, и завели песенку-шутиху, чтобы привлечь внимание разношерстной публики. Хлоя подмигнула Лавине, и в красивом танце под аккомпанемент кифары девушки затянули песню о любви: - Στην αγκαλιά μου κι απόψε σαν άστρο κοιμήσου δεν απομένει στον κόσμο ελπίδα καμιά... - пели они. - В объятьях моих сегодня как светило усни, Не остается в мире надежды никакой, Сейчас, когда ночь вышивает поцелуями тело твое, Измеряй боль и оставь меня одного в пустыне. Если вспомнишь мечту мою, Я жду тебя, приходи, С песней дороги приходи, мечта моя, Летом, когда светит звезда, светом оденься... (оригинал - «Αν θυμηθείς τ' όνειρό μου»/«Если вспомнишь мечту мою» - Йованна) Многие в Вечном городе знали греческий, но даже те, кто не был знаком с этим мелодичным языком, понимал без слов, о чем поют нимфы, их переливчатые голоса сливались, как река, берущая начало в горных вершинах и несущая свои воды по цветущей долине, в другой момент, наоборот, разлетались, как испуганные птицы, но красивее этого пения смертные еще не слышали. Затаив дыхание, они восхищенно слушали красавиц, и каждый из них вспоминал свою собственную историю любви, пробуждаемую в памяти чарующими напевами.
Gaius Julius Caеsar: Начальник стражи с явным недовольством, как и подобает человеку, которого в довольно-таки неподходящий момент оторвали от обеда, хмуро шёл навстречу только что прибывшему во дворец именитому гражданину. Воин, сообщивший о его приезде, добавил, что, судя по всему, это выдающийся и заслуженный гражданин с именем, и в случае отказа принять его, способен пожаловаться самому Цезарю, как через свою коллегию, так и лично. Поэтому командир предпочёл сам решить это дело и встретиться с последним, чтобы узнать, что случилось. Однако тот сразу передал полученный им от Лентулла клочок пергамента в командирские руки и отошел на пару шагов. Начальник сломал печать (перед тем, как отправить с оказией это письмо, сенатор запечатал его собственной фамильной печатью, что находилась во внутреннем гнезде перстня) и, развернув маленький свиток, с недоумением уставился на плохие, рвано и коряво написанные греческие буквы. Очевидно, от недостатка времени автор не утруждал себя чётким почерком, как и соблюдением правил грамматики и орфографии. Командующий дворцовой стражей прочитал, а вернее, просмотрел текст письма сначала один раз, но мало что понял оттуда, затем попробовал полностью прочесть ещё, и только лишь после третьей попытки смог понять, что именно там написано. Поскольку достопочтенный сенатор не удосужился узнать, кто именно в этот день охраняет дворец, послание было адресовано безымянному получателю: Γερουσιαστής - ο καπετάνιος του παλατιού του Καίσαρα. Сенатор Квинт Корнелий Лентул - начальнику стражи дворца Цезаря. Затем было написано примерно следующее: »Χαιρετισμούς! Υπάρχει μια συνωμοσία εναντίον του Καίσαρα. Είναι παρακολούθησαν από τους Ρωμαίους, οι ιερείς του ενός Θεού και Ανατολικής βαρβάρους. Ύποπτες άτομο θέλει να γλιστρήσει στο παλάτι του Καίσαρα με το πρόσχημα της καλλιτέχνες δρόμου. Σας προκειμένου να σταματήσει και να πιάσει την πρώτη τους εμφάνιση. Τα πάντα να αναφέρουν αμέσως τον εαυτό του Καίσαρα. Είναι επάνω θεούς σου». Напрягшись и призвав на помощь знания, можно было понять это так: «Приветствую тебя! Существует заговор против Цезаря. В нем принимают участие римляне, служители культа единого бога и восточные варвары. Подозрительные личности хотят пробраться во дворец Цезаря под видом уличных артистов. Приказываю остановить и изловить их при первом появлении. Обо всём немедленно сообщить самому Цезарю. Да пребудут с тобою Боги. Прощай!» - Лентулл… - задумчиво потянул римский центурион. – Уж не тот ли это чудак, который сегодня успел побывать у Цезаря и, судя по всему, получил хороший нагоняй? И спросил у подателя письма: - Где он передал тебе это послание? - На улице… Он, похоже, был слишком взволнован и выглядел как-то не в себе… Но более мне нечего добавить, - и, простившись, именитый горожанин отправился по своим делам. Центурион помял в руках злосчастный пергамент и ещё немного поразмыслил. Пожалуй, всё-таки не помешает принять некие известные меры предосторожности. А то в противном случае окажется, что слишком самонадеянный и не в меру суетливый сенатор был прав, а он, начальник дворцовой охраны, совершит самое большое упущение и непоправимую ошибку в своей жизни… Как бы то ни было, сначала нужно увидеть таинственных гостей, которые в обличье «артистов» хотят добраться до Великого Римлянина, а потом в любой момент можно будет их захватить, пока они не зашли слишком далеко. Поэтому командир стражи распорядился не только известить Цезаря и усилить охранение самого дворца и боевые посты у его ворот и стен, но также и подготовить на всякий случай подвижные группы солдат, что смогли бы действовать вне дворцовых построек, то есть на улицах города… Если придется кого-то преследовать, они окажутся как нельзя кстати. Благодаря отличной организации и дисциплине данные распоряжения были выполнены быстрее, чем можно было ожидать. Теперь Цезаря охраняли как минимум семьсот человек внутри дворца и ещё несколько сотен за пределами здания. Среди них были все рода войск, включая готовую к бою кавалерию и пехоту. *** Среди высоких домов, украшенных самыми разнообразными драгоценными камнями и металлами, что ослепительно блестели на солнце, среди римских памятников доблести и храбрости воинам, построенных в честь великих побед, слава о которых воистину жила в веках, будучи даже сильнее, нежели мифы про Богов; среди вовсю заполненных народом улиц, на которых можно было заметить множество римлян: воинов; стариков, изнывающих от жары, женщин и детей; среди шума, суеты и людского гула, перед недавно построенным храмом вдруг начал собираться народ. Дворец был рядом, и поэтому даже там было слышно, как началась песня: - Στην αγκαλιά μου κι απόψε σαν άστρο κοιμήσου δεν απομένει στον κόσμο ελπίδα καμιά... В объятьях моих сегодня как светило усни, Не остается в мире надежды никакой, Сейчас, когда ночь вышивает поцелуями тело твое, Измеряй боль и оставь меня одного в пустыне. Если вспомнишь мечту мою, Я жду тебя, приходи, С песней дороги приходи, мечта моя, Летом, когда светит звезда, светом оденься... Казалось, ничего лучше собравшиеся люди ещё не слышали, и они, затаив дыхание, с восхищением слушали. Цезарь стоял у потайного окна и тоже всё видел, а потом, через несколько минут, вдруг набросил на себя плащ защитного цвета, вызвал к себе воинов и распорядился сопровождать его. Поспешно прибежал начальник стражи и принялся упрашивать его остаться в укрепленном дворце, и не выходить на улицу. - Мне следует самому разобраться, в чём там дело! – как всегда, чётко парировал полководец. – Если бы меня хотели убить, они бы действовали совсем по-другому. Но за этим тоже что-то кроется, и я хочу всё разузнать! Центурион было пал духом, но вовремя нашелся и послал сказать солдатам, чтобы те со своих позиций возле окон дворца прикрывали Цезаря и были готовы в любой момент открыть прицельный и перекрёстный огонь, в то время как по сигналу часть других воинов незаметно для толпы усилили охрану улицы на ближайших подступах к храму, туда же подошла конница и в ожидании встала в стороне. Проходя мимо покоев, где разместили Наджару, он приостановился и, заглянув к ней, проговорил: - Что-то происходит. Я это чувствую… Мне может понадобиться твоё содействие, так что идем поскорее. Наконец Цезарь вышел, но не через главный выход, а поодаль, чтобы остаться незамеченным. Как и сопровождающие, он был надёжно одет в военное одеяние защитного цвета, чтобы не выделяться на фоне остальных людей. Полководец и его люди незаметно продвинулись вперед, тем временем остальные воины оттеснили толпу и расчистили в ней широкий коридор. Убедившись, что его прикрывают со всех сторон, Цезарь приблизился к тому месту, где шло выступление и, на всякий случай ещё раз внимательно осмотревшись вокруг, внезапно выступил вперед. Вместе с ним шли лучшие из лучших бойцов и командиров; не менее опытные чётко следили за происходящим, контролируя ситуацию. Подойдя к певицам, он сделал знак, призывающий к тишине, и спросил: - Кое-кто считает, что вы не те, за кого себя выдаёте. Итак, зачем вы здесь, в Риме, и что вам нужно? Толпа рассеивалась; многие, узнав Цезаря и видя, что его вид не предвещает ничего хорошего, уже спешили прочь; благо, их никто не задерживал. В считанные секунды на площадке у храма и в окружности улицы не осталось горожан, чье место уверенно заняли римские воины. *** На другом конце города, получив известие о том, что неподалеку проводятся тайные обряды запрещенного культа, один из римских понтификов, заблаговременно взяв себе в помощь центурию воинов, заканчивал разгром тайно построенного и оборудованного храма… Легионеры как раз смогли явиться вовремя, чтобы прервать ритуал жертвоприношения. У многих жрецов не было оружия, зато они умело дрались врукопашную, не желая сдаваться. И только когда последний был повержен, понтифик вздохнул и приказал освободить прикованную к алтарю жертву. - Посмотрите, жива ли она! – распоряжался он. – Нам нужны сведения о планах этих фанатиков, поэтому захватите заодно с собой одного из поверженных жрецов, а остальных убейте. Солдаты быстро выполняли его приказы. Помня строгие указания понтифика, они добивали раненых удушением, чтобы избежать пролития крови. *** В этот самый миг у храма раздался чей-то отчаянный вопль: - Расступитесь! Разойдитесь! Пропустите меня, срочно! Через толпу пробирался наконец добравшийся туда Квинт Лентулл. Вот он сумел преодолеть разделявшее его от места выступления артистов расстояние, и выскочил прямо к помосту, где увидел Цезаря, который сам только что появился там и теперь ждал ответа на поставленный им только что вопрос. Увидев сенатора, он невольно ухмыльнулся. И понятно почему, ведь почтенный Лентулл с величайшим трудом сохранял более или менее подобающий нормальному человеку и римскому гражданину облик. Грязная одежда его была растрёпана и даже разорвана в нескольких местах; половину напрасно понавешанной на себя амуниции он потерял; лицо его было искажено только двумя чувствами: болью и протестом, протестом и болью... а растрёпанные тёмные волосы в беспорядке падали на лоб и на глаза… Выглядел он страшно и дико смешно одновременно, вдобавок был так истощен, будто ему недалеко уже оставалось до могилы… Не успев добежать до Цезаря, он принялся орать во всё горло: - Это они! Да! Это они! Прошу тебя… умоляю тебя, Цезарь… Немедленно вели схватить этих артистов. Они не артисты! Они заговорщики! Они заодно с центурионом Верресом, его сподручными и восточными дикарями замыслили извести тебя… - тут как раз на бегу он споткнулся и упал наземь, растянувшись прямо посреди улицы. - О, Боги, за что мне сегодня достался такой безумный день… Но я спасу тебя, о Цезарь! – продолжал кричать он, одновременно пытаясь встать и выхватить из ножен свой длинный меч, чтобы обрушиться с ним на врагов Рима… - Как вы это объясните? – жёстко сдвинув брови, строго спросил Цезарь у артистов, медленно и с осознанием собственного достоинства кивнув головой в сторону продолжавшего вопить Лентулла, который выглядел хоть и не лучшим образом, но пока что сохранял звание сенатора и точно не стал бы обвинять кого-то просто так, без видимых причин. – Что здесь вообще происходит?
