Форум » Архив игровых тем » "Идём на Восток!" » Ответить
"Идём на Восток!"
Gaius Julius Caеsar: - Время действия: Весна 47 г. до н.э. Действие разворачивается после гибели Гнея Помпея и Александрийской кампании Цезаря. - Место событий: По дороге в Дамаск. - Участники: Цезарь, Наджара. - Краткое описание сюжета игры: Овладев Александрией, Цезарь возвел на престол наследницу законного египетского царя Птолемея - Клеопатру, которая всегда хранила верность как самому военачальнику, так и Риму. Но на этом его испытания не закончились… Внезапно к нему пришли известия о том, что печально известный царь Фарнак, сын знаменитого врага римлян Митридата, вторгся на территорию Республики, разбил римскую армию Домиция Кальвина, захватил Вифинию и Понтийское царство и желает вскоре распространить свое влияние по всему Востоку в целом. Поэтому медлить нельзя и, взяв с собой VI легион «Феррата», полководец оставил в Александрии все прочие войска, чтобы Клеопатра укрепила этим свою власть, а сам поспешил отправиться в Сирию. Как оказалось, эта провинция тоже беспокойна, Даже после смерти Помпея гражданская война продолжается. Прикрываясь лозунгами о восстановлении традиций Рима, его сторонники продолжают сеять смуту. И неясно, поддержат ли теперь восточные земли Цезаря или нет. Ведь большинство местных жителей просто ждет, чем все закончится. Поэтому ему понадобится любое содействие с их стороны. Так и состоялась впервые его встреча с Наджарой. Это произошло в одной из сирийских пустынь. Оказывается, она и ее воины только что разбили там лагерь как повстанцы, всегда готовые к битве. А отряды Цезаря как раз продвигались по их территории, потому что он решил идти через пустыню напрямик, чтобы быстрее добраться до Дамаска и других городов, и поскорее получить там подкрепления и все необходимое для новой войны. Итак, при известии о приближении римлян повстанцы сразу понимают, что им тяжело будет справиться с ними в открытую. Но и VI Легион, в котором после Александрийской войны, что длилась почти год, в строю осталось не больше когорты личного состава, не может сейчас принять полноценный бой. Риск слишком велик, и в случае неудачи римляне могут оказаться в изоляции, окруженные враждебными племенами, без всякой надежды на помощь извне. Поэтому Цезарь решает уладить это дело мирным путем: уговорить Наджару присоединиться к нему и помочь в грядущей войне против Фарнака. Правда, неизвестно, удастся ли ему вообще что-то сделать, ведь его считают завоевателем с весьма однозначными целями…
Ответов - 63, стр:
1 2 3 4 All
Najara: Физическое состояние: полна сил, готова к бою, напряжена, тревожна. Внешний вид: стандартная одежда Наджары (серия "сила добра"). С собой: меч и два кинжала, спрятанные в сапогах. Беспощадно яркое солнце заливало своим светом пустыню, выжигая всё вокруг так, что на неприкрытых участках тела, у нетренированных к жизни в данной местности людей, скорее всего, сразу появятся ожоги. Время приближалось к полудню, ьи, потому, жара становилась невыносимой. Но Наджаре и её воинам некогда было думать об отдыхе - они были нужны своим собратьям в, дружественных, Сирии землях. Зла в мире много, и, сейчас это зло приняло облик гражданской войны, в которой воин пустыни Надажара. Не могла не принять участия. - Зло нужно искоренить, - говорила она своим воинам, когда они, усталые и измождённые, продвигались по обжигающим пескам пустыни, - другие народы Востока ждут нашей помощи - и мы поможем! Не дадим тьме сломить наш дух! Джинны защитят нас! - женщина подняла лицо, щурясь на яркое солнце и, как это всегда бывало, блаженно улыбнулась чему-то, потом сказала совершенно обычным голосом, спустившись с небес на землю, - Разобьём лагерь здесь. Отдохнём немного и двинемся дальше. Будем идти всю ночь. На рассвете мы дотгнем границы пустыни и, возможно, встретим войско Фарнака. Придём с восточной стороны так, чтобы солнце светило им в глаза. Сказав это, Наджара первая вбила в песок центральный шест переносного шёлкового шатра. Остальные воины последовали её примеру, расставив свои палатки так, чтобы палатка Наджару оказалась в центре. Вопреки заведённому обычаю, сегодня не было ни спеха, ни песен, поддерживающих боевой дух армии. Все находились в гнетущем тревожном настроении. Воины были напряжены и сосредоточены, их кривые острые сабли, всегда были наготове. Никто из войска пустынной воительницы никогда не слышал загадочных джиннов, присланных на помощь Великим Светом, но, они всегда верили своей предводительнице, сознание которой было открыто для общения с ними. Они верили в Свет, который ведёт их, но тема эта была строго табуирована и, говорить о ней запрещалось даже между собой. Хотя, даже без учёта этого, в лагере и так царило почти полное молчание. Воины Востока привычны к тишине, нарушаемой лишь пением ветра в песках. Даже время отдыха они решили употребить для тренировки. Так что со стороны лагеря слышался лишь звон кривых мечей. Да воинственные выкрики. Сопровождающие каждую боевую тренировку. Что же касается самой Наджары. То она находилась немного поодаль от своих солдат. Она сидела на коленях на горячим песке. Расставив в стороны руки и подняв лицо к солнцу. Она могла смотреть на солнце бесконечно. Правильный ли маршрут мы избрали? - мысленно спросила она у своих таинственных проводников, что являлись ей не менее таинственными голосами, - Достойна ли я одолеть это зло, что идёт с Запада? О, Великие Джинны! Укажите мне путь! Даруйте силы выстоять во имя Великого Света! Какое-то время, Наджара просто сидела замерев, словно статуя, прислушиваясь к мелодичным, подобным едва различимому эху, голосам в своей голове. Джинны вновь говорили с ней, и, она слушала их, блаженно улыбаясь. Ещё минута и, по телу воительницы начала разливаться долгожданная, почти экстатическая эйфория. Её Свет, в который она так верит всей душой, вновь наполнял её, укрепляя и без того непоколебимую веру. Женщина поднялась и, вынув из ножен меч, сделала резкий секущий взмах. Клинок белой яростью сверкнул на солнце, отражая его лучи. Наджара - Избранная, Воин Света, призванная искоренить зло и, всё. Что не подчиниться ей или покажется странным - ляжет ппод острое лезвие её меча. Полная сил и, готовая к битве предводительница, вернулась в лагерь. Войдя в свою палатку, она залпом выпила чашку воды и съела несколько фруктов. Скоро в путь, так что идти нужно налегке, не наедаясь досыта. Но, перед этим, нужно проверить остроту меча и кинжалов. Сев у порога палатки, женщина принялась точить меч. В это время в лагерь вернулся воин- разведчик. Как и все воины, кроме самой Наджары, чьи одежды были светлыми, он был одет в чёрные летящие одежды, лицо его было плотно закрыто чёрным шёлком так, что видны были только сверкающие тёмные глаза. Подбежав к палатки предводительницы, воин низко поклонился и произнёс: - Я видел римский легион. Он движется от границ пустыни. Они несут знамя римской республики. - Римляне? Здесь? - Наджара резко поднялась, сосредоточенно посмотрев перед собой, - Что им нужно в сирийских землях? Это захватчики? - Я не знаю, - воин покорно опустил взгляд, - они тоже видели меня, но не напали. Рим силён. Если они нападут на нас, мы не отобьёмся сейчас. Нас ещё слишком мало. Посылать воинов на смерть нет никакого смысла. Даже, если они погибнут сейчас во имя Света, никакой пользы это не принесёт. Мы не сможем остановить Фарнака. Если погибнем здесь. - Фарид! - позвала женщина, вглядываясь куда-то в гущу палаток. К ней тут же подошёл высокий смуглый мужчина с жёстким взглядом. Рука его лежала на рукояти меча. Он молча замер возле Наджары, ожидая приказаний. - Ахмед видел римский легион неподалёку. Скажи остальным, чтобы, если что, были готовы. Но, не нападать первыми! - эти слова прозвучали жёстким приказом, - Римляне не напали на Ахмеда, хотя и видели его. Возможно, у нас есть шанс избежать битвы. Мы попробуем поговорить с ними. - Слушаюсь, - коротко ответил Фарид, - как нам встретить их, если они не нападут? - Узнайте, кто командует ими, и проводите ко мне. Если это простой легионер - он получит пищу и отдых, если более важная персона, я сама приму его. Но, ещё раз повторяю - не нападать на них, пока они сами не проявят агрессию! Идите. Ахмед и Фарид ушли, а Наджара вернулась в свою палатку. Предупреждение неспроста было дано воинам дважды: люди Востока были известны горячностью и жестокостью. Даже в мирное время, им ничего не стоило вступить в бой, защищая свою территорию. Особенно это касалось жителей пустыни. В бою они были жестоки, неистовы и, их практически, невозможно было победить. Воины Наджары не боялись ни ран, ни боли, ни смерти. Фанатичная вера в таинственный Свет, о котором проповедовала Наджара и желание защитить свой народ, делали их серьёзной угрозой для любого агрессора со стороны.