Najara: Несмотря на уютные, прямо-таки, королевские покои, Наджаре так и не удалось заснуть. Её мучали мысли о том, что ей приходится разрываться. между любовью к Свету и, ко вполне земному мужчине - к Цезарю. Он просто ошибся. Попал под влияние зла, и всё. Это власть сделала его таким, потому что, даже в окружении богов, в ней нет и капли божественного. Женщина медленно перевернулась на спину и прислушлась к шуму за окнами. Там явно что-то происхожила. Воительница встала и подошла к окну, что выходила на храм напротив дворца. Площадь перед храмом была полна народа. Сначала Наджара не поняла причины такого скопления людей, но, вскоре увидела нарядно одетых артистов, с шутихами и прочими инструментами увеселения. Потом запели две девушки, чьи голоса были подобны пеию сирен. Их песня трогала душу так. что воительнице даже показалось, что они поют про неё. про её судьбу, про её любовь. Закрыв глаза, она погрузилась в воспоминания первой встречи с Цезарем там, в сирийской пустыне... Из размышлений восточную воительницу вывел шум уже другого рода. Внутри и снаружи дворца, воины занимали сви посты. Вскоре, дворец был окружён. Тут же вышедшая из своих мечтаний, Наджара пристально всмотрелась даль, в поисках возможного противника. но, такового не обнаружилось. Однако, инстинкт воина заставил её подобраться и сосредоточиться. Надев плащ и головной убор, Наджара вынула из ножен меч, чтобы проверить его остроту на ближайшем фрукте. Но, в этот момент в её покои вошёл Цезарь, которому нужна была её помощь. Молча кивнув, Наджараотправилась вместе с ним к храму, где выступали артисты. - Не нужно ли освободить из темницы моих людей? - тихо спросила Наджара у Цезаря, когда они были в нескольких метрах от нужного места, - Они бы помогли. Тем временем, Цезарь прилюдно рассказал о том, для чего пришёл сюда. Его подозрения пали на артистов. Стоящая рядом Наджара, только сейчас разглядела девушек, чьи голоса приняла за ангельское пение. Да, они и сами были подобны созданиям света: изящные, утончённые, обе излучали чистоту, любовь, и доброту. Не удержвшись, Наджара улыбнулась им обеим приветливой тёплой улыбкой. Потом, всё же подошла и обратилась к обеим, после того, Как Цезарь потребовал от них объяснений: - Я вижу, что ваши души светлы и чисты. Но. если вы враги Рима, лучше сознайтесь сами. И, возможно, раскаяние облегчит вашу участь. Глаза Наджары смотрели на девушек тепло и ласково, но голос был твёрд, а опущенная рука уверенно сжимала обоюдоострый меч дамасской стали. Появление римлянина в изорванной одежде и с растрёпанными волосами несказанно удивило Наджару, но, ещё больше, её удивили его слова. В принципе, в них прозвучало то же, что Цезарь сказал минуту назад, за исключением упоминания о сговоре с "восточными варварами". Это он о нас говорит? Воительница перевела, мгновенно похолодевшие глаза цвета стали на римлянина, который теперь лежал, распростёвшись на земле, потому что упал, споткнувшись о собственные одежды. - Кого ты имел ввиду когда говорит о восточных варварах? Наджара отошла от девушек- певиц, и теперь возвышалась над римлянином, сурово и жёстко глядя в его глаза. - Караванщики! И, те, кто вёл их! Они в сговоре с этими... - он кивнул в сторону артистов, - Но, Во имя Рима, я спсу Цезаря! Римлянин попытался подняться, но, тут же снова упал. На этот раз, Наджара успела подхватить его. Похоже, он никогда не видел нас в лицо и, не знает, что это я и мои люди сопровождали караван. - Ты, видно безумен, - проговорила она, глядя ему в глаза, - народы Востока - союзники Рима. И, за клевету, ты можешь поплатиться жизнью. Я, ка, впрочим, и солнцеподобный Гай Юлий Цезарь, не позволю тебе покрывать позорной клеветой мой народ! Наджара чуть подняла руку с мечом так, что его остриё упёрлось римлянину в грудь. В это время, одобрительные и подбадривающие голоса Джиннов зазвучали у нё в голове. Поняв это, как разрешение на убийство. Наджара занесла над римлянином меч, взяв его двумя руками. Увидев это, римские солдаты тут же окружили её плотным полукольцом, готовые разоружить в любое время. Но тут, она замерла и опустила меч, кивнув кому-то, кого здесь не было. Это Джинны прошептали ей: "ещё не время!" Убрав меч в ножны, женщина подошла к Цезарю и, кивнув на лежащего на земле римлянина, сказала: - Я прошу простить мне мою несдержанность, но, с какой стати ему позволено так голословно обвинять моих людей в заговоре с теми, кого, лично я, впервые вижу? Если у него есть доказательства, пусть он представит их лично, иначе, я решу, что Рим не доверяет нам. Лицо Наджары было суровым. Ожидая ответа Цезаря, она ещё раз скользнула взглядом по хрупким брюнеткам- артисткам: не хотела бы я, чтобы эти хрупкие души коснулась тьма.
Лавина: Толпа все прибывала, и голоса нимф становились громче, рассказывая о вечной любви и о великой силе надежды. Когда все глаза не моргая обратились на бессмертных девушек, песня полилась свободно и уводила слушателей все дальше, пока не закончилась так же плавно, как и началась. Миг непроницаемой тишины - и зрители разразились аплодисментами, что тут же стихли, стоило вперед выйти высокому воину. Но ни плащ, неотличимый от легионерского, ни скромный на вид защитный покров не скрывали истинного происхождения мужчины. Точеный профиль, волевой взгляд и уверенная поступь обличали в нем аристократа или, на крайний случай, полководца, но ни Тен, ни, тем более, Лавина с Хлоей не могли представить, что перед ними сам Цезарь. Об этом поведала толпа, схлынув и образовав свободную площадку. Подняв незатейливые приспособления для радости и смеха, артисты скучились перед кибиткой и испуганно озирались по сторонам, замечая то справа, то слева красные плащи, которые отрезали все пути к бегству. - Хлоя, это он! - не удержавшись, шепнула Лавина на ухо подруге. - Кое-кто считает, что вы не те, за кого себя выдаёте, - с достоинством произнес Цезарь. - Итак, зачем вы здесь, в Риме, и что вам нужно? - Мы выдаем себя за других по долгу профессии, но лишь в сценках и представлениях, ведь это наш хлеб, - Тен опомнился и вступился за несправедливо обиженных циркачей. - О твоем городе, великий Цезарь, ходят легенды, и мы пришли сюда с целью порадовать тебя и твоих приближенных, отвлечь от тяжелых дум и разгладить морщины забот на твоем челе. К верховному правителю присоединилась женщина в восточных одеждах, однако, она не была так категорична и смягчила приказ до требования. - Я вижу, что ваши души светлы и чисты. Но если вы враги Рима, лучше сознайтесь сами. И, возможно, раскаяние облегчит вашу участь, - сурово проговорила она, обращаясь к певицам. Что-то отличало эту воительницу от остальных граждан, и дело было не в одежде. В ее душе Лавина почувствовала отблеск божественного огня, но он был отличен от Зевсова. Как магия оставляет следы, так и благословение высших сил распознается умелым следопытом. Ореада была слишком проста и наивна, чтобы понять происхождение странной силы, облаком окутывающей союзницу Цезаря, но бессмертие делало ее тоньше и восприимчивей ко всему, что смертные не замечали. - Мы не враги Рима, - смущенно ответила Лавина, за что получила сердитый взгляд Тена за вмешательство в разговор. Но нимфу это мало волновало, она подчинялась только Громовержцу. И тому, у кого ее украшение.... Отбросив эту мысль, девушка коснулась руки Наджары. - Ты такая храбрая, у тебя даже есть меч. Я первый раз вижу женщину-воина, - с восхищением сказала она, рассматривая незнакомку. В этот миг, расталкивая толпу, на площадь выбежал грузный мужчина в совершенно неподобающем случаю одеянии. Весь порванный, грязный, в сбитом на бок шлеме, он ужасно вопил, требуя внимания. Задуманное получилось, и внимание целиком и полностью перешло Квинту Лентуллу, а это был именно он. - Это тот самый римлянин, которого мы сбили с лошади, - шепотом заметила Лавина, и вместе с ней тот заорал во весь голос: - Это они! Да! Это они! Прошу тебя… умоляю тебя, Цезарь… Немедленно вели схватить этих артистов. Они не артисты! Они заговорщики! Они заодно с центурионом Верресом, его сподручными и восточными дикарями замыслили извести тебя… - воин споткнулся и растянулся лицом вниз на брусчатке, вызвав довольно громкий смешок в рядах артистов и стоящих в задних рядах зрителей. - О, Боги, за что мне сегодня достался такой безумный день… Но я спасу тебя, о Цезарь!... - Как вы это объясните? – властно спросил Цезарь, нахмурив брови. - Что здесь вообще происходит? Но ответа и не потребовалось, так как та самая женщина в восточном наряде смерила холодным взглядом Лентулла: - Кого ты имел в виду когда говорил о восточных варварах? - возмущенно спросила она. Легионеру нет бы промолчать, так он продолжил гнуть свое, и пустынница, не мешкая, приставила острие меча к его груди. Стража потеряла интерес к артистам и окружила ее плотным кольцом, однако женщина, задумавшись, медленно опустила оружие. - Я прошу простить мне мою несдержанность, но, с какой стати ему позволено так голословно обвинять моих людей в заговоре с теми, кого, лично я, впервые вижу? Если у него есть доказательства, пусть он представит их лично, иначе, я решу, что Рим не доверяет нам. Толпа зашумела, а нимфы облегченно вздохнули: теперь у них есть защитница! Она поможет им отыскать части короны и уничтожить их! - Досточтимый Цезарь, прости мне мое высказывание, но артисты - народ болтливый. Они могут пустить любой слух, который покатится по миру быстрее, чем колеса их кибитки, и остановить эту ложь будет трудно, - рядом с правителем Великого города возник начальник стражи. - Бродяги и впрямь мало похожи на заговорщиков. Всем в городах Республики известны благородство и щедрость Цезаря, его справедливость и великодушие, а эти певцы и жонглеры позволят и провинциям узнать о тебе.
Gaius Julius Caеsar: - Не нужно ли освободить из темницы моих людей? - спросила Наджара у Цезаря, когда они подходили к артистам, - Они бы помогли. - Так и быть, - кивнул в ответ он и, жестом подозвав центуриона, сделал соответствующее распоряжение. - Кое-кто считает, что вы не те, за кого себя выдаёте, - подойдя к актерам и свысока обратившим к ним, с достоинством произнес Цезарь. - Итак, зачем вы здесь, в Риме, и что вам нужно? - Мы выдаем себя за других по долгу профессии, но лишь в сценках и представлениях, ведь это наш хлеб, - ответил хозяин артистов. - О твоем городе, великий Цезарь, ходят легенды, и мы пришли сюда с целью порадовать тебя и твоих приближенных, отвлечь от тяжелых дум и разгладить морщины забот на твоем челе. - Что ж, если это действительно так, тебе нечего бояться, - заверил его Цезарь. – Сейчас мы все выясним. После того, как полководец выступил вперед и потребовал объяснений, Наджара тоже решила не оставаться в стороне и добавила, посмотрев на двух певиц: - Я вижу, что ваши души светлы и чисты. Но. если вы враги Рима, лучше сознайтесь сами. И, возможно, раскаяние облегчит вашу участь. Цезарь вполоборота взглянул на нее. - Мне бы твой дар видеть светлые и чистые души… Тогда бы мне не пришлось бы тратить время на подобные вещи. - Мы не враги Рима, - тем временем отвечала одна из певиц, прикоснувшись к руке Наджары. - Ты такая храбрая, у тебя даже есть меч. Я первый раз вижу женщину-воина. Тут Лентулл своим вмешательством нарушил ход событий. Именно в этот миг, расталкивая толпу, на площади появился этот эксцентричный и в общем-то верный парень, хотя он и был в совершенно неподобающей случаю одежде, а речи его звучали одним сплошным безумием. - Это они! Да! Это они! Прошу тебя… умоляю тебя, Цезарь… Немедленно вели схватить этих артистов. Они не артисты! Они заговорщики! Они заодно с центурионом Верресом, его сподручными и восточными дикарями замыслили извести тебя… - он словно бы помешался и, споткнувшись, растянулся лицом вниз, вызвав смех у людей. - О, Боги, за что мне сегодня достался такой безумный день… Но я спасу тебя, о Цезарь!... - Как вы это объясните? – спросил Цезарь. - Что здесь вообще происходит? Но тут вперед выдвинулась его спутница. - Кого ты имел в виду, когда говорил о восточных варварах? – жестко спросила у беспомощно валявшегося сенатора Наждара, когда тот нелепо повалился на землю и никак не мог совладать с собою, чтобы встать. - Караванщики! И, те, кто вёл их! Они в сговоре с этими... – отвечая, тот кивнул в сторону артистов, - Но, во имя Рима, я спасу Цезаря! - Ты, видно безумен, - холодно проконстатировала воительница, - народы Востока - союзники Рима. И, за клевету, ты можешь поплатиться жизнью. Я, как, впрочем, и солнцеподобный Гай Юлий Цезарь, не позволю тебе покрывать позорной клеветой мой народ! - В самом деле, он изрядно переутомился еще утром, по прибытии в Рим, - не без иронии в голосе промолвил Цезарь. – Эй, возьмите его и приведите в чувство в какой-нибудь из бань, а потом, ближе к вечеру, доставьте ко мне с надежным сопровождением. Несмотря на сопротивление и крики несчастного Лентулла, павшего жертвой собственных домыслов, двое рослых легионеров из числа дворцовой охраны подхватили его под руки и повлекли куда-то в сторону, а впереди шел начальник декурии с вахтенным отрядом и расчищал путь. Еще несколько воинов шествовали позади, словно бы оберегая процессию с тыла. Женщина-воительница подошла к Цезарю и, кивнув на удаляющегося Лентулла, который все еще не переставал биться в железных руках воинов, сказала: - Я прошу простить мне мою несдержанность, но, с какой стати ему позволено так голословно обвинять моих людей в заговоре с теми, кого, лично я, впервые вижу? Если у него есть доказательства, пусть он представит их лично, иначе, я решу, что Рим не доверяет нам. - Хочешь знать ответ? – Цезарь решил разрядить обстановку и поэтому снова был ироничен, балансируя на грани сарказма и порою даже переходя за его черту. – Дело в том, что как раз ему-то, как, впрочем, и другим, не позволено вообще ничего. Просто он неплохо потешил меня сегодня, а сейчас окончательно и бесповоротно стал шутом… Так разве он свободный человек? О, нет, он такой же раб, как и сотни тысяч других… Может быть, мне и вправду стоит позвать своего домоправителя и велеть ему занести этого Лентулла в список дворцовых рабов, а затем приставить к какому-нибудь занятию, скажем, мести пол? Видишь, как он уже старается, подмел чуть ли не всю мостовую под твоими ногами собственной одеждой? Хотя, сомневаюсь, что и там от него будет такой же толк, - он подошел поближе к Наджаре. – Кстати говоря, у него долгов больше, чем имущества, поэтому даже если оно станет моим, я все равно окажусь в проигрыше… Между нами, именно не без причин он даже в рабы не годится, а ведь носит сенаторскую тогу. И здесь нет ничего удивительного, ибо многие сенаторы таковы по своей природе… К Цезарю подошел начальник стражи и вежливо проговорил: - Досточтимый Цезарь, прости мне мое высказывание, но артисты - народ болтливый. Они могут пустить любой слух, который покатится по миру быстрее, чем колеса их кибитки, и остановить эту ложь будет трудно. Бродяги и впрямь мало похожи на заговорщиков. Всем в городах Республики известны благородство и щедрость Цезаря, его справедливость и великодушие, а эти певцы и жонглеры позволят и провинциям узнать о тебе. - Будем считать, что эта сторона дела разъяснилась, - тихо, так, чтобы никто не слышал, отвечал ему полководец. – Если они тебе так нравятся, что ж, тогда ты и заплати им за работу… хотя бы сотню-другую сестерциев, если уж речь идет о благородстве и щедрости, причем сделай это немедленно, на глазах народа и от моего имени! Пусть прославляют меня, я не возражаю против этого. Рывком он повернулся к двум замеченным ранее артисткам и предложил им: - Сказать по правде, мои подозрения и в самом деле выглядят не слишком оправданными, зато ваши способности просто изумительны, а сами вы настолько хороши, что я не могу не оказать вам достойное и подобающее нашему Городу гостеприимство и внимание… А посему прошу посетить мой скромный дворец, ибо мне представляется, что нам есть о чем поговорить. - Не беспокойся, - отойдя, шепнул он Наджаре. – Ты тоже будешь там присутствовать… Помнишь, как ты разоблачила коварную Иззет и спасла меня от верной смерти? Надеюсь, у нас получится предотвратить опасность и сейчас, когда множество тайных врагов грозят Республике, а запрещенные культы наподобие культа Дахока требуют скорейшего искоренения огнем и мечом…
Najara: Наджара кивнула и, вместе с Цезарем направилась обратно во дворец. Римляне беспокоили её сейчас гораздо больше, чем заезжие артисты. Глядя на обеих девушек, она, почему-то, не чувствовала опасности, которая могла бы от них исходить. Во дворце, в комнате для приёмов, Наджара держалась подле Цезаря и рука её лежала на рукояти меча, который сейчас был прикреплён к поясу. Гай Юлий не зря вспомнил Иззет. Действительно, могло ведь так получиться, что девушки окажутся наёмницами, но... Не верила в это пустынная воительница, хоть убей! Пока что, она не произносила ни слова, ожидая, когда начнёт Цезарь. Зато она наблюдала очень пристально, подмечая каждую мелочь. Когда они шли внутрь дворца, Наджара встретила Юсуфа и Фарида, которых, вместе с остальными её людьми, освободили по приказу Цезаря. Тогда-то она и сказала им, чтобы они не входили в сами приёмные покои, а ждали снаружи. Что-то подсказывало воительнице, что лишние вооружённые люди на приёме артистов, будут не очень хорошим подспорьем. Эти души так чисты и невинны, будет жаль, если Цезарь в чём-то заподозрит их, - подумала женщина, рассматривая певиц.