Gaius Julius Caеsar: Как совершенно справедливо заметили высланные вперед на рекогносцировку разведчики, символ «Аквила» («Орёл») - главное знамя и самая почитаемая святыня легиона – в самом деле был прекрасно виден во главе идущих римских войск. Символ этот находился в руках особого знаменосца, аквилифера Марка Трогга, воина, который по сути дела был вторым человеком в когорте после старшего центуриона – примипила Луция Септимия Авла. Знаменосец шел во главе параллельно идущих колонн, которые были построены таким образом, чтобы было легче перестроиться в triplex acies по сигналу тревоги, либо образовать так называемый orbis («круг»), облегчивший бы отступление под интенсивным вражеским натиском или шквальным обстрелом противника из луков и военных машин. За аквилифером медленно шли легионеры в доспехах из кожаной основы, на которую были нашиты стальные полосы, попарно скрепленные на животе и спине, образуя таким образом обруч, охватывающий торс каждого из солдат. Плечи, а также верхняя часть груди и спины воинов защищались дополнительными полосами. Вдруг один из них затянул недавно сочиненную кем-то из воинов «Песнь Легионера», и остальные подхватили, хотя многие из них на самом деле едва держались на ногах от усталости и пышущего смертью жара пустыни. Но такую песню просто нельзя было не подхватить - на глазах у всех она сама собой превратилась в маршевый гимн всего легиона: …Храбры все так же и беспечны, Нас, как всегда, не устрашить, Пусть век солдата быстротечен, Пусть век солдата быстротечен. Но вечен Рим, но вечен Рим! Нам пот и кровь не надоели, На раны плюй! – не до того… Пусть даст приказ нам Юлий Цезарь, Пусть даст приказ нам Юлий Цезарь – Мы с честью выполним его! И даже здесь, под знойным небом, В восточных шумных городах Калиг солдатских топот мерный, Предупреждение «Quos Ego!» Заставят дрогнуть дух врага! Прошел огонь Александрии, И в землях Галльских закален, За свой народ и славу Рима, За свой народ и славу Рима Шестой шагает легион! По флангам двигалась союзная конница, после всех потерь во время Александрийской кампании состоявшая теперь всего из одной алы всадников численностью не более чем из нескольких десятков человек, в основном греков и македонцев, которой командовал сейчас грек Эвримах, за свое участие в Галльской войне на стороне римлян и прочие заслуги, оказанные им Республике, получивший римское гражданство и чин командира. Цезарь, очень сильно похудевший за последние три-четыре недели, и теперь ставший словно ниже ростом, и вообще напоминавший сейчас лишь тень своего обычного облика, всё равно гордо отказался от причитавшегося ему по должности коня и теперь шел пешком, вместе со всеми остальными легионерами и по виду ничуть не отличаясь от них, но напряженно думая о том, что нужно предпринять в первую очередь, как только они достигнут границы земель, где расположены города и где можно рассчитывать на пополнение из добровольцев. Так некстати и так неожиданно новоявленный царь Фарнак смешал его планы! «Прежде всего этот псевдогерой послал сильные наемные войска против римского поселения Фанагории, и захватил этот город», - напряженно думал Цезарь, почти не обращая внимания на ужасное солнце, которое буквально заполняло всю пустыню, вдобавок время уже подходило к полудню, и потому дневная страшная жара становилась попросту невыносимой, - «Когда же мы увязли в Александрийской войне, когда нам пришлось всего лишь с двумя легионами сдерживать натиск многотысячной толпы введенных в заблуждение врагов-александрийцев, тогда Фарнак также завладел Синопой, задумывал завоевать Амис и начал войну против римского военачальника и прокуратора провинции Домиция. Неподалеку от Никополя в Малой Армении, Фарнак дал римлянам генеральное сражение и нанёс Домицию и его союзникам большое поражение — из трёх римских легионов два были полностью разгромлены и уничтожены. Домиций с остатками своих сил отступил на Запад, а Фарнак овладел всей Вифинией, Понтийским царством и южными от них землями. Там он вел себя как победитель и жестокий тиран, поставивший себе целью укрепить за собой высокое положение своего отца, Митридата: он взял с боя много городов и грабил состояние как римских, так и всех местных граждан подряд. Вообще, никто всерьез против него не защищался, и вернув Понт, Фарнак хвастается, что вернул себе отцовское царство, и вскоре овладеет всем Востоком в целом…» Он посмотрел в сторону. Его воины выглядели сейчас достойно, но все равно не самым лучшим образом… Некоторые вынуждены были повязать под шлемами на свои головы полоски материи, чтобы попытаться спастись от ужасной жары пустыни. Один из центурионов, Публий Верр, распорядился было выдавать легионерам вместо подходивших уже к концу запасов воды – крепкого вина из египетских трофеев, которое продолжало еще храниться в бурдюках, но едва только узнав об этом, Цезарь наложил на это свой резкий запрет: - Когда люди пробуют на вкус вино, последствия от этого всегда бывают неутешительными для них! Поэтому по-настоящему разумные стараются совсем не иметь дела с вином, и перестают его пробовать вообще! Ты очень разочаровал меня, центурион Верр… Своим опрометчивым решением ты поставил под угрозу всех нас, ведь неизвестно, когда на нас нападут и будут ли легионеры в силах отразить атаку после твоего угощения! Поэтому я вынужден пока отстранить тебя от командования центурией! Свои полномочия изволь передать заместителю. Тот покорно поднял правую руку, вознеся её вверх: «Да будет так, о Цезарь!». Впрочем, сейчас это уже почти ничего не значило… Полководец уже начинал жалеть о том, что столь опрометчиво приказал своему единственному легиону, в котором и так осталось уже очень мало воинов, совершить этот немыслимый марш-бросок через пустыню… С каждым часом людям становилось все хуже, многие попросту не выдерживали такой немыслимой жары… Декурион Тит Оптий тревожно посмотрел на врача с походной аптечкой (capsa), который сошел со своего коня с седлом с двумя стременами на левой стороне для эвакуации больных и раненых. Этот врач был прикомандирован к их контубернию, и поэтому от него можно было ожидать хорошей помощи. Но, лишь взглянув на старшего легионера Руфа, врач мгновенно посеръезнел и на вопрос декуриона ответил: - Давай я лучше помогу тебе, пока ты еще не свалился с ног. Помочь твоему другу я уже не в состоянии… - Как это? – не понял сначала Оптий. – Это же Квитний Руф, мой старый товарищ, мы столько прошли вместе, и ни одна хворь его не брала, а тут ты говоришь, что не можешь ему помочь! Нет уж, делай все, что от тебя зависит, врач, иначе я тебе самому не позавидую! – он с угрозой посмотрел на врача и взялся за рукоять оружия. - Клянусь тебе, через час ты сам будешь умирать… Дай-ка лучше я дам тебе лекарство и наложу на голову повязку… Цезарь видел все это, но не вмешался, ибо сказать ему было нечего… Разве что избитые фразы о долге и о Республике… Он мрачно шел и продолжал думать: «Есть только одна возможность помешать Фарнаку. Как можно быстрее пройти расстояние до близлежащих городов, набрать там подкрепление из местных гарнизонов и римских граждан, забрать оружие, всю воду и провиант, а потом достигнуть территории вражеской дислокации и навязать противнику битву. Вряд ли его орды смогут противиться по-настоящему благоустроенным войскам, которые просто боготворят своего полководца!» Вдруг, неожиданно даже для него самого, к нему приблизился грек Эвримах на коне: - Цезарь, тут такое дело… Видишь ли, к тебе прибыли местные жители и они хотят, чтобы ты самолично соизволил посетить их ставку… Мы пока оставили их здесь, если хочешь, сам допроси их, но по-моему, ничего иного от них не добиться. Выглядят они так, словно каким-то чудом покинули подземелья Аида и вновь явились в мир смертных…Одеты в чёрные одежды, лица их плотно закрыты чёрным шёлком так, что видны только сверкающие тёмные глаза… Хотя Эвримах говорил на латыни довольно правильно и, возможно, хотел польстить этим полководцу, Цезарь ответил ему по-гречески, потому что владел этим языком в совершенстве, как и основными восточными наречиями: - Хорошо, проводи меня к ним, а я узнаю, что там случилось и что требуется. Мы не можем оставлять без внимания жалобы покоренных народов… В конце концов, они тоже люди и имеют право рассчитывать на нашу справедливость в вынесении решений. Он последовал за своим командиром конницы и вскоре оказался перед неизвестными людьми, чей облик вполне соответствовал описанию, данному им Эвримахом. - Я Гай Юлий Цезарь, проконсул и сенатор Рима! – гордо, свысока глядя на них, как и подобает римлянину смотреть на варваров - жителей покоренных провинций, признавших над собою власть Республики, проговорил он на своем чистейшем латинском языке, не желая пока открывать первым встречным свои знания местных наречий. – Отвествуйте мне, что привело вас сюда, и что хотите услышать вы от полководца на службе Римской Республики! Один из варваров заговорил в ответ на своем более чем странном, пронзительном языке. Предусмотрительно вызванный Цезарем переводчик кивнул, и хотел уже было переводить, как сам военачальник отрицательно покачал головой и снова задумался. Сегодня ночью ему снилось, что священные кони, которых он отпустил на волю после перехода Рубикона и посвятил великим Богам, вдруг начали отказываться от приема пищи и грустно паслись, словно предвещая что-то зловещее. Пристальный взгляд мог быдаже разглядеть слёзы на их обычно спокойных и невозмутимых, животных глазах. - Пусть так! – наконец проговорил он. – Alea jacta est! – и после недолгой паузы сказал переводчику: - Ответь, что я прибуду вместе с двумя своими центурионами, и да помогут вечно справедливые в своей воле Боги правому! Одно только имя Цезаря расчищает перед ним дорогу и призывает все племена под его знамёна и к его услугам! А тому, кто покусится на Цезаря и тем самым бросит вызов всей мощи нашей Республики, она нанесёт ответный удар и сомнет любого врага, превратив его земли в мёртвую территорию, на которой всё будет сожжёно и предано вечному проклятию, а люди будут казнены вне зависимости от пола и возраста! Обернувшись к вестовому легионеру родом из италийского племени умбров, что был рядом, Цезарь приказал: - Центурионов Гнея Ланга и Эмилия Ленна ко мне, вместе с контубернией моей личной охраны! И подготовьте коней, мы отправляемся в дорогу! – тут же он прибавил легионеру несколько слов на италийском диалекте умбров, близкому к латыни, но всё же от неё несколько отличавшемуся, чтобы на всякий случай варварские послы его не поняли: - Пусть легион следует за нами в направлении северо-востока, по тому пути, что будет проложен нами, по той же самой дороге! И будьте готовы по сигналу одного из моих людей, - во славу Рима немедленно перейти в атаку и сокрушить любого неприятеля, что окажется перед вами! Через четверть часа он вместе с центурионами, охраной из восьми воинов и варварами выехал вперед по пустыне. Вскоре они достигли варварского лагеря. Всё там было очень мрачно и неприветливо, но Цезарю не впервой было улаживать дела со всякими дикими племенами, поэтому он, не обращая внимания ни на что, гордо сошёл с коня, бросил поводья воину из своей личной охраны и, подняв голову, медленно, с осознанием собственного достоинства, вошёл в высокий и внешне отличавшийся от всех остальных палаток шатёр предводителя, оставив обоих центурионов и охрану снаружи, чтобы они ждали его поодаль. - Я здесь, дабы говорить с тем, кто нижайше и с положенными мне почестями пригласил меня! – с порога начал он. – Зачем вождю местных племён понадобилось обращаться к самому Цезарю?