Лавина: - Будем считать, что эта сторона дела разъяснилась. Если они тебе так нравятся, что ж, тогда ты и заплати им за работу… хотя бы сотню-другую сестерциев, если уж речь идет о благородстве и щедрости, причем сделай это немедленно, на глазах народа и от моего имени! Пусть прославляют меня, я не возражаю против этого, - тихо, ответил Цезарь начальнику стражи, и тот порадовался про себя, что наказание за своеволие в этот раз минует его. - Будет сделано, - почтенно склонил голову мужчина и снял с пояса тугой кошель с сестерциями. Там было ровно две сотни монет - на нужды государственные и немного на личные, но римлянин справедливо рассудил, что расходы более чем окупают благосклонность полководца. - Как твои имя, артист? - Тен, - смущенно произнес хозяин балагана на колесах. - Тен, ты и твои подопечные порадовали Великого Цезаря, и он щедро благодарит вас за представление, - нарочно тряхнув мешочком, чтобы звон денег услышал народ на площади, начальник стражи вложил его в руку оторопевшего музыканта и сурово произнес сквозь зубы: - Славьте благородство Цезаря! - Да здравствует Цезарь, самый щедрый и самый справедливый правитель Рима! - послушно вскричал старик, и сделал это с такой искренностью, что горожане присоединились к крику артистов. Слившись в короткую хвалебную песнь, возглас унесся к небесам, возвещая богов о безграничной любви народа к их избраннику, а в этом время сам он повернулся к нимфам и обратился к ним со следующими словами: - Сказать по правде, мои подозрения и в самом деле выглядят не слишком оправданными, зато ваши способности просто изумительны, а сами вы настолько хороши, что я не могу не оказать вам достойное и подобающее нашему Городу гостеприимство и внимание… А посему прошу посетить мой скромный дворец, ибо мне представляется, что нам есть о чем поговорить, - широким жестом Цезарь пригласил бессмертных следовать за собой, что Хлоя с Лавиной, поклонившись, и сделали. Вечный город поражал своим великолепием, но дворец приводил в совершеннейшее замешательство и попросту лишал дара речи. Изумленные архитектурой и убранством залов, нимфы лишь переглядывались между собой. "Зевс позавидовал бы, окажись здесь!" - не успела прогнать от себя кощунственную мысль Лавина и закрыла ладошкой рот. Но Громовержец был занят возродившимся культом Дахока, поэтому не обращал внимание на низших божеств, и совершенно напрасно. Не потому что Хлоя и Лавина могли предать его, а потому что через их взор он смог бы увидеть много интересного. Светловолосая воительница отпустила своих людей и последовала за Цезарем в приемный покой, периодически посматривая на посетительниц. Заметив ее взгляд, ореада робко улыбнулась. Ей до смерти хотелось расспросить эту одновременно пугающую и в то же время притягательно властную женщину, но она боялась ее оружия и стального блеска в глазах, которые зажегся едва Лентулл заговорил о варварах. *** А в это время в разрушенном храме Дахока уцелевший верховный жрец сжимал кулаки в бессильной ярости, наблюдая, как методично и ловко легионеры расправляются со служителями темного божества. Он не мог ничего сделать, потому что выдать себя значило умереть до того, как Повелитель обретет телесную форму и выйдет в этот мир через Врата Возмездия. "Ваша жертва не будет напрасной, братья! - шептал он с ненавистью вслед римлянам, забравшим одного из жрецов. - Дахок, помоги мне, заклинаю тебя!" - он воздел руки к остаткам треугольного купола в молчаливой просьбе закрыть глаза жертве и пленнику до того, как они произнесут хоть слово. Пламя свечи резко дернулось, и Деметрий расплылся в довольной улыбке: Дахок услышал его. Цезарь не узнает правду.
Gaius Julius Caеsar: По пути во свой дворец Цезарь волей случая повстречался со спутниками Наджары, которых только что отпустили по его собственноличному приказу. Увидев их, он в первое мгновение приостановил было свой шаг, но поскольку разминуться уже не представлялось возможным, продолжил путь и остановился только прямо перед ними. От его взгляда не укрылось, что выглядят они сейчас не самым лучшим образом, но несмотря на это, политик нашёл в себе силы попробовать хотя бы немного разрядить обстановку и вежливо проговорил: - А, вот и вы, господа. Наконец-то вы нашлись, мне пришлось срочно осведомляться о вас у своих подчиненных. Прошу отнестись с пониманием к случившемуся, ибо у нас в Риме на данный момент не самое спокойное положение. В том числе введены экстраординарные меры: комендантский час и всеобщие проверки граждан. Это связано с некоторыми трудностями, которые мы сейчас испытываем. Вне всякого сомнения, они временные и скоро все вернется на круги своя; вы же непременно получите подобающие вам по такому случаю компенсации и возможность вновь вернутся ко мне на службу, как то уже произошло ранее в Сирии, где с вашей помощью была одержана столь важная и значимая для Республики победа… Надеюсь, вы прекрасно помните эту часть нашего общего дела. Виновник вашего задержания уже установлен, уличен и непременно будет наказан самым строжайшим образом, дабы никто более не посмел даже на миг усомниться в истинности и справедливости всех намерений и устремлений Цезаря! Кроме того, сегодня вы также приглашены во дворец, прошу вас! – одновременно с пригласительным жестом он практически незаметно встретился глазами с Наджарой и кивнул ей в подтверждение своих слов. – А теперь идемте! Шествуя впереди, как и подобает гостеприимному хозяину, он заметил, что по дороге внутрь дворца Наджара успела коротко переговорить со своими воинами, после чего они остались где-то позади, в последних рядах процессии. Сама женщина некоторое время рассматривала певиц, из чего Цезарь сделал умозаключение, что они ей понравились; он вновь немного приостановился, дожидаясь, пока к нему присоединятся остальные, и тихо сказал ей: - Знаю, эти приезжие артистки вряд ли лелеют какие бы то ни было враждебные замыслы против меня. Нет, здесь дело в другом… Мы попробуем разобраться в этом. В более чем роскошном приемном покое Цезарь снова почувствовал себя как рыба в воде; от одной только мысли о том, какое восторженное впечатление оставляет у гостей внутреннее убранство дворца и о том, что все руководство предстоящими событиями находится у него в руках, он искренне возрадовался душой и теперь уже ничуть не сомневаясь в правильности выбранного пути, благосклонно, покровительственно и даже чуть снисходительно поглядывал на красивых певиц, которые остановились немного поодаль от него. - Прошу всех присаживаться! – торжественно пригласил он и первым опустился в высокое, более чем роскошное кресло, что возвышалось над другими креслами этих покоев по крайней мере на пол-локтя в высоту. Легким мановением руки подозвал к себе служителя и отдал ему распоряжение: - Пусть сюда доставят лучшие угощения! – и почти шёпотом добавил: - Заодно пригласи сюда старшину коллегии понтификов; думаю, он не откажется узнать подробнее о некоторых вещах, которые могут быть в его компетенции. Хорошо вышколенный слуга молча опустил глаза в знак согласия и стремительно исчез. Вслед за этим Цезарь обратился к своим гостям: - Интересно знать, откуда вы родом и каким образом смогли прибыть сюда в столь напряженное время, когда даже в пределах исконных земель Республики дороги становятся небезопасными и, к сожалению, все больше и больше сил приходится прилагать к тому, чтобы обеспечить гражданам провинций спокойную и мирную жизнь? Да, с прискорбием могу отметить, кое-кому до сих пор не дают покоя призрак из прошлого, столь поспешно отправленный в небытие после своего поражения под Фарсалой и бегства в Египет – мой соперник Помпей… Его немногочисленные спасшиеся от возмездия сторонники укрепились в Утике, в то время как сыновья Помпея, воспользовавшись моею занятостью восточными вопросами, безнаказанно пребывают в Испании, стремясь вернуться на политическую арену и снова разжечь пламя Гражданской войны… Поэтому после того, как мною окончательно будет стабилизирована ситуация в Риме и Италии, придется усмирять их вооруженной рукой… Практически незаметно прищурившись, после паузы он продолжал: - Полагаю, присутствующая здесь тетрарх и верная опора Республики, госпожа Наджара сможет подтвердить мои слова. Кстати говоря, дабы вы знали, именно во многом благодаря ее помощи был повержен жестокий и самонадеянный Фарнак, а восточные земли, что его волей ввергнуты были в страх, смуту и мрак ничтожества, сразу же после этого словно воспряли ото сна и удостоились высочайшей чести пребывать отныне под нашей защитой! Малоприметные рабы – ведь недаром же сказано, что даже будучи в доме самого знатного господина, никакой раб не может и не должен выделяться, а напротив, обязан быть в всех своих делах ловок, быстр, проворен, скромен и неприхотлив – тем временем принесли столы и теперь расставляли на них различные яства и напитки. По принятому испокон веков римскому обычаю кресла гостей были устроены так, что на них даже возможно было возлежать, при этом вкушая пищу и наслаждаясь вкусом и ароматом превосходнейших вин. Только кресло Цезаря было в этом отношении самым обычным, так как он не любил слишком расслабляться и во время трапезы. Он уже готовился подать символический знак к ее началу – приподнять вверх кубок – как вдруг за дверями послышалась возня и чьи-то радостные голоса. Обладая тонким слухом, можно было различить следующее: «Диадема нашлась!», «Неужели? Вот радость-то!», «Да где же она была все это время?», «Говорят, в храме, где поклоняются этому проклятому отродью, мерзостному лжебогу Дахоку…», «Да, тот самый понтифик, что руководил разгромом этого ложного храма, сам собственноручно сумел отыскать ее.», «А где же он сейчас?», «Уже прибыл, как раз вместе со старшиною коллегии, чтобы доложить Цезарю.» Поскольку сам Цезарь находился довольно далеко от дверей, на противоположном конце залы, голоса эти во многом были подобны жужжанию мух для его ушей, и он было слегка недовольно поморщился, особенно когда вспомнил, что еще заблаговременно отдал приказ докладывать о результатах поиска пресловутой диадемы себе лично в любое время дня и ночи, с кем бы он ни был… Методом логического рассуждения он понял: это как раз тот самый случай, ибо иначе его бы не осмелились побеспокоить во время проводимого им же самим приёма. Неудивительно, что сюда вскоре принесут и саму находку. Впрочем, было уже поздно что-либо отменять. А хотя, все что ни делается, к лучшему. Пусть гости узрят, каким богатством может он похвастаться! Тут двери в итоге распахнулись, и на пороге показались оба понтифика – жрецы верховной религиозной коллегии, занимающейся делами культов. Один из них держал в руках небольшой сверток.
Najara: Наджара как и всегда заняла своё место рядом с Цезарем. А он, как и положено, говорил длинную красивую речь. И женщина чуть улыбалась, вспоминая время, когда она услышала всё это впервые. Тогда, там, в сирийской пустыне, всё это было для неё в новинку: власть, помпезность и, небольшая пафосность "лика Рима", как она называла про себя Цезаря. Теперь же, она просто слушала его речь, иногда чуть опуская глаза, в знак согласия. К её вящему удивлению, Цезарь, вдруг, начал прославлять её заслуги в победе над Фарнаком. На щеках воительницы появился лёгкий румянец, но, она всё же взяла слово: - Цезарь прав. Я и мои воины, действительно помогали ему в борьбе с восточным деспотом. Однако, наша роль была незначительной, - поймав удивлённый взгляд римлянина, Наджара пояснила, - если бы свету не было угодно, у нас не было бы этой победы. Великий Свет - вот настоящий победитель. Сказав это, Наджара сделала глоток вина, которым был наполнен её бокал лишь наполовину. Она понимала, что Цезарю, возможно, не очень понравится, что она, вот так просто решила отдать их победу какому-то незримому, никому неизвестному Свету. Но, он был незрим только для них, для Неверных. Если в его сердце есть свет, он не воспротивится моим словам, потому что сам узрел нашу победу, и сам окунался в благодать, даруемую светом. Когда вынесли пиршественные столы и начался праздник. Наджара встала и, извинившись перед Цезарем, подсела к одной из девушек- певиц, сказав римлянину, что хочет боближе узнать её. Красавица и впрямь заинтересовала Наджару, прежде всего, тем светом, что лучился в её глазах. Она невинна как дитя и чиста, как капля росы на рассвете. - Как твоё имя? - спросила воительница, мягко и ласково посмотрев на девушку, - Возможно, ты произносила его, но я могла позабыть во всей этой сумотохе. Она могла бы стать одной из Воинов Света... - думала воительница, глядя на, чуть смущённую, немного растерянную девушку, - Нет, не воином... Она слишком нежная и хрупкая, чтобы держать в руках оружие. Видно, у Света на неё другие планы. Но, её голос... Он подобен пению ангелов. Если она согласилась бы примкнуть к нам, она могла бы... Нет, не всё сразу. - Скажи, кто учил тебя пению? - снова обратилась она к артистке, чуть коснувшись её руки своей, - Я много путешествовала, но не слышала голосов, подобных твоему. И, твои песни... Откуда ты берёшь слова? Женщина сделала акцент на слово "откуда", при этом, взгляд её стал более пристальным, а лицо серьёзным. По нему можно было понять, что Наджара имеет ввиду не совсем земную природу вдохновения девушки. Нет-нет, она не знала, что говорит с нимфой, даже не догадывалась, просто у неё был дар видеть и знать то, что не было доступно обычному человеку.... Вдруг, двери зала распахнулись и в зал пошли люди в длинных одеждах. Женщина не знала, кто они, но сразу поняла, что они, должно быть, принадлежали к какому-то духовному ордену или чему-то подобному. Один из них держал в руках золотой поднос, на котором лежала красная шёлковая подушечка, а на ней.... - Диадема найдена, о Цезарь! - с глубоким поклоном проговорил один из вошедших. Другой, подойдя к креслу полководца, с не менее глубоким поклоном, протянул ему поднос с украшением. - Нет! Звонкий голос Наджары, словно кинжал прорезал наступившую на мгновение тишину (все были заворожены красотой диадемы). Быстрой белой молнией она метнулась к Цезарю и перехватила его руку за миг до того, как его пальцы коснулись украшения. Забери диадему и укрой от людских глаз! - прозвучал у неё в голове, почему-то холодный властный голос. Джинны требовали решительных действий. Но, не сейчас же? Иначе будут проблемы! Они не поймут! - пыталась мысленно возразить Наджара, толи Джиннам, толи себе самой. Но, рука её уже коснулась украшения... Коснулась и, тут же на её пальцах остался сильный ожёг. Она, как и никто другой не имела права касаться диадемы. Возьми! - приказывал голос. - Нельзя! - проговорила она и, на миг, вернувшись в реальность, добавила, обведя всех жёстким взглядом, - Нельзя касаться этого украшения. Оно отравлено, видите? - она продемонстрировала ожёг на длинных пальцах, - Отдай украшение мне, Цезарь и мои люди выяснят, что за яд на короне.