Najara: Когда воины Рима ступили на территорию пустынников, солдаты Наджары, помятуя о предупреждении ненападения, расступились, пропуская вперёд полководца и его центурионов. Однако, у людей Востока не отнять подозрительности и настороженности. Когда Цезарь с центурионами проходил по территории лагеря, его провожали десятки настороженных взглядов тёмных глаз воинов Света. - Она приказала не нападать, но, если что, будь наготове, - проговорил Фарид, обращаясь ко второму воину, сопровождающему Цезаря. - Мои люди на чеку, - коротко ответил второй воин. Они говорили на сирийском наречии, не зная. Что полководец Рима может понять их язык. Да, собственно, говори они на латыни, они бы сказали тоже самое. Воины пустыни не скрывают своих намерений, этим они отличаются от многих других. Они агрессивны, и в этом их сила. Таковы все люди Востока, а, воины Наджары, в особенности, ведь они верят, что их защитит Великий Свет, который, если будет нужно, карающим огнём испепелит врагов. Дойдя с римлянами до палатки Наджары, воины молча указали на неё, и ушли. Когда полог раздвинулся и внутрь вошёл человек, Наджара поднялась и наполовину вышла из тени. Рука её лежала на рукояти меча, который сейчас находился за поясом. Воительница оглядела незнакомца с ног до головы, потом выслушала, пристально глядя ему в глаза, своими серыми глазами цвета стали. Вошедший был красив, строен и величествен. Говорил сдержанно, возможно, немного высокомерно. Но, в нём были сила и мощь. Это Наджара ценила в воинах. Цезарь… Я слышала о нём - он великий воин Рима. Но, он не воин добра. Руки его окрашены кровью невинных людей. Что ж, видно, Свет ещё не достиг его души. Убедившись, что римлянин не опасен для неё. По крайней мере, сейчас, женщина убрала руку с пояса и сделала пригласительный жест, указывая на мягкие шёлковые подушки, напротив тех, с которых она только что встала. - Для меня большая честь принимать у себя величайшего полководца Рима, - проговорила Наджара, объясняясь на том же наречие, что и остальные пустынники, - присаживайтесь, угощайтесь, - она указала на вино, зелёный чай и фрукты, - освежитесь с дороги. Наш чай из трав взбодрит вас. Женщина улыбнулась и, сев напротив, разлила чай. Потом, сделав глоток из своей пиалы, она сказала: - Меня зовут Наджара. Я воин пустыни. Я защищаю свой народ, веду его к свободе. Ты не напал на нас, из чего я сделала вывод, что ты не хочешь войны. Я предлагаю свою помощь. Мои воины тренированы, обучены, - она пристально посмотрела на Цезаря и продолжила, - взамен, я прошу у Рима протекции для своего народа. Женщина замолчала, посмотрев куда-то вверх. На некоторое время, она замерла, с улыбкой на устах. Она снова услышала джиннов, которые позволили ей принять помощь Цезаря. Цезарь был не опасен, для воинов света. - Я поняла, - прошептала женщина куда-то в пустоту, но, прошептала так тихо, что этого можно было и не услышать. Уже через секунду взгляд её снова стал осмысленным, и она снова заговорила, как ни в чём не бывало так, будто и не было этого кратковременного ухода в себя: - Помоги моему народу получить протекцию Рима и, я и мои воины поможем тебе в борьбе против Фарнака. Ты согласен? Воительница чуть склонила голову в уважительном ожидании ответа полководца. Она вела себя с ним почтительно и мягко, но в голосе пустынницы слышались гордые, волевые нотки, а когда она говорила о свободе для своего народа, глаза её блестели огнём. Джинны сказали мне, что он, как и я борется против гнёта Фарнака. Что ж, если Великому Свету угодно, чтобы мой народ встал под знамёна Рима, пусть так и будет.
Gaius Julius Caеsar: Цезарь с удивлением посмотрел на ту, что приподнялась с мягких шёлковых подушек при его появлении и наполовину вышла из приятно охлаждающей после знойного воздуха пустыни полутени навстречу ему. Его слегка удивил сам по себе только что увиденный им образ предводительницы этих кочевников, которые внешне, казалось бы, не отличались друг от друга и поэтому для римлян бывших одинаковыми, можно сказать, на одно лицо. А вот она все равно чем-то поразительно отличалась от своих соплеменников, и отличие это было очевидно с первого взгляда. Её голову венчал довольно странный и необычный головной убор из какой-то незнакомой ему ткани; из-под которого были видны короткие для женщины, но очень ухоженные и запоминающиеся, почему-то светлые волосы. В ушах были очень большие и, наверное, тяжелые на вес серьги, но она словно бы не ощущала их тяжести… Необычное одеяние с короткими рукавами хорошо подчёркивало фигуру; кроме того, в глаза бросались белые, сотканные из шелковых нитей и отлично вышитые шаровары, что лёгкими складками доходили до белых небольших и коротких сапог. Ему было вполне достаточно одного-единственного взгляда, чтобы все это разглядеть. Потом он посмотрел на ее лицо – лицо, которое каким-то необычным образом выглядело просто великолепно посреди этой ужасающей пустыни, в которой сам Цезарь чувствовал себя не лучшим образом и часто с трудом удерживался, чтобы сохранить достойный вид и не впадать в отчаяние от тяжёлого, словно нависшего над самой головой ослепительно-яркого, обжигающего тело до костей солнца. Итак, он посмотрел на неё и увидел безупречно прекрасную женщину: округлый подбородок, чётко выдержанные изогнутые губы, точеные ноздри, тонкие, как раковина, совершенной формы уши; широкий низкий лоб, гладкий, как мрамор, темные кудрявые волосы, падающие тяжелыми волнами и блестящие на солнце; плавные дуги бровей, длинные загнутые ресницы. Она выглядела живым воплощением красоты и величия. Изумительные глаза, в которых, казалось, скрыты все её тайны, непостижимые, как окружающая пустыня, но и живые, как ночь, которая то темнее, то светлее, то вдруг озаряется вспышками света, рожденного в звездной пропасти неба. Да, он сразу увидел все это, хотя, наверное, и не смог бы передать свои впечатления от увиденного, даже если бы очень захотел это сделать. И сразу же, тогда еще, он понял, что сила этой женщины заключается не только в ее внешнем облике и красоте. Покоряет то ликование, тот свет, которые переполняют ее необузданную, страстную душу и прорываются в мир сквозь телесную оболочку. - Для меня большая честь принимать у себя величайшего полководца Рима, - сказала Наджара на местном наречии, ничуть не сомневаясь в том, что людская молва не лжет и Цезарь хорошо знает не только греческий язык, но и основы местных, восточных языков. - присаживайтесь, угощайтесь, - изящным жестом она указала ему на вино, зелёный чай и фрукты, что были на невысоком столике рядом с нею. - освежитесь с дороги. Наш чай из трав взбодрит вас. Он заметил, что когда она заговорила, глаза ее вспыхнули, точно ярких и ослепительных солнца, голос был хорошо выдержан и поставлен, а еще за всем этим скрывалось обаяние и незаурядный ум. И все это словно бы сплелось в ее душе, создав ту, которую никто не может позабыть, если хоть раз ее увидел, величественную, как гроза, ослепительную, как молния, но при этом всё же с сердцем женщины… Цезарь попытался сосредоточиться и ответил: - Значит, слава Цезаря действительно идет впереди него… Да, я Юлий Цезарь. Надеюсь, ничего не случилось, если, войдя сюда и не успев привыкнуть глазами к восхитительной прохладе после жара пустыни, я был немного груб? – он подошел поближе и вежливо кивнул. Женщина улыбнулась ему в ответ, словно давая понять, что все в порядке – в самом деле, не мог же он при всех своих дарованиях заранее предвидеть, что встретит здесь именно её, а не какого-нибудь грубого и неотесанного вождя! - и, сев напротив него на шелковые подушки, разлила чай. Потом, сделав глоток, она продолжала: - Меня зовут Наджара. Я воин пустыни. Я защищаю свой народ, веду его к свободе. Ты не напал на нас, из чего я сделала вывод, что ты не хочешь войны. Я предлагаю свою помощь. Мои воины тренированы, обучены, - она внимательно, с присущим ей пронзительным взглядом посмотрела на Цезаря и продолжала говорить, - взамен, я прошу у Рима протекции для своего народа. Цезарь не ожидал, что она сразу начнет говорить о чем-либо подобном, ведь он думал, что по восточному обычаю, сначала разговор будет касаться самых отвлеченных тем, а уже потом обретет конкретику, но теперь все прояснилось, и он, взяв в руки предложенную ему чашку, но не став пить из нее, ответил: - Получается, что у нас с тобою одинаковые цели. Видишь ли, я тоже защищаю свой народ и хочу, чтобы он обрел подлинную свободу от знати, олигархии и всяческих нуворишей, которые истязают Республику, выжимают из нее пот и кровь лучших граждан… Да, сейчас мне не хотелось бы вражды, и вот почему: я призван спасти тысячи римских граждан и местные восточные народы. Самопровозглашенный царь Фарнак, сын заклятого врага всех римлян, понтийского царя Митридата, что в свое время был успешно нами укрощён, разгромлен и изгнан прочь за пределы наших земель, уже захватил ряд провинций и приближается, тогда как никто из наших полководцев не сумел его остановить. Если кто захочет нам помочь в этом, я не буду возражать… - он сделал паузу, во время которой так же пристально посмотрел на Наджару. – Сейчас мне нужно произвести дополнительный набор эвокатов (evocati) - экстраординарный вызов всех желающих римских граждан - добровольцев, выделить их в особые отряды... Но в то же время без ауксилиарных войск, что должны быть выставлены подвластными римлянам народами, нам не удастся контролировать всю территорию своего тыла и рассчитывать на тайну нашего прибытия против Фарнака. Так что, если у вас пока еще официально нет римской протекции… - тут он снова приостановился было, но вдруг произошло нечто необычное. Он хотел было продолжать, но тут женщина внезапно посмотрела куда-то вверх, и он машинально взглянул туда же, но не заметил ничего, что могло бы привлечь внимание. Там был только полог шатра. На некоторое время она словно остановилась в движениях и практически замерла, почему-то при этом улыбаясь. - Я поняла, - прошептала наконец она куда-то в сторону, словно обращаясь еще к одному, невидимому собеседнику, но голос её был настолько тих, что все это начинало выглядеть по меньшей мере странно. Уже через секунду взгляд её вновь изменился и стал почти таким же, как и прежде, осмысленным и настойчивым, и она вновь продолжила развивать свою мысль: - Помоги моему народу получить протекцию Рима и, я и мои воины поможем тебе в борьбе против Фарнака. Ты согласен? И Цезарь заговорил опять, но теперь его голос почему-то звучал не так отвлеченно, а слова содержали в себе конкретное ответное предложение: - Я смогу сделать это, если ты и твои воины присоединятся к моим войскам в качестве аблектов (ablectus) – специальных отборных отрядов, которые должны обеспечивать нам успех на наиболее ответственных участках… Кроме того, наряду с римлянами, отдельные их представители составляют личное сопровождение полководца и, находясь всегда y него под рукой, одновременно обеспечивают верность своих соотечественников, входящих в состав наших остальных войск, - проговорив это, он поставил чашку обратно на столик, так и не сделав из нее ни единого глотка, хотя сам просто умирал от жажды, но и доверять вот так сразу не решился: все-таки мало ли что? – Кроме того, у вас будет стипендиум (Stipendium) - собственно уплата военного жалованья (stips и pendo), под которым подразумевается не определённая плата, а лишь стоимость содержания каждого воина во время похода. Уплата смотря по продолжительности срока службы. Из оклада, причитающегося солдату, вычитается стоимость пищевого и обмундировочного довольствия. В целом это составит по 2 обола или 3 1/3 асса каждому в день, офицерам - по 4 обола; кто командует всеми, получит по денарию в день. Это вдвое меньше, чем для римлян, но иначе нельзя, ибо таков установленный порядок. Тем временем оба центуриона, Гней Ланг и Эмилий Ленн, вместе с контубернией личной охраны Цезаря, состоявшей из восьми опытнейших легионеров-ветеранов, по приказу командующего стояли неподалеку от шатра и ждали, чем закончатся переговоры. Отличительными признаками центурионов были их чешуйчатые панцири-катафракты, шлемы с посеребрённым поперечным гребнем, поножи; панцири у них были украшены наградными бляшками (фалерами) на цепи. Центурионы продолжали удерживать в руках свои положенный им по чину палки (vitis) из виноградной лозы, как знак и орудие своей власти. Щиты у них были железными, но небольшими; по этой же причине и мечи они носили на левом боку, а не на правом, как простые легионеры. - Да, нелегко придется, - говорил Ланг. – Ну ничего, для нас это дело привычное, мы уже врага разбивали по многу раз, и не такого, как Фарнак, а пострашнее. Взять хотя бы тех белгов – диких галлов с севера, или рейнских германцев… Помню, вождь их, этот грязный варвар Ариовист, настолько перепугался, что спасся один на маленькой лодочке, переплыв через Рейн, а мы захватили весь его обоз и всю семью… Потехи-то с ними было!... - И все же не только враги… - отвечал ему Ленн. - Все люди чужды нам… Но Цезарь не такой - спроси его приближенных. Что говорить? Его характер не таков, чтобы он не победил всех и на этот раз, и это не что-то такое, что есть во мне или в тебе, это просто в природе его. Не понимаю этого человека… - Тебе - понять Цезаря! – засмеялся Ланг. – Да где уж тебе-то! Вот только почему его до сих пор не видать, сколько времени прошло, а его еще нет… А тут еще эти варвары! – он с презрением посмотрел вокруг. - Но они же пропустили нас. - Сразу видно, Ленн, что мало ты еще воевал, да это и неудивительно, молод ты слишком, вон в центурионы совсем недавно вышел, а до Египта служил в гарнизоне в провинции и даже под Фарсалой не бился, пришли ведь вы туда уже позже, когда мы победили… Ты только глянь на них! - Да, выглядят они подозрительно и настороженно… - Особенно эти, что приезжали к нам. Настоящие дикари, а не послы! Ишь, волками смотрят… Ну ничего, если понадобится, Цезарь разберется и найдет на них управу, да и легион идет за нами, а товарищи просто так нас в беде не оставят!