Villia: В общем, бейте меня тапкми и говорите, если надо поправить)) у меня жуткие посты) Виллия все еще пребывала в состоянии шока. За последнее время случилось так много, что осмыслить весь этот калейдоскоп событий жрица пока была не в состоянии. Дрожь все еще пробегала мелкими волнами по телу от жутких воспоминаний. Казалось бы, еще несколько лун назад ничто не предвещало ничего дурного: она неспешно путешествовала от поселения к поселению, как всегда исцеляя всех страждущих с именем благого Асклепия на устах. В одном из полисов ей удалось познакомиться со странным культом, исповедовавшим лишь зло и ненависть. Виллия никогда не слышала о Дахоке и была поражена жестокости, о которой шептались по углам досужие сплетники. Сначала она позволила себе не поверить, посчитав природу человеческую склонной к приукрашиванию ради создания очередной в меру жуткой истории, но, столкнувшись с некоторыми уцелевшими жертвами злодеяний жрецов темной веры, девушка начала подозревать, что слова, принятые ею за фантазию, могли быть страшной истиной. Ее мир, раньше ограниченный стеной Амфиполиса, теперь раздвигался до самого горизонта, являя новые, удивительные стороны, ранее неизвестные сироте, никогда и не мечтавшей о возможности выбраться за пределы одного города. Попасть в ловушку оказалось несложно – с ее доверчивостью и открытостью Виллии не раз приходилось расплачиваться за проявленные доброту и милосердие. Ее просто оглушили в одном из переулков, и когда жрица очнулась, то оказалась в маленьком темном помещении с завязанными глазами и руками. Ее навестили лишь один раз, мужчина, судя по голосу, в возрасте и к тому же привыкший повелевать потребовал рассказать о том, кто она такая. Гречанке нечего было скрывать, она гордилась своей миссией и доверием Асклепия. «Чистая, девственная кровь. Подойдет. Забираем ее в Рим,» - резко перебил ее странный собеседник, обращаясь, видимо, к кому-то еще из присутствующих. Девушка не успела задать ни одного вопроса, как ее покинули. «В Рим? Но зачем? За что? Что они имели в виду?!», - сотни вопросов раскалывали голову жуткой болью, и единственное, что ей оставалось это обратиться к божественному покровителю. Асклепий ответил не сразу и был скуп на разъяснения роли своей жрицы в этой очередной игре людей. Великий целитель поведал верной последовательнице в высшей степени интересную историю о судьбе короны Кроноса и о тех возможных жутких последствиях, которые могут наступить, если мощь попадет не в те руки. Сейчас ей нужно потерпеть и довериться воле судьбы. Времени колебаться не было, и Виллия лишь послушно признала правоту Асклепия. Ее перевозили ночами, среди каких-то тюков с грузами, все также не снимая повязку и перетянув лодыжки и запястья тугими узлами, больно врезавшимися в кожу. Когда жрице удалось увидеть, где же она все-таки находится, то это знание не обрадовало ее. Девушку затащили на алтарь, и когда бедняжка едва успела мысленно вручить душу Танатосу, как в капище началось что-то невообразимое. Видимо, все же римляне решили вычистить свои «конюшни» от всего нечистого, и вовремя обнаружили сборище культистов. Виллия слабо понимала латынь и еще хуже изъяснялась на ней, поэтому ничего не могла толком объяснить освобождавшим ее легионерам, зато успела заметить, как артефакт, о котором говорил ее покровитель, был завернут и подготовлен для передачи Цезарю. Хорошо, что среди «спасательного» отряда нашлись люди, владеющие греческим, и девушке удалось упросить их взять ее с собой. Она обещала рассказать, каким образом оказалась здесь в центре сердца мира из неблизкой Эллады, но в присутствии самого повелителя этих земель. Пришлось пустить в ход весь свой дар убеждения, и хотя, кажется, римляне не особо поверили, что находившаяся перед ними испуганная, взъерошенная девушка и есть та самая Виллия, известная целительница из Амфиполиса, они все же позволили ей проследовать вслед за ними во дворец, правда, под охраной, или, вернее, конвоем, дабы на месте разобраться, что гречанка делает в сердце Империи, да еще в амплуа жертвы. Жилище Цезаря поразило юную жрицу и подействовало даже несколько угнетающе –слишком много архитектурного великолепия и богатой отделки. Ничего подобного ей раньше видеть не приходилось. Похоже, что ее ошарашенные озирания еще больше поставили под сомнение статус спасенной, и первыми в зал, где находился император вошли важные персоны, державшие при себе сверток с диадемой, а жрицу оставили в окружении преторианцев у входа. Виллия вынуждена была смотреть со стороны, как вершится судьба реликвии, но когда статная незнакомая девушка метнулась к украшению и первой прикоснулась к нему, случилось нечто жуткое: диадема обожгла ее руку. Дальше оставаться в тени было нельзя, тем более что появилась работа для целительницы. Виллия, воспользовавшись, тем, как зазевались преторианцы, скользнула в зал, подбирая длинные полы одеяния, в котором ее должны были принести в жертву. Переодеться девушке было некогда, да и, по чести говоря, не во что. - Хайре, Кайсар, - по-гречески исковеркала латинское приветствие разволновавшаяся жрица. – Прости, ибо, не имея на то прав, я беспокою тебя, но это важно. Природа сей диадемы такова, что может определить судьбу мира и благодарение богам, что они решили доверить ее твоей мудрости, -следом Виллия протянула руку незнакомке. – И тебя прошу: дозволь взглянуть на ожог. Волей Асклепия мудрого мне ниспослан дар исцеления.
Лавина: Во дворце любимец Фортуны обрел присущее сыну Рима самообладание и почувствовал себя заметно увереннее, что не укрылось от взгляд девушек - но не по злому умыслу, а по природной наблюдательности и желанию постичь все тайны этого чудесного мира, что окружал их с некоторых пор. - Прошу всех присаживаться! – еще раз поприветствовал Цезарь нимф, но на этот раз уже как подобает правителю Вечного города по отношению к заморским гостям: торжественно, вежливо и снисходительно. Но Хлоя и Лавина были наивны по своей природе и не разбирали всех тонкостей интонаций, коими так любили играть люди. Для них римлянин был подобен Зевсу, только среди смертных а не бессмертных почитателей. У него была власть, богатство и сила карать и миловать по своему усмотрению, но кроме этого, в его руках был необходимый артисткам артефакт, мысль о котором ни на секунду не оставляла Лавину. Хлоя же оказалась более падкой на злато и медь, украшавшие стены зала и могучие колонны, терявшиеся под сводами высокого мозаичного потолка, и с восхищением рассматривала архитектурные изыски, словно перед ней было что-то столь же прекрасное, как подвластная ей стихия, а может, и еще прекраснее. Ореада, напротив, мало интересовалась убранством дворца: она скучала по родным ущельям и глубоким полноводным рекам. Ни одно богатство мира не могло заменить шероховатых камней и прохладной воды, не могло заменить края, где обитало сердце. Цезарь занял кресло и подозвал рабов, дабы они принесли девушкам угощения, а пока те оборачивались, устремил проницательный взгляд на подопечных Зевса: - Интересно знать, откуда вы родом и каким образом смогли прибыть сюда в столь напряженное время, когда даже в пределах исконных земель Республики дороги становятся небезопасными и, к сожалению, все больше и больше сил приходится прилагать к тому, чтобы обеспечить гражданам провинций спокойную и мирную жизнь? - Мы родом из Греции. Я родилась в горах, мои родители были пастухами, - начала Лавина, припоминая одну из прочитанных когда-то историй. Здравый смысл подсказывал ей не врать, но и не говорить всей правды. - Долгое время я жила с ними, постигала нехитрую науку хождения за скотом, пока однажды сошедшая с гор лавина, - ореада улыбнулась при созвучии природного явления с ее именем, - не погребла их под своим покровом... Мне ничего не оставалось, как отправиться в странствия, чтобы познать мир, от которого я долгое время была отрезана... - она грустно улыбнулась. - А я росла в семье крестьян, - подхватила Хлоя, - они заставляли меня гнуть спину в поле с рассвета и до заката, нашли мне отвратительного жениха и вообще подумывали продать в рабство, потому что, по их словам, от меня было мало толка. Вот я и сбежала, примкнув к Тену и его труппе, - нимфа отмахнулась, а Лавина изумленно приподняла брови: подруга была прирожденной актрисой, но не слишком ли она увлеклась, забыв, что находится не на площади среди народа, а во дворце человека, который опасен и безжалостен с врагами? А если он сочтет рассказ ложью, что ожидает бедных девушек? Но, похоже, Цезарь слушал в одно ухо, так как дополнил вопрос пространным рассуждением о победах отважных римских мужей. Лавина абсолютно ничего не поняла из его речи, но мило улыбалась все то время, что правитель излагал свои мысли. - Полагаю, присутствующая здесь тетрарх и верная опора Республики, госпожа Наджара сможет подтвердить мои слова. Кстати говоря, дабы вы знали, именно во многом благодаря ее помощи был повержен жестокий и самонадеянный Фарнак, а восточные земли, что его волей ввергнуты были в страх, смуту и мрак ничтожества, сразу же после этого словно воспряли ото сна и удостоились высочайшей чести пребывать отныне под нашей защитой! - полководец почтительным жестом указал на степную воительницу, и ореада приоткрыла рот от восхищения. Каждая черта в облике Наджары подчеркивала правоту слов Цезаря - такая женщина могла бы вести за собой армию, что она, скорее всего и делала, раз сумела победить неизвестного, но несомненно могучего, доставляющего проблемы Риму Фарнака. Лавина была околдована ее горделивой осанкой, спокойствием и тем, как по велению руки, затянутой в плотную бежевую перчатку, широкоплечие воины Востока простирали ниц и ловили каждый вздох своей предводительницы. Бессмертная не могла постичь причины этой власти у обычной женщины, в следствие чего полагала в Наджаре благословение свыше. И кстати, это ощущалось: джинны создавали особые эманации в воздухе, которые Лавина, как существо, сотворенное велением бога, ощущала на сознательном и подсознательном уровнях. - Цезарь прав, - ответила тетрарх, пригубив вино. - Я и мои воины, действительно помогали ему в борьбе с восточным деспотом. Однако, наша роль была незначительной, если бы свету не было угодно, у нас не было бы этой победы. Великий Свет - вот настоящий победитель. - Говоря свет, ты имеешь в виду богов? Зевса? - простодушно спросила Лавина, и пока она ожидала ответа, слуги внесли столы и подготовили зал к долгому пиршеству. Нимфам доводилось время от времени присутствовать на пирах в чертогах Олимпа, не по собственному желанию, нет. Аполлон требовал песен и боги вторили ему, стуча кубками с амброзией по длинному столу. Сравнив оба застолья, Лавина пришла к выводу, что каждое из них достойно существования и не уступает другому по размаху и количеству блюд. - Как твоё имя? - воительница обратила мягкий взгляд серых глаз на ореаду. - Возможно, ты произносила его, но я могла позабыть во всей этой суматохе. Девушка ответила, и Наджара задала следующий вопрос, коснувшись ее руки: - Скажи, кто учил тебя пению? Я много путешествовала, но не слышала голосов, подобных твоему. И, твои песни... Откуда ты берёшь слова? - Слова рождаются сами из того, что я чувствую и что меня окружает, - Лавина пожала плечами. - А голос дан мне с рождения, сколько себя помню, я всегда любила петь. - "А мы могли бы подружиться", - подумалось ей. Пока они разговаривали, Цезарь чуть повернул голову к массивным дверям и раздраженно поморщился, уловив за ней шум и какую-то возню. Но тут обе створки распахнулись, и в зал вошли солдаты в сопровождении двух римлян в белоснежных тогах, один из которых нес на бархатной подушечке золотую диадему. Лавина задрожала всем телом и против воли сжала руку Наджары. - Она зло, я чувствую это! - испуганные карие глаза воззрились на воительницу, в то время как понтифик уже протягивал сокровище Цезарю. - Нет! - в один голос вскрикнули женщины, но блондинка оказалась проворнее: она бросилась к застывшим в недоумении нобилям и выхватила диадему из рук правителя. В ту же секунду на ее пальцах появился сильный ожог, а диадема зазвенела по мраморному полу. - Нельзя! - жестко объявила Наджара. - Нельзя касаться этого украшения. Оно отравлено, видите? - она продемонстрировала ожог на длинных пальцах, - Отдай украшение мне, Цезарь и мои люди выяснят, что за яд на короне. - Это не яд, она проклята, - расстроилась Лавина. - Мы не успели.... - еле слышно прошептала она и повернулась к Хлое. - Что с тобой?! - бледность на лице лимониады напугала ее. - Хлоя, ты в порядке? - Просто обморок... Я такая впечатлительная, простите, - красавица выдавила из себя улыбку. - Это моя диадема.... Люди не должны были касаться ее, Зевс говорил... - с ужасом бормотала она, но, к счастью, их разговор никого не интересовал: внезапно вбежавшая в зал незнакомка бросилась к Наджаре и склонилась над ожогом.