Najara: Наджара слушала римлянина. Затаив дыхание, стараясь не пропустить ни слова. Взгляд её, по-прежнему был пронзительным и настороженный. Сирийцы - жители пустынь. Пустыня - это их территория, поэтому ко всем чужакам, здесь отношение особое, и доверять им нельзя, по крайней мере, с первой встречи. Однако, сердце Наджары хотело верить. Он сражается за добро, как и мы, - думала воительница, не сводя с Цезаря взгляда стальных серых глаз, - только душа его ещё не познала Свет, но, она прекрасна. Он любит свой народ и хочет для него счастья и свободы. Голос римского полководца лился как музыка, он умел говорить не хуже, а, может быть, даже и лучше, чем сама Наджара. - От лица своего народа, я даю согласие, - наконец, проговорила воительница, чуть опуская длинные ресницы и склоняя голову в знак уважения и почтительности, - мы встанем под знамёна Рима. Мои воины примут ваше командование, но… - взгляд Наджары, вдруг, стал жёстче, увереннее, она подняла голову и безапелляционно, (но, впрочем, без всякого вызова), сказала, - Поскольку мои воины будут в составе вашего легиона, я прошу о том, чтобы разделить командование вместе с тобой. Женщина сделала паузу, давая Цезарю возможность осмыслить сказанное и, принять верное решение. Пока длилась пауза, Наджара взяла из широкой чаши сочный плод граната и, держа его в руках, проговорила: - Возможно, моя просьба о командовании могла показаться слишком смелой, но, не бойся, я не покушаюсь на лидерство. Мы просто делаем общее дело. Так будет правильнее, поверь, - она мягко улыбнулась, но взгляд остался пристальным и уверенным, - ты знаешь, как вести в бой своих солдат, я же знаю, к чему привыкли мои воины. Они пойдут в бой за тебя, но приказы должна буду отдавать им я. Иначе никак. Люди Востока горды и непокорны, и, если я не прикажу им, они не станут подчиняться… Иноземцам. Воительница вовремя удержалась от наименования «чужаки», заменив их более цивилизованным словом. Да, сейчас Цезарь не был врагом, и пустынница это понимала, но, когда она заговаривала о своём народе, в голосе её была непримиримость. По взгляду и голосу женщины- воина, Цезарь мог понять, насколько её солдаты верны ей, как полководцу и, как тому, кто ведёт их. - Ты согласен? - снова спросила женщина, в руке которой сверкнул нож, - Если да - отведай наших фруктов. Резкий секущий удар обоюдоострого арабского ножа, и плод граната тут же был расколот на две равные части, словно череп врага, что рассекли мечом во время боя. Алый сок потёк по длинным пальцам Наджары, и был подобен крови. Если бы кто-то зашёл в эту секунду в шатёр. То, он, наверняка бы принял сок граната на руках девы Востока, за человеческую кровь. А, учитывая жёсткость, с которой Наджара говорила до этого, могло, создастся вполне жутковатое впечатление. Поняв это, Наджара светло улыбнулась, одарив Цезаря самым приветливым из своих взглядов, и протянула половинку граната, назвав его так, как называли его на Востоке: - Попробуй. Это альмандин. Он прекрасно утоляет жажду/ Взгляд стальных глаз, вдруг, очень красноречиво скользнул по, так и не тронутой пиале тс зелёным чаем. Глаза Наджары нехорошо сверкнули, когда она поняла, почему Цезарь не притронулся к напитку. Но, вопреки ожиданиям, никакой бури не разразилось. Наджара заговорила спокойно, учтиво, даже ласково, разъясняя, как любимому младшему брату, однако, она ясно дала понять Цезарю, что не позволит оскорблять недоверием свой народ и, возвращаться к этой теме, впредь, не стоит: - Мой народ не отродье гиен или шакалов. Мы не отравляем тех, с кем ведём переговоры. Если бы я, или кто-то из моих людей хотели лишить вас жизни, то, вы бы даже не ступили на нашу землю. Голос в голове светловолосой предводительницы, заставил, вдруг, замолчать и, напрячься. На миг, сосредоточенно взглянув куда-то сквозь собеседника. Джинны осуждали Наджару за излишнюю резкость с тем, кто пришёл к ней с миром. Да простит меня Свет… Подозрения и горячая кровь ослепили меня. Но, он чужак. Он, едва не оскорбил мой народ отказом. Нет! Я, всё-таки, права. Он воин Запада, а, значит,олностью доверять ему нельзя, но… Женщина снова подняла взгляд на Цезаря. Его власть и сила покоряли, его красота делала его равным богам. Воительница, вновь, подняла глаза к сводчатому потолку шатра, через малюсенькое отверстие которого, словно бы знак свыше, пробился тонкий луч света. Проникнув внутрь, он озарил лица Цезаря и Наджары. Ни сказав больше, ни слова, она взяла чистую пиалу, заново наполнив её свежим чаем. Затем, также, как и гранат, протянула её Цезарю, склонив голову: - Надеюсь, теперь мы уладили все наши разногласия. Не правда ли? В землях Востока, гость - неприкосновенен. А ты, и твои воины - мои гости. Не бойся принимать наши дары. Чувствуй себя, как дома. В знак полного доверия, Наджара сняла с головы шлем. Её светлые волосы тут же зазолотились в луче яркого солнца. Она нежно улыбнулась Цезарю, положив себе в рот ягоду граната. Ей было хорошо в его обществе. Он притягивал чем-то, заставляя сердце замирать. Только Наджара, пока не понимала, что именно с ней происходит. Первое, что заботило её сейчас, это свобода и благополучие её народа и, конечно, расположение к ней Великого света. За пределами шатра Наджары кипела жизнь. Кто-то из воинов тренировался. Кто-то чертил карты местности в своих палатках, кто-то точил мечи. Но, все они были в напряжении: появление чужаков из Рима никого не оставляло равнодушным. - Почему они смотрят на нас, как на низших тварей? Тот воин, что вместе с Фаридом сопровождал центурионов Цезаря. Холодно посмотрел на них, стоя у палатки, в которой собирались начальники отрядов. Он был напряжён больше остальных, и рука его не сходила с рукояти кривого меча на поясе. - Опомнись, Юсуф! - стоящий рядом Фарид, жёстко взял воина за запястье. Дав знак, чтобы тот убрал руку с меча, - Мне они тоже не нравятся, но она велела не нападать на них. Надеюсь, ты ещё помнишь, что Наджара делает с непокорными? - Юсуф молчал, тогда военачальник продолжил, - Иди, скажи Кариму, чтобы предложил им чая и фруктов. Приказ был сказан таким тоном, что Юсуф не осмелился воспротивиться и, тут же скрылся в одной из палаток. Через десять минут, к центурионам, стоящим возле шатра предводительницы, спешил молодой парень. Как и прочие пустынники, он был облачён во всё чёрное, только лицо его было открыто полностью, хотя голову также закрывал чёрный шёлк. Карим был молод, лет двадцать, не больше, но в чертах лица его уже проглядывалась жёсткость, а взгляд тёмных глаз, уже имел ту устрашающую пронзительность и воинственность, коей обладали все пустынники. Подойдя к центурионам с подносом, на котором стояли вино и фрукты. Он низко поклонился им и произнёс: - Наш предводитель велела сделать ваше пребывание здесь максимально комфортным. Отведайте наших фруктов. А зелёный чай взбодрит вас, и поможет легче перенести жару, - парень поставил поднос прямо на песок, потом крикнул куда-то в сторону, - Силим! Подбежал ещё один юноша. В руках у него было два плотных покрывала, расшитых золотом. Они были похожи на ковры, только размером поменьше. Он услужливо расстелил их на песке, возле каждого из центурионов и, жестом показав, что на них нужно садиться, ушёл. Его примеру последовал и Карим, но перед эти. Он пожелал центурионам приятного отдыха и, склонив голову, сложил ладони вместе: - Да хранит вас Свет. Будьте как дома. С этими словами, пустынник скрылся, оставив центурионов одних.
Gaius Julius Caеsar: ... Он продолжал говорить и одновременно пытался определить, что произойдет дальше и какова будет реакция на его слова, поскольку от этого в данный момент зависело многое, но пока происходило только одно – полководец постоянно сталкивался глазами со взглядом Наджары, который по-прежнему был пронзительным и настороженным, почти таким же, как в первый момент встречи. Воительница ни на секунду не сводила с Цезаря взгляда своих серых глаз, что отличались редким, стальным цветом и в целом производили сильное впечатление. Обычно ему быстро удавалось воспользоваться выгодными для него особенностями той или иной ситуации и определенными чертами своей личности, с помощью силы воли добиваться необходимого результата. Но для этого непременно надо постигнуть все детали, из которых складывается общая мозаика. Все-таки пока что есть вещи, которые желательно прояснить до конца. И сделать это можно любым путем… Самое главное в любом деле – результат, потому что зачастую цель оправдывает средства. Даже если понадобиться поступиться какими-то мелочами ради достижения цели, это отнюдь не главное. Сейчас же сначала следует дождаться ответа на свои слова. И ответ не заставил себя долго ждать. - От лица своего народа, я даю согласие, - наконец сказала Наджара, немного опустив вниз свои длинные ресницы и склонив голову, - мы встанем под знамёна Рима. Мои воины примут ваше командование, но… - Что ж, продолжай. Я не люблю, когда мне льстят и всегда предпочитаю знать истинное положение дел. Если у тебя есть какие-то свои мысли по данному поводу, лучше говори как есть, думаю, мы сумеем прийти к соглашению, ведь мы уже практически достигли его и осталось лишь уточнить то, что ты считаешь нужным, - добавил Цезарь. Вдруг всё резко поменялось, её взгляд неожиданно стал еще жёстче и увереннее, она рывком подняла голову и твердо проговорила: - Поскольку мои воины будут в составе вашего легиона, я прошу о том, чтобы разделить командование вместе с тобой. После этих слов молодая женщина столь же внезапно приостановилась, словно предоставляя Цезарю возможность вдуматься в смысл только что произнесенных ею слов и как следует осмыслить сказанное, после чего принять верное решение. До этого особенно не стараясь приложить никаких усилий и думая, что все произойдет как бы само собой, в силу его природного обаяния, Цезарь теперь понял, что слегка ошибся в своих расчетах и действовать нужно по-другому. - Одно уточнение – войска союзников официально никогда не входят в состав римских легионов, но, находясь отдельно, тем не менее, в бою действуют совместно с нами. Итак, что же именно ты мне предлагаешь? – внешне спокойно спросил он, но внутри у него было вовсе не так радужно. «Даже в Галлии, когда при нашем вступлении в эту страну народ эдуев сразу изъявил покорность и в благодарность за свою помощь Риму провиантом, оружием и воинами после долгих месяцев войны был провозглашен дружественным и союзным римскому народу племенем, а вождь Дивитиак удостоился одного из наших высоких титулов, никто не помышлял ни о чём подобном. Галлы этого племени воспринимали свое присутствие в рядах моих легионов как нечто само собой разумеющееся, но никогда не претендовали на совместное командование, в высшей степени разумно оставляя эту прерогативу римлянам, то есть по сути дела мне одному». Тем временем, как будто бы ничего не случилось, она совершенно спокойно извлекла из чаши гранат и столь же внезапно заговорила снова, почему-то удерживая необычный фрукт в руке. На сей раз её речь сопровождалась улыбкой: - Возможно, моя просьба о командовании могла показаться слишком смелой, но, не бойся, я не покушаюсь на лидерство. Мы просто делаем общее дело. Так будет правильнее, поверь. Ты знаешь, как вести в бой своих солдат, я же знаю, к чему привыкли мои воины. Они пойдут в бой за тебя, но приказы должна буду отдавать им я. Иначе никак. Люди Востока горды и непокорны, и, если я не прикажу им, они не станут подчиняться… Иноземцам. »Все воинские доспехи скрепляются ремнями, и горе воину, если меч врага их рассечет», - подумал он. – «Она мгновенно понимает все и вся, но пока что терпеливо ждет; она не спешит, но пока что искусно владеет всеми своими преимуществами, как опытный наездник конем: если надо – натянет поводья, если можно – отпустит. Да, с прискорбием должен констатировать, в то время как мои люди падают с ног от жары и с трудом продолжают поход, её воины чувствуют себя превосходно. И это непреложный факт, так сказать, реалия. А сама она смотрит на меня и вот уже снова начинает улыбаться, как Сфинкс, и для того, чтобы проникнуть в тайну, прежде всего нужно разгадать загадку этой улыбки. Что скрывается за нею помимо очевидного осознания своего более выгодного положения?» - Ты согласен? Если да - отведай наших фруктов. - откуда-то в её руке появился обоюдоострый нож восточного стиля со слегка искривленным лезвием и, если бы Цезарь не умел хорошо владеть собой, это могло бы привести к печальным последствиям, но, к счастью, он был достаточно хладнокровен и в очередной раз просто удержал себя в руках, внешне производя впечатление спокойного, очень уверенного в себе и даже отчасти в чём-то беспечного человека. Разрубив гранат надвое, Наджара снова улыбнулась, и теперь её взгляд казался по-настоящему искренним и приветливым, хотя Цезарь прекрасно знал различие между категориями истинности и иллюзорности… Она протянула ему половинку граната: - Попробуй. Это альмандин. Он прекрасно утоляет жажду. Тут он решил наконец внести соответствующие коррективы, которые уже явно ждали своего часа и, осторожно подхватывая половинку граната, нарушил молчание: - Возможно, мне следовало бы уточнить, что отряды союзников-аблектов всегда находятся под командованием своих собственных предводителей. Значит, в таком случае ты совершенно спокойно можешь командовать своими людьми без моего прямого вмешательства, отдавать им приказы и следить за их исполнением, располагая всеми только что перечисленными мною выгодами, которые полагаются людям, дружественно настроенным по отношению к Риму. Кроме того, как уже говорилось, у тебя будет возможность лично сопровождать меня и, всегда пребывая рядом, свободно высказываться обо всем вокруг. Тогда мы будем гораздо лучше составлять планы и координировать совместные действия, нежели все это делать порознь. Следовательно, для тебя это очень выгодное предложение… Тут глаза Наджары в очередной раз сверкнули, когда она посмотрела на чашку с зеленым чаем, стоявшую под рукою у Цезаря и поняла, почему он за все это время так и не притронулся к напитку. Как ей удалось справиться с возникшими чувствами и спокойно, учтиво, даже ласково и ясно дать понять, что не позволит оскорблять недоверием свой народ? Неизвестно. Но все-таки она сказала лишь следующее: - Мой народ не отродье гиен или шакалов. Мы не отравляем тех, с кем ведём переговоры. Если бы я, или кто-то из моих людей хотели лишить вас жизни, то, вы бы даже не ступили на нашу землю. Цезарь с неприязнью воззрился на эту злополучную чашку, словно она являлась причиной всех его бед за последнее время. Все еще мысленно злясь на себя за это, он понимал, что уже не сможет переубедить женщину в обратном, и ответствовал: - Может, по незнанию я повел себя не совсем правильно… В любом случае, это было упущением с моей стороны… - он задумчиво посмотрел куда-то вдаль и немного отвлеченно добавил: - С тех пор, как умерла моя дочь, я считаю растраченными зря, пропащими те годы, когда не подозревал, что есть вещи неотвратимые, да что там - возможные в любую минуту. Только те, кто заглянул в небытие, способны наслаждаться солнечным светом… Я не поклонник учения стоиков и не верю, что созерцание учит нас, что человеческие усилия тщетны, а радости жизни призрачны. Но почему-то я все более исступленно прощаюсь с весной и с каждым днем все больше хочу обуздать течение рек, хотя те, кто придет мне на смену, возможно, позволят им бессмысленно стекать в море… Тем временем воительница снова подняла глаза к сводчатому потолку шатра. Тонкий луч света, проникнув внутрь через маленькое отверстие в вышине, озарил их лица. Она взяла чистую пиалу, заново наполнила её свежим чаем и протянула Цезарю, склонив голову: - Надеюсь, теперь мы уладили все наши разногласия. Не правда ли? В землях Востока, гость - неприкосновенен. А ты, и твои воины - мои гости. Не бойся принимать наши дары. Чувствуй себя, как дома. Полководец взял пиалу и, поблагодарив, попробовал на вкус. Ничего подобного пить ему еще не приходилось, хотя он и успел постранствовать по свету и видел немало. Что-то очень приятное, мягкое, но в то же время крепкое, хорошо утоляющее жажду и проясняющее усталую голову. Поистине, еще неизвестная в Риме вещь. Как и фрукт, ему тоже неведомый. Интересно, что же это такое? - Разумеется. Кстати, а как называется эта горячая вода и тот большой фрукт? Наджара сняла с головы шлем и её светлые волосы тут же осветились лучами яркого солнца. Она улыбнулась Цезарю и принялась за гранат. А он почему-то более или менее успокоился за дальнейший исход событий и окончательно пришёл в хорошее настроение. К центурионам Лангу и Ленну подошел молодой воин во всём чёрном, с подносом в руках, на котором стояли вино и фрукты, поклонился и сказал: - Наш предводитель велела сделать ваше пребывание здесь максимально комфортным. Отведайте наших фруктов. А зелёный чай взбодрит вас, и поможет легче перенести жару, - поставил поднос на песок и крикнул: - Силим! Появился ещё один, с двумя покрывалами, расшитыми золотом, расстелил их на песке, возле каждого из центурионов. Первый, склонив голову, сложил ладони вместе: - Да хранит вас Свет. Будьте как дома. Те не заставили себя дважды просить, хотя Ланг некоторое время продолжал упорствовать, но его товарищ, видя, как тот искоса поглядывает в сторону вина, сумел уговорить его принять угощение, и оба, оставив солдат стоять навытяжку и ждать Цезаря, уселись и принялись за трапезу. Центурионы немного проголодались, к тому же предложенная им еда в лучшую сторону отличалась от весьма скромного рациона питания, принятого в римской армии.