Gaius Julius Caеsar: - Нельзя! – привычно-жестким для нее голосом вдруг провозгласила Наджара, вмешиваясь в ход событий. - Нельзя касаться этого украшения. Оно отравлено, видите? – все увидели показанный ею ожог на пальцах, - Отдай украшение мне, Цезарь и мои люди выяснят, что за яд на короне. Но тот поднялся и, обернувшись, повелительным жестом призвал к себе одного из воинов, что явились на пороге, услышав крики. - Отдай мне меч! – коротко приказал ему Цезарь, так как сам по случаю предвкушения мирного вечера успел уже избавиться от собственного оружия, передав его при входе именно этому оруженосцу. Легионер почтительно кивнул и передал меч рукояткой вперед. Гай взял его и, привычно осмотрев, с мечом в руке подошел к оказавшейся на полу диадеме. Строго посмотрел на нее и сказал: «Хм…», затем аккуратно зацепил украшение остриём меча и распорядился понтификам: - Подайте сюда тот самый поднос, на котором вы её принесли! – и когда те исполнили приказание, снова поместил драгоценность на прежнее место. Потом во второй раз задумчиво протянул: «Хм…» и сам накрыл вещицу покрывалом, как это и было ранее, когда её принесли во дворец. - Я спрячу её, - наконец проговорил он. – А когда сегодня соберется коллегия понтификов, мы поищем ответы на все вопросы. Выясним, что это за вещь, откуда она взялась, и зачем… Что она из себя представляет по своей природе. После решим, что с ней дальше делать. - Это не яд, она проклята, - внезапно добавила Лавина. - Мы не успели.... - прошептала она и повернулась ко второй девушке. - Что с тобой?! Хлоя, ты в порядке? - Просто обморок... Я такая впечатлительная, простите. Это моя диадема.... Люди не должны были касаться ее, Зевс говорил... Тем временем появилось еще одно действующее лицо. Нежданно-негаданно перед Цезарем возникла еще одна особа, которая каким-то не сразу понятным образом очутилась тут, во дворце. - Хайре, Кайсар, - проговорила она. – Прости, ибо, не имея на то прав, я беспокою тебя, но это важно. Природа сей диадемы такова, что может определить судьбу мира и благодарение богам, что они решили доверить ее твоей мудрости, - и с этими словами протянула руку Наджаре. – И тебя прошу: дозволь взглянуть на ожог. Волей Асклепия мудрого мне ниспослан дар исцеления. Цезарь перешел на греческий, на котором он говорил превосходно, только, может быть, даже чересчур правильно для обычного эллина, что иногда даже мешало ему, но он считал ниже своего достоинства пренебрегать богатыми средствами этого языка и опускаться до уровня простонародного «койне», что со времен походов великого Александра стало средством общения чуть ли не во всем эллинистическом мире. - Коль можешь помочь ты, тогда хорошо это будет! Но скажи мне сначала, откуда известно вдруг стало тебе про все свойства сей вещи? Не скрою, по нраву пришлось мне услышать, что вправду великая сила в ней тихо таится; по этой причине измыслили Боги её передать мне, одному из потомков, дабы с нею достиг я вершин еще высших! Могло показаться, что таким строфам позавидовали бы сами Гомер или Гесиод, если бы они очутились здесь и услышали столь чистейшую, до мельчайших деталей складную и ритмичную речь… Впрочем, тут еще сработало его желание произвести как можно более благоприятное впечатление на всех собравшихся здесь женщин, ведь именно когда те чувствуют, видят и слышат такие слова, это помогает затем укреплять среди народа ту возвышенную легенду, которая словно ореолом окружала его имя.
Najara: Звон переливчатых голосов Джиннов какое-то время ещё звучал в голове Наджары. Они требовали, чтобы она забрала диадему и спрятала её в песках пустыни. Но, я не могу... Я боюсь её силы! - подумала воительница, но, говорить вслух не решилась, так как боялась, что Джинны нашлют на неё проклятие и отлучат от света. Самое интересное было в том, что женщину, совершенно не волновало то, что её разговор с бестелесными Джиннами может услышать кто-то другой. Они Неверные! Они всё равно не поймут. Их душам, погрязшим во тьме, не постичь... Размышления воительницы прервал, неизвестно откуда взявшийся, женский голос. Наджара обернулась и встретилась лицом к лицу с красивой девушкой, которая сказала, что может исцелить её ожёг, потому что ей дана благодать по воле какого-то Асклепия. - Дар исцеления даёт только свет, - мягко возразила Наджара, глаза которой всё ещё сверкали фанатичным блеском, - и не важно, каким именем ты его называешь. Она не чувствовала опасности от этой новой гостьи, а прикосновение её мягких рук, казалось, на время погасило бурю в душе воительницы. - Ты очень добра. Спасибо тебе. Как ты оказалась здесь и, как твоё имя? Меж тем, Цезарь попросил принести ему меч и, поддев диадему, вновь положил её на подушечку и приказал унести. Это вновь вызвало недовольство Наджары. Она только хотела что-то сказать, как вдруг, девушка по имени Лавина, сказала, что украшение проклято. Потом, тут же стало плохо её подруге. Наджара поспешила к обеим девушкам. - Что с ней? - спросила воительница, кивнув в сторону девушки, которую Лавина трясла за плечи, - И, откуда ты знаешь о проклятье диадемы? Кстати, отвечая на твой вопрос скажу: я не знаю, кто такой Зевс, я знаю, что над этим миром властвует Великий Свет и только он может влиять на... Наджара не договорила, потому что в этот самый момент, Гай Юлий принялся объяснять на каком-то странном наречии новопришедшей, для чего ему нужна эта диадема. Сердце Наджары болезненно сжалось и теперь, дело было не только в повелении Джиннов. Когда речь шла о Цезаре, о человеке, которого она любила, Наджара беспокоилась о нём ничуть не меньше, чем о выполнении своего предназначения во имя Света. Подойдя к римлянину, она заглянула ему в глаза и спросила, почти умоляющим тоном, которого никто и никогда от неё не слышал: - На что тебе это украшение? На что тебе новые вершины? Неужто ты не видел, что сделало это украшение с моей рукой? Но, не во мне дело - это украшение зло, призванное отвернуть тебя от света, к которому ты был так близок! В серых глазах пустынной воительницы было столько трепета и тревоги, сколько не было никогда. Сейчас, она, как будто утратила свой ореол воинственности, превратившись в самую обычную женщину, которая боится за того, кого любит. А что, если эта девушка, Лавина, была права и диадема проклята? Но тогда, зачем она Джиннам? Не для того ли только, чтобы истребить её и искоренить зло? Ах, они прекрасны! В этот момент, лицо Наджары просияло, но, лишь на миг, потому что она не могла допустить, чтобы украшение осталось в Риме. Она должна была спасти любимого и выполнить волю Великого Света! Об одном только жажела светловолосая воительница - о том, что она так и не смогла расслышать слов подруги Лавины, которые та говорила в бреду, потому что они, кажется тоже были о диадеме...