Najara: Когда Цезарь прояснил Наджаре суть дела, касающуюся положения её войск, относительно римлян, она кивнула и улыбнулась ему. Договор был заключён и, никаких препятствий между ней и римлянином не было. Сам Свет благословляет нас на эту войну, - думала воительница, продолжая расправляться с ярко красным фруктом, - и, в помощь, Он послал мне его… Взгляд пустынницы, вновь задержался на Цезаре. Красивый, властный, мужественный, уверенный в себе человек. Он был рождён для победы, и, теперь олицетворял её собой. И власть эта, притягивала Наджару всё больше. Однако, она не могла поддаваться эмоциям и чувствам, просто не имела на это права. Во всяком случае, до тех пор, пока точно не будет уверена в… В чём? Размышления женщины были прерваны Цезарем, который, вдруг, заговорил о течение времени, о битие, о каком-то, неведомом Наджаре учении и, о своей погибшей дочери. Выслушав его, Наджара чуть опустила глаза и, её ладонь мягко легла на его мужественную руку. - Оставь свои тревоги, - её голос, вдруг, зазвучал нежно и мелодично, подобно самому красивому музыкальному инструменту Востока, - они от тьмы, что гложет твою душу. От печалей, что не дают спать по ночам. От крови, что ты проливал не во славу великой цели, но, из собственного тщеславия… Из взгляды, вновь, встретились. Теперь, она смотрела на него, как смотрит мать на, вконец запутавшегося в себе, потерявшегося и напуганного ребёнка. Так смотрит любимая женщина, жаждущая защитить возлюбленного от всех невзгод этого мира. Наверное, так смотрит бог- покровитель, на свою верную паству. Но, Наджара не задумывалась об этом. Сейчас, через неё говорила её Вера, её Великий Свет, с которым она слилась душой. Сама она не знала того, о чём только что говорила, она, лишь озвучила то, что показали ей джинны - она увидела душу Цезаря, по незнанию и, неосторожности, извлекая на поверхность то, что римлянин, возможно, скрывал, пытаясь забыть навсегда. Как же он устал… Сколько боли перенёс за свою жизнь. Но, я помогу ему. Я сумею сделать его лучше! Иначе, зачем Свет послал мне его? Мысли Наджары, вдруг, пустились куда-то, в свободный полёт, а, сердце, ускорило ритм. Оно радовалось чему-то. Наджара думала, что радость эта вызвана тем, что у неё появился шанс обратить к свету ещё одну душу, но… Сердце её реагировало совсем на другое. Только, поскольку чувства этого Наджара ни разу ещё не испытывала, она путала его. Путала ту вселенскую любовь ко всем живым существам, с другой, которой, возможно, ещё предстояло раскрыться. Однако, опасно было проявлять такую заботу о новом союзнике. Он мог счесть это мягкотелостью, принять за уязвимость и, излишнюю жалостливость. После того, как Наджара повстречала Зену и Габриэль и, поддавшись эмоциям, чуть не погибла от руки Королевы Воинов, она запретила себе поддаваться минутным порывам. Запретила это делать себе, и своим людям. Воин Востока должен быть неуязвимым! Только такие достойны спасения и чертогов Рая после смерти. Потому, сейчас, Наджара, убрав свою руку с руки Цезаря, с удовольствием сменила тему, отвечая на последний вопрос полководца: - Это не просто вода. Это зелёный чай. Он растёт в горах, далеко отсюда. Так что, нам приходится выторговывать его за большие деньги. Когда заканчивается чай - мы пьём кумыс. Он тоже прекрасно утоляет жажду, - Наджара мягко улыбнулась собеседнику, чуть переменив позу, на более расслабленную, - а фрукт… Мы называем его альмандин, но, на Западе, его, кажется, называют гранатом. Солнце постепенно покидало зенит, так что в шатре становилось прохладнее. Наджара поднялась и проговорила, обращаясь к римлянину: - Я распоряжусь, чтобы для тебя приготовили шатёр. Ночи здесь холодные, так что, советую не слишком радоваться прохладе - можешь заболеть. Она ласково улыбнулась, чуть склонив голову набок. Наджаре ужасно не хотелось расставаться с собеседником. Вечер был ещё впереди, но, если она слишком затянет беседу, Цезарь может подумать, что она навязывается ему, а этого ей не хотелось. Выглянув из палатки, женщина позвала, неожиданно властным, но, в то же время, мягким голосом: - Карим! Не прошло и минуты, как к шатру прибежал юноша в чёрном и, молча поклонился предводительнице, ожидая приказаний. Он был единственным из пустынников, чьё лицо не было скрыто платком. Оно будет скрыто, но, через полгода, когда он станет Воином Света, как и остальные. Тогда уже, его лица не будет видеть никто, кроме женщин, которые будут ублажать его под покровом ночи. Пока же, Карим был, что называется, на испытательном сроке. Наджара не доверяла ему в полной мере, так как, до того, как попасть к ней, он был сыном работорговца. Лживый отец отдал его воинам Наджары, думая, что убив его, они насытятся кровью и отпустят его самого, но, вместо этого, Наджара сама перерезала работорговцу горло, за этот его поступок, а Карима оставила у себя, пока что в качестве помощника. - Проводи нашего дорогого гостя в лучший шатёр. Проследи, чтобы он ни в чём не нуждался и получил вдоволь еды и питья на ночь. Парень молча кивнул, потом обратился к Цезарю: - Пойдёмте за мной. Видно было, что Карим опасается чужестранца и, будь его воля, ни за что бы ни стал любезничать с ним, но, он боялся предводительницу, ведь его жизнь, была на кончике его меча. Потому, поспешил исполнить приказ в лучшем виде. Когда полководец поднялся и, сделал шаг к выходу, на его плечо неожиданно легла рука Наджары, а сама она проговорила так, что расслышать мог только он: - Я не прощаюсь. Если захочешь поговорить - я буду ждать тебя здесь. Лишь на миг, её глаза вспыхнули чем-то, что на Западе, назвали бы флиртом, лишь на миг, она приблизилась к нему, нарушив границы личного пространства. Но, это было так мимолётно, что, можно было и не заметить. Наджара отошла в тень шатра и, взяв свой меч, вложила его в ножны за спиной. Потом, вышла из шатра. Меч, как таковой, был ей не нужен, но, ни один воин, если он настоящий, никогда не бросит, где попало, своё оружие. Для центурионов также была приготовлена палатка. Правда, одна на двоих, потому что у пустынников редко бывают званные гости, соответственно, и запасных палаток не так много. Римлян, как и Цезаря. Проводили до их палатки. Вечно подозрительный Юсуф, хотел, было встать на страже, но, проходящая мимо Наджара, жестом приказала ему отойти и не тревожить гостей. - Теперь, они наши союзники. Подозревая их в обмане, мы можем оскорбить их. - Но, Наджара, а, что, если они захотят схитрить? - Свет рассудит их. А, любая их хитрость будет видна на кончиках наших мечей. Собирай всех на вечернюю тренировку. Наджара ушла, а Юсуф отправился исполнять приказ. Через четверть часа, почти все воины пустыни, выстроились идеальным ровным квардратом, на небольшом клочке пустыни, недалеко от палаточного лагеря. Но, расстояние было небольшим, так что, римляне могли наблюдать всю тренировку невооружённым глазом. Они не таились. В этом не было смысла, так как, во-первых, излишняя таинственность, могла показаться римлянам подозрительной, а, во-вторых, их боевые специальные техники, были построены так, что их невозможно было повторить с первого раза, они вырабатывались годами, в тяжёлых природных условиях и, в особых состояниях сознания. Воины стояли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, обнажив кривые, сверкающие в лучах заходящего солнца, мечи. Движения их были чёткими, жёсткими, слаженными, а взгляды, как и положено, прикованы к Наджаре, которая ходила вдоль рядов. Произнося вдохновенную речь, на своём языке: - На эту войну нас ведёт Великий Свет! Эта война - священна! В это время, все, как по команде, сделали жёсткий агрессивный выпад вперёд, выкрикнув протяжный воинственный клич. - Фарнак - зло, которое нужно искоренить, дабы наш народ и, все те, кто вынужден был приклонить колени под гнётом Фарнака, могли бы вздохнуть свободно и, жить в мире с собой и, друг с другом! Да укрепит нас Свет и придаст нам сил, в борьбе с врагом! Снова серия выпадов и упражнений, имитирующих атаку. С каждым словом Наджары, яростный блеск и жажда боя в глазах пустынников, разгорались всё ярче. - Не бойтесь смерти! Ибо Джинны и Свет защитят вас! Как защищают всякого, кто встанет вместе с нами на борьбу со злом! Снова тренировочные выпады, взмахи мечей и воинственные выкрики…. Тренировка продолжалась около полутора часов. В конце, все воины встали на колени и, вытянув вперёд руки, склонили головы, касаясь лбом уже остывшего песка. Затем, красивыми, сильными голосами, они запели тягучую, но красивую песню. Она была мелодичной, но мелодика её была какая-то гипнотическая, даже угрожающая, чтоли. Когда воины встали, глаза их лучились такой же умиротворённой радостью, как и у самой Наджары. Так, что, проходя мимо римских палаток, они даже не кидали в их сторону подозрительных взглядов, как обычно. Проходя мимо палатки Цезаря, Наджара, на миг замерла, но, тут же двинулась дальше. Что же я чувствую к нему? Почему, при виде его, у меня так бьётся сердце. Почему я, зная, что он, далеко не воин света, и, что в жизни он, наверняка, творил ужасные вещи, так верю ему? Нет… Я, хочу ему верить! Наджара сидела на подушках в своём шатре, в позе по-турецки. Свечей в шатре было не слишком много, но, и не слишком мало. В тоге, сейчас. Когда на пустыню опустилась чёрная, как бездна ночь, и по небу, словно крупные алмазы, были рассыпаны звёзды, в палатке предводительницы пустынников был уютный полумрак. В воздухе витал сладковатый белый дымок - это был опий. Рядом с Наджарой стоял витой золотой змеевик с длинным мундштуком. Это был кальян - неслыханная редкость на Западе, но, довольно распространённая вещь на Востоке. Его Наджаре подарили жители одного из ближневосточных городов, который она помогла освободить от гнёта местных работорговцев, ежегодно похищавших молодых девушек, с целью продажи на невольничьем рынке. Опия было совсем немного, так что, Наджара всё равно оставалась в ясном сознании, ну, разве что, была чуть более расслабленной, чем обычно. Но, не следует обманываться, ибо, если только где-то забрезжит опасность, рука её будет тверда, а меч скор, как молния.
Gaius Julius Caеsar: Теперь взгляд Цезаря словно последовал примеру глаз его собеседницы и тоже был полностью сосредоточен на ней, на женщине, которая выглядела такой же необычной и красивой, как и её имя и вообще всё, что её окружает. Она держалась как-то иначе, чем те люди, которых он встречал на восточных землях. Или хотя бы большинство из этих людей, потому что никогда нельзя всё подряд обобщать. Хотя здесь, на Востоке, чаще всего преобладало слепое повиновение, полное подчинение одной лишь славе и блеску имени, тому ореолу, который украшает величие. Недаром поэтому жители городов и деревень после одержанной им очередной победы в Египте впадали в оцепенение от одного только имени Цезаря, а потом, придя немного в себя, спешили изъявить ему полную покорность, были готовы отдать всё, что он потребует. Но он прекрасно знал, что так здесь встречают всех победителей. От проигравшего они столь же легко отвернулись бы. Ему вдруг вспомнился относительно недавний случай, когда сицилиец Апполодор должен был срочно доставить ему последние сведения и планы войск противника, которые под командованием местного египетского военачальника Ахиллы и командующего экспедиционными силами Луция Септимия продолжали захватывать один за другим кварталы Александрии, пользуясь помощью народа и малочисленностью сил Цезаря, который вынужден был большей их частью защищать царский дворец на мысе Лохиас, цитадель Бруцеум и территорию гавани и порта как единственную связь с внешним миром. А в самом городе врага тщетно пытались сдерживать только отряды прикрытия, хотя отлично вооруженные, снаряженные и подготовленные, но всё же очень и очень небольшие. Так вот, Апполодору нужно было пробраться через линии неприятельских застав, но тут ему не повезло и его заметили. Сицилиец поспешил принять грозный и суровый вид, вкупе с его достаточно хорошей одеждой и опытными манерами создавший ему, по сути, новый облик, и представился знатным вельможей, что занимает видное место при дворе. Его не только пропустили, но даже дали людей в сопровождение, от которых ему помогли избавиться только заранее предупрежденные и отправленные навстречу римляне. Да, здесь, на Востоке, всё решает внешняя форма, поведение и успешность. Без этого человеку не достичь величия. Впрочем, и у себя на родине, в Риме, в разных местах и среди разного общества, от вольного и кипящего подлинной народной жизнью римского предместья Субуры до холодных и чопорных патрицианских домов, наполненных безысходностью зданий магистратуры и сената, он не мог сразу припомнить кого-нибудь, кто бы умел так хорошо выглядеть и держаться в подобной ситуации не только спокойно, но и с осознанием чувства собственного достоинства, без какого-либо опасения, свойственного любому, кто слышал о Цезаре и впервые видит его рядом перед собой. Более того, со стороны выглядело так, будто Наджара и в самом деле видела и пережила множество серьёзных моментов в своей жизни, и это научило её справляться и овладевать любой ситуацией. Вспоминая присущую ей манеру поведения, тщательно, стараясь не упустить ни единого слова, выслушивая её довольно лаконичные по сравнению со своими собственными речами, но от этого ничуть не менее сильные и, главное, очень уверенные вопросы и ответы, пытаясь заглянуть ей в глаза и прочитать там что-то скрытое, римский полководец очень быстро заметил одну очевидную вещь. Он видел напротив отнюдь не слабую обычную женщину, способную мгновенно впасть в слабости, сомнения и терзания, изначально присущие женской природе. Нет, отнюдь нет, перед ним была именно воительница, которая, может быть, и не обладала такой же жесткостью характера, брутальностью и настолько сильной внешностью, какой могли похвалиться, например, многие её воины, но очевидной была её просто сильнейшая воля и целеустремленность. Даже внешне выглядя ещё очень молодой, она производила впечатление очень сильного и настолько уверенного в себе человека, которому уже суждено было в жизни испытать и успешно перенести очень многое, причем скорее всё-таки больше плохого, чем хорошего, больше того, что помогло ей стать именно такой, какой она сейчас и является. Об этом наглядно свидетельствовали не только одни лишь глаза. Её внешность тоже доносила до окружающих свою историю. Цезарь постепенно замечал всё новые признаки силы и власти на таком с первого взгляда нежном и прекрасном лице. Когда он впервые увидел молодую женщину, ему пришлось немного усомниться на сей счёт, но теперь уже все поменялось и было совсем по-другому и, если можно так выразиться, было видно невооружённым глазом. Именно такие, как она, и являются в первую очередь настоящими воинами, способными действовать осмотрительно и рассудительно, с умом, не доверяясь мимолетным чувствам, но в случае необходимости готовые также прибегнуть и к жестокости во имя достижения своих собственных целей, или наоборот, поступить иначе, в зависимости от того, какова ситуация. Такие вполне могут принять вызов и одержать победу не только над равными, но даже и над сильнейшими потому, что знают свои возможности и заранее лишены потому вероятности потерпеть поражение. А когда она умолкала, Цезарь не без легкого удивления вдруг ловил себя на мысли о том, что неподвижно и напряжённо ожидает продолжения. Да, в такие моменты он даже перестал чувствовать так хорошо знакомое ему и ставшее почти родным за последнее время привычное безмолвие тишины. Раздумывая о сложившейся ситуации и о том положении, в котором оказался он, а заодно и римское влияние на восточных территориях, пока он с уверенностью мог отметить следующее - таких женщин ему раньше встречать ещё не доводилось. У неё были такие качества, которые он не видел во множестве других людей, причём как женщин, так и мужчин. Выслушав его рассуждения о бытие и мимолётности всего сущего, Наджара слегка опустила глаза, но уже в следующее мнгновение её ладонь опустилась на его руку. - Оставь свои тревоги, - нежно проговорила она, - они от тьмы, что гложет твою душу. От печалей, что не дают спать по ночам. От крови, что ты проливал не во славу великой цели, но, из собственного тщеславия… - Может быть, - отозвался он. – Хотя тревожные сны помогают лучше пронаблюдать свое прошлое в жизни и научиться не совершать ошибок в будущем. С другой стороны, мне бы хотелось, чтобы призрачные видения давних лет оставили бы меня и позволили бы мне пребывать в покое, слышать лишь отдалённые туманные отзвуки безмятежности, явленные из ниоткуда. И даже малая доля их великолепия заставила бы меня утром, после пробуждения, ловить каждый миг загадочности этой жизни. Я был во многих странах в поисках утраченного покоя, в поисках тех, кто был бы подобен мне. Я видал многих людей и многие города, но я не встретил другого человека, близкого мне по духу, никого, кто бы мог постичь и довершить дела моих дней, решить мои ночные сомнения… Вот поэтому я вынужден, как сейчас, удивлять весь мир, пока он не убил меня… Мой путь – это путь рока… «Разгадал ли я твою загадку, о Сфинкс? Разве нет? Ведь тебе тоже не чужды эти мысли, не правда ли?» - подумал он, закончив говорить и грустно усмехаясь, разумеется, не внешне, не наглядно, а про себя. Воительница подняла глаза к потолку шатра, откуда появился тонкий луч заходящего солнца, который проник внутрь через отверстие, расположенное на высоте полога, и озарил светом их лица… - Надеюсь, теперь мы уладили все наши разногласия, - сказала она. - Не правда ли? В землях Востока, гость - неприкосновенен. А ты, и твои воины - мои гости. Не бойся принимать наши дары. Чувствуй себя, как дома. - Разумеется. Кстати, а как называется эта горячая вода и тот фрукт? Их взгляды снова соприкоснулись. Этот момент длился не так долго, хотя ему он показался более чем долгим. Конечно, можно было сделать свой взгляд проще и как-то поспокойнее, но почему-то не получалось. Он начинал не просто восхищаться ею, и это тоже было удивительно. И тут неожиданно Наджара сказала, столь же внезапно убрав свою руку с руки Цезаря: - Это не просто вода. Это зелёный чай. Он растёт в горах, далеко отсюда. Так что, нам приходится выторговывать его за большие деньги. Когда заканчивается чай - мы пьём кумыс. Он тоже прекрасно утоляет жажду, - Она улыбнулась, - а фрукт… Мы называем его альмандин, но, на Западе, его, кажется, называют гранатом. - Верно, - заметил Цезарь. – Так он у нас и называется. И он попробовал и этот фрукт. Можно сказать, что он редко решался на такие поступки, как и вообще не слишком часто любил совершать без обдумывания всяческие рискованный шаги, когда их можно было легко избежать. Например, не следует сейчас ликовать и праздновать победу, ещё слишком рано, а то это будет опрометчивостью. Хотя, может, ему как раз не хватало этих самых вот чая и граната. Никогда не нужно раскисать натощак, лучше поесть и отхлебнуть чего-нибудь бодрящего, а потом и поразмыслить как следует о делах. Он погрузился было опять в размышления и поэтому машинально съел ещё чуть-чуть. Затем несколько приободрился - ну что ж, всему на свете непременно свое время, пока что ни на что жаловаться явно не приходится. И оживившись, проговорил: - А неплохой, кстати, гранат! За разговором они не заметили, как уже вечереет и резко, по-пустынному, начинает холодать. Наджара поднялась с ковров и проговорила: - Я распоряжусь, чтобы для тебя приготовили шатёр. Ночи здесь холодные, так что, советую не слишком радоваться прохладе - можешь заболеть. - Просто непостижимо, каким образом здешний воздух, успев немыслимо прогреться днём от всепроникающих жарких лучей солнца, столь же быстро остывает и охлаждается при первом приближении вечера? Да, у вас действительно всё странно и очень отличается от погоды моих родных мест, но от этого ещё более притягательно, - заметил Цезарь и допил хорошо освежающее, весьма приятное на вкус содержимое своей чашки, которая тоже обладала довольно странной, необычной формой и была непохожа на многочисленные виденные им в разных частях мира сосуды для хранения и питья разных напитков. Ещё незадолго до этого он не хотел оставаться и предпочел бы сразу по завершении переговоров отправиться обратно в дорогу, чтобы успеть к своему легиону, но теперь спешить уже не было такого уж смысла. В конце концов, разве не оправдались ожидания, и само имя Цезаря не служило лучшей гарантией не только для своей безопасности, но и для преданности со стороны других? Выглянув из палатки, она позвала: - Карим! Юноша в чёрных одеждах вскоре явился на зов и молча поклонился. - Проводи нашего дорогого гостя в лучший шатёр. Проследи, чтобы он ни в чём не нуждался и получил вдоволь еды и питья на ночь. Тот молча кивнул и предложил Цезарю: - Пойдёмте за мной. Полководец сразу заметил, что в отличие от других воинов его лицо ничем не прикрыто, но не стал ничего уточнять. Наверное, это тоже какой-то знак, который о чём-то говорит посвященным в таинства жизни посреди пустыни, но не больше, так что не стоило и спрашивать: пожалуй, это было бы совсем лишнее. Когда он тоже приподнялся и уже направился было к выходу, рука Наджары мягко опустилась на его плечо, и она тихо проговорила: - Я не прощаюсь. Если захочешь поговорить - я буду ждать тебя здесь. Цезарь проводил её лёгким кивком головы и чуть заметным оттенком грусти в глазах. Двум центурионам тоже была подготовлена