Лавина: Цезарь потребовал оружие и зацепил кончиком меча злосчастный артефакт. Повертел его, осмотрел со всех сторон, помня о предупреждении Наджары не дотрагиваться руками, после чего водрузил на место - на поднос в руках знатного римлянина. - Я спрячу её, - наконец проговорил он. – А когда сегодня соберется коллегия понтификов, мы поищем ответы на все вопросы. Выясним, что это за вещь, откуда она взялась, и зачем… Что она из себя представляет по своей природе. После решим, что с ней дальше делать. Нимфы переглянулись: не людской совет нужен был здесь! Если диадему спрячут, девушкам никогда не выполнить завета Зевса. Благо, незнакомка в белом отвлекла Владыку Рима, и Лавина скоро зашептала подошедшей Наджаре: - Никакая стража не укроет Цезаря от зла, если диадема останется во дворце! Мы с Хлоей слышали о ней во время путешествия, нам даже удалось одним глазком взглянуть на книгу, которую Тену предлагал один из закутанных в балахон странников. Мне кажется, это как-то связано, тем более, что этот монах хотел забрать у нас лошадь и вскользь упомянул о некой вещи, которая должна оказаться в руках Дахока и тогда упрямцы, подобно Тену, склонят головы перед темной властью нового бога. Я не знаю, о чем он говорил, может, просто был зол, что не получил лошадь, но что, если это как раз о ней? - ореада указала на застывшего понтифика, так как богоподобный Цезарь не озвучил еще места, куда следовало перенести драгоценность. - Что если вещь, которую ждут эти жрецы, и есть диадема? Я могу ошибаться, но ты же тоже чувствуешь, что она - зло! - Лавина в порыве эмоций дотронулась до руки пустынной воительницы и заглянула в серые глаза. Сейчас нимфа и сама верила в то, что говорила. Со стороны ее можно было принять за сверхчувствительную особу, не умеющую владеть эмоциями, но по-любому слова эти были искренни: брюнетка не хотела, чтобы пострадали люди, ибо за столь короткое общение уже успела проникнуться к ним симпатией. - Нужно избавиться от нее скорее! - Что с ней? - спросила Наджара, указывая на Хлою. - И, откуда ты знаешь о проклятье диадемы? Кстати, отвечая на твой вопрос скажу: я не знаю, кто такой Зевс, я знаю, что над этим миром властвует Великий Свет и только он может влиять на... - она осеклась, вслушиваясь в ответ Цезаря. - Это греческий, - улыбнулась Лавина, узнав мгновенно знакомый язык. - Я родом из Греции, и Зевс считается нашим верховным богом. С Хлоей все хорошо, она просто впечатлительная, - нимфа погладила подругу по волосам. - Про проклятье я, как и ты, не знаю много, но разве вещь, которая обжигает одним прикосновением к ней, не проклята? Похоже, слова ореады возымели должное действие: легкой поступью, напоминающей поступь пумы, Наджара подошла к Цезарю и подняла на него полные света глаза. Не нужно было быть бессмертной, чтобы понять, что этих двоих связывали чувства. Невежливо было смотреть во все глаза на влюбленных, но Лавина, впервые увидев настоящее чувство, не могла оторвать взгляд и чувствовала, как сердце начинает биться быстрее от соприкосновения с тайным, но таким долгожданным знанием. - На что тебе это украшение? На что тебе новые вершины? Неужто ты не видел, что сделало это украшение с моей рукой? Но, не во мне дело - это украшение зло, призванное отвернуть тебя от света, к которому ты был так близок! - Это все хорошо, но что будем делать? - шепнула Хлоя, и Лавина нахмурилась: идей не было. Разве только что совсем безумная. - Мы должны выкрасть корону. - Но как? Смотри, сколько солдат вокруг! Нас казнят раньше, чем мы сделаем шаг к ней! - лимониада с ужасом посмотрела на стражу. - Не казнят, мы же бессмертны, забыла? - улыбнулась брюнетка. - У меня есть план, но для этого нам надо разделиться и подождать, пока диадему унесут из зала. Пока девушки беседовали, целительница покачнулась и если бы не рука стражника, осела бы на пол - немудрено, учитывая, что совсем недавно она был жертвой, привязанной к алтарю и готовой распрощаться с жизнью. "А вот и подходящий момент!" - нимфы поняли друг друга без слов. Если Цезарь отправит незнакомку отдыхать, одна из них может вызваться сопровождать ее. Между правителем и Наджарой назревал серьезный разговор, не захотят же они выставлять свои чувства перед всеми присутствующими?
Gaius Julius Caеsar: Очевидно, что Цезарь явно не ожидал того, что произойдет буквально в следующий момент. А случилось следующее. Внезапно Наджара оказалась чуть ли не совсем рядом, на ближайшем расстоянии от него и, заглянув ему в глаза, проговорила так: - На что тебе это украшение? На что тебе новые вершины? Неужто ты не видел, что сделало это украшение с моей рукой? Но, не во мне дело - это украшение зло, призванное отвернуть тебя от света, к которому ты был так близок! »Да, она опасается за меня, - тут же подумал политик. – Сейчас у нее столько волнения, сколько ни было никогда даже во время величайших опасностей, которым мы с нею некогда подвергались. Значит, все это далеко не просто так. Во всяком случае, надо получше разобраться и понять, что происходит». - Так или иначе, но все равно ведь придется что-то делать с этой вещью! – ответил он. – Она, безусловно, не так проста и однозначна, как это кажется со стороны. – И спросил у двух римлян в безупречных тогах. – Вы занимаете далеко не последнее место в нашей иерархии… Так вот, понтифики, как вы можете объяснить случившееся? Бывало ли такое прежде? Те в недоумении воззрились на него. - Цезарь, сразу очень трудно понять суть происходящего. Пока можно сказать лишь одно: подобные случаи не описаны в наших священных книгах. Но мы обратимся к пророчеству Сивиллы, к Богам… - ответствовал один из них. - Хватит! – прервал его Цезарь. – Мы обсудим данный вопрос в числе других на сегодняшнем заседании коллегии, если уж сейчас вы не в состоянии предложить ничего иного. А сейчас идите, готовьтесь! И заодно поведайте обо всем более опытным людям! Двое римлян крайне смущенно поспешили ретироваться, пока их не попросили об этом дважды. - Вот видите, - продолжил рассуждать Цезарь. – Они даже не смогли сказать ничего вразумительного, а ведь годами, если не десятилетиями изучали жреческое дело… Впрочем, не исключено, что совместными, общими усилиями мы найдем выход из ситуации, который устроит всех. Давайте сделаем так, - он обращался словно бы не к кому-то конкретно; со стороны могло вообще показаться, что глава государства рассуждает сам с собой на какие-то абстрактные, отвлеченные темы. Но именно в таком виде, представляясь большинству людей как бы рассеянным и погруженным внутрь себя, он и замечал любые мелочи в окружающих делах и позволял своей проницательности и чувству наития вести себя вперед по путям судьбы. – Я могу покамест передать диадему во временное хранение… - сделав акцент на слове «временное», он эффектно выдержал паузу, чтобы все максимально сконцентрировались перед объявлением данного решения, и только затем, когда атмосфера вокруг достигла апогея напряжения и воцарилась звенящая тишина, в которой, казалось, любой шорох мог бы стать подобен удару грома, продолжил: - … доверенному лицу, что не единожды уже выказало как мне, так и Риму свою собственную верность, преданность, благонадежность, и внушило мне глубокие чувства, о которых ранее мне либо совсем не приходилось ведать, либо они неизбежно представали предо мною в искаженном виде… Он медленно, будто во сне, приблизился к Наджаре и молвил ей: - Если все действительно обстоит столь серъезно, то, пожалуй, это будет отнюдь не самым безрассудным выходом из положения… Итак, можешь пока забрать вещь себе! Сомневаюсь, что мы немедленно и безотлагательно сможем изучить суть этого таинственного явления, поэтому пусть пока она пребудет у тебя! Вдруг только что явившаяся целительница покачнулась чуть не упала. К счастью, сумел вовремя подоспеть дворцовый стражник и, подхватив ее, удержать на месте. - Отведи ее туда, где она сможет прийти в себя и набраться сил! – велел ему Цезарь. – Возможно, несколько позже она тоже мне понадобится. Но явно не слишком скоро и уж, тем более, не сейчас!
Najara: Правильно! Ты всё сделала правильно! - вдруг зазвучали нежные, но твёрдые, двоящиеся и троящиеся голоса Джиннов, - Забери диадему! Наджара расправила плечи, глаза её засияли тем фанатичным светом, который появлялся там всякий раз, когда она слышала своих проводников. На мгновенье прикрыв глаза, Наджара блаженно улыбнулась - она видела солнце! Великий Свет был с ней! - Я с радостью возьму на себя ответственность за хранение диадемы. Вели передать её Юсуфу или Фариду - они сохранят её, а потом, я спрячу её в надёжное место. Женщина положила руку на плечо Цезаря, слегка погладив его. Этот жест означал благодарность за то, что он всё-таки, прислушался к её совету. Ты желаешь это ради Света... Свет вознаградит тебя. Всё, ради света. Не сомневайся... - Ради Света, - машинально повторила воительница, отвечая своим голосам. Со стороны эту фразу можно было воспринять, как обращённую к Цезарю. Потом пустынная воительница подошла к Лавине и, тронув её за руку, произнесла с улыбкой: - Не переживай. Пока диадема находится у меня, людям ничего не грозит. Я уничтожу зло именем света! Блеснув глазами, Наджара извинилась, и покинула собравшихся. Придя к своим людям, она объяснила им, что трогать украшение ни в коем случае нельзя. - Завтра на рассвете отправляйтесь в пустыню и спрячьте её в условленном месте, - проговорила Наджара, прямо глядя на Фарида с Юсуфом. Разумный Фарид сказал: - А, ты уверена, что её можно выносить за пределы Империи? Не повлечёт ли это разрыв отношений с Римом. Наджара улыбнулась и стала объяснять Фариду, как маленькому ребёнку: - Наоборот! Сам Цезарь отдал мне её на хранение. Не волнуйся, Фарид, всё делается ради света... Сказав это, Наджара вернулась в пиршественную залу.
полная версия страницы