палатка, и они, вопреки ожиданиям, хорошо приняли этот сделанный им навстречу шаг, поскольку не ожидали здесь такого внимания к себе. Вскоре они уже были рядом со своим командующим и смотрели на демонстрацию боевой выучки местных воинов. За исключением тех, кто был занят несением караульной службы и сейчас находился либо на постах, либо где-нибудь в дозорах, эти воины выстроились на небольшом участке земли, расположенном неподалеку от лагеря. Они стояли на некотором расстоянии друг от друга, с мечами в руках, выполняя определенные движения, в то время как Наджара прохаживалась туда-сюда вдоль их стройных рядов и время от времени произносила воодушевляющие слова: - На эту войну нас ведёт Великий Свет! Эта война - священна! - Фарнак - зло, которое нужно искоренить, дабы наш народ и, все те, кто вынужден был приклонить колени под гнётом Фарнака, могли бы вздохнуть свободно и, жить в мире с собой и, друг с другом! Да укрепит нас Свет и придаст нам сил, в борьбе с врагом! - Не бойтесь смерти! Ибо Джинны и Свет защитят вас! Как защищают всякого, кто встанет вместе с нами на борьбу со злом! Цезарь с интересом наблюдал за происходящим; ему всегда было интересно увидеть и оценить нечто новое, а тут как раз для этого представилась замечательная возможность. Он практически неподвижно стоял на месте, заложив руки за спину и обхватив пальцами правой руки запястье левой, что выдавало в нем принадлежность к патрициям, которые издавна занимали высшие командные должности в римском войске и предпочитали смотреть со стороны на упражнения и тренировки простых рядовых солдат, не участвуя в подобных мероприятиях. Слегка прищурив глаза, он внимательно смотрел, как воители обращаются с оружием, какие они при этом используют приёмы и вообще как ведут себя, хотя, надо признаться, большая часть этих действий показалась ему на удивление необычными. Внешне в них не было ничего странного, но он был готов поспорить на что угодно: большинство его собственных легионеров вряд ли способны хотя бы просто повторить подобные движение, не говоря уже о том, чтобы перенять их в совершенстве. Как правило, римляне одерживали верх благодаря своей дисциплине, умелым воинским построениям и моментальным перестроениям в ходе боя, огромное значение придавалось именно тактике пехоты, которая в идеале действовала как единый слаженный механизм. И в этом не было ничего особенного, поскольку традиции римской армии соответствовали именно такому подходу. Здесь же всё было иначе. Каждый воин не только прекрасно понимал с первого слова, что от него требуется, но и выполнял всё настолько отчетливо и безукоризненно, даже можно сказать одухотворенно, что чувствовалось нечто большее, чем простая выучка, боевой опыт и отличные навыки владения оружием. Трудно пока было сказать, что именно, но Цезарь подозревал использование неких пока ещё незнакомых ему сугубо восточных практик, которые позволяют не то расширить сознание, не то сосредоточить его над выполнением конкретной цели или задачи. Он обратился к центурионам, которые стояли немного поодаль и тоже с интересом смотрели на тренировку воинов, слегка приглушенно комментируя каждую новую и необычную замеченную деталь в поведении бойцов пустыни: - Что вы думаете по этому поводу? Первым взял слово Ланг, как более старший и опытный командир, прошедший несколько крупных сражений и бившийся во многих военных кампаниях, в том числе и восточных: - Цезарь, я думаю, что они хорошо подготовлены и вооружены, у них за плечами есть опыт службы, но все же это лишь местные жители, что-то вроде наших добровольцев-эвокатов, которые знают только свою манеру ведения боя и не умеют импровизировать, как мы, совершенно невосприимчивы к новым условиям погоды и местности, не знают, как обращаться и что предпринять против новой, незнакомой им тактики, и поэтому в столкновении с другими, более маневренными и лучше обученными войсками они неизбежно обречены на поражение. Несомненно, центурион тем самым хотел сказать приятное как в адрес самого Цезаря, так и его армии, но добился совершенно противоположного эффекта. Ничуть не обратив внимания на его реплику, полководец спросил более молодого, но в отличие от своего товарища (Ланг добился звания центуриона в основном по выслуге лет и за участие в битвах) превосходно учившегося и закончившего военное обучение командиров с отличием – Эмилия Ленна: - А ты что скажешь? - По-моему, Ланг слегка оптимистичен, но в целом я разделяю его точку зрения. Против более профессиональных войск они не смогли бы ничего поделать. - Хорошо, ваши мысли мне понятны! – отозвался Цезарь и продолжал наблюдать за ходом тренировки воинов. Разумеется, он не стал вслух говорить о своем мнении, чтобы не заронить лишние зерна сомнения в сердцах подчиненных, хотя сам испытывал достаточно противоречивые чувства. С одной стороны, разум говорил о неизбежном превосходстве римских войск, одержавших много побед и разбивших несколько восточных царей, после чего к Риму были присоединены в качестве провинций государства новые земли – бывшие независимые эллинистические и варварские царства. С другой… Трудно объяснить, что же именно чувствовал прославленный римский военачальник при виде этих людей. Одно лишь было неизменным и не заставляло сомневаться: «У нас могли быть слишком большие потери. Что бы я делал дальше, оставшись без конницы и лишившись по меньшей мере половины пехоты? Покоренные земли при первом же известии об этой битве тут же могли восстать и неизвестно, чем бы закончился только что начатый мною новый поход». И что это за образ Света, который постоянно присутствует во многих фразах Наджары, когда она говорит со своими людьми? Почему эта война непременно священна? И что ещё она упоминала в связи с этим? Что за Джинны? Цезарь понял не всё из этих слов, но то, что он понял, вызывало более ярко выраженное любопытство. Тем более, судя по всему, такие призывы играют далеко не последнюю роль в подготовке и обучении восточных воинов... Когда всё закончилось и воители пустыни стали расходиться, Цезарь как бы невзначай решил проверить условия своего временного жилища и зашёл к себе в палатку и поэтому Наджара его не видела. Он снова появился только тогда, когда окончательно стемнело. Момент был выбран самый подходящий; некоторое время потребовалось ему для того, чтобы пройтись вперед-назад по лагерю и заодно успеть на всякий случай проверить коней, возле которых были поставлены на дежурство трое рядовых легионеров во главе с декурионом, в то время как четверо остальных римских солдат дежурили у палатки Цезаря и центурионов. «Когда раздается призывной рёв буцины, каждый из римлян, не щадя себя, несет жизнь свою в руке и швыряет её в лицо смерти. И среди всех моих солдат, которые доверили мне свою судьбу, нет ни одного, чья рука не была бы мне дороже моей головы», - так подумал он о своих воинах. Он прошелся немного, и вот уже мысли его приняли несколько иное направление: «Интересно, неужели здесь так хорошо принимают всех чужеземцев? Нет, конечно, у каждого народа есть свои обычаи, некоторые из них не в пример другим очень даже полезны и справедливы, конечно, по сравнению с обычаями остальных местных народов, но… Похоже, её на самом деле взволновала наша встреча. Это заметно по глазам. Ведь основные психологические черты характера вряд ли могут очень сильно измениться, даже если эволюционируют некоторые внешние признаки...» Он резко развернулся в противоположную сторону на мысках своих сандалий и прошествовал обратно, к уже хорошо знакомому шатру. - Если не ошибаюсь, вечером я получил приглашение. Если я опять-таки не ошибаюсь, оно исходило именно от тебя, - таковы были его первые слова, произнесенные внутри. Пройдя немного вглубь, он продолжал: - Меня привело сюда стремление кое-что выяснить... Упоминаемый тобою часто в разговорах со своими сподвижниками образ Света... Как это можно понять и о чём тут идёт речь? Далее, почему эта война непременно является священной? Естественно, любые внешние призывы важны в подготовке воинов, они помогают проникнуться идеей и создать нужный боевой настой. Только вот что это за идея и в чём она выражается? Разумеется, кроме стремления содействовать Риму? Сделав паузу в словах, полководец пристально посмотрел на свечи, что были в шатре и своим не слишком ярким огнём создавали приятную обстановку. Потом почувствовал запах дыма и в первый миг подумал было, что материя, из которой сделан сам шатер, по неосторожности загорелась от одной из свечей, и нужно потушить пламя, пока оно не вспыхнуло во всю мощь. Но нет, судя по всему, здесь ничего не случилось, так как царил порядок и спокойствие. Вот только что это за вьющийся вокруг лёгкий дым беловатого цвета с непривычным, но довольно приятным запахом? Наверное, причина в некоем приборе странной формы, что находится рядом с Наджарой. Поэтому он, быстро взглянув на неё и отметив про себя, что она несколько расслаблена и пребывает сейчас в каком-то необычном состоянии, решился не сдерживать более свою природную любознательность и не преминул спросить об источнике дыма: - И вот ещё, почему-то моё внимание привлек этот весьма необыкновенный дым... Признаться, впервые сталкиваюсь с чем-либо подобным. Есть нечто странное в нём, какой-то совершенно неописуемый запах... - можно было и дальше продолжать в таком же духе, но тут римлянин предпочёл остановиться и решил дождаться ответной реакции на поставленные им вопросы.
Najara: Кому-то может показаться, что сегодня, во время тренировки, Наджара совершила непростительную оплошность, рассекретив перед римлянами истинные цели той войны, которую ведёт она и её воины. Но, это далеко не так. Всё это было сделано намеренно. Рассказ о свете и Джиннах, был словно бы движением изящной руки танцовщицы, приподнимающий полупрозрачный платок, скрывающий её красоту. Наджара, лишь чуть приподняла завесу и, теперь ждала реакции Цезаря. Ещё днём, когда они говорили, римлянин сказал, что хотел бы найти покой и радость жизни, что, хотел бы избавиться от ночных кошмаров. И, вот теперь, Наджара попробует дать ему это, но, для начала, ей нужно было понять, как именно сам Цезарь относится к её вере? Не будет ли он её противником? Когда полог шатра приподнялся и на пороге показался римский полководец, Наджара встретила его лёгкой улыбкой. На его вопрос, правильно ли он понял суть приглашения, ответила молчаливым кивком. Когда Цезарь начал задавать вопросы, Наджара, вновь улыбнулась, но, по прежнему молчала, просто глядя ему в глаза. Со стороны, могло показаться, что она, либо не расслышала вопросов, либо не поняла их. Но, это было не так. Она слышала и понимала больше, чем сказал мужчина. Она читала по глазам, проверяла его. Проверяла, так ли на самом деле велик его интерес к Свету? Она знала, что её молчание, заставляет напрягаться, распаляет любопытство. Но - Восток - это другой мир, другие нравы, другой разум, если можно так выразиться. Так что, попав в хитросплетение восточного узора, так искусно выплетаемого жителями этих земель, можно было заблудиться. Для неподготовленных людей Запада. Вести такие вот беседы у кальяна на ночь глядя, было очень опасно. Но, Цезарь был не таким. Он, равно, как и Наджара, понимал и видел больше, чем показывал. Женщина понимала, что, он отличается от всех, с кем ей раньше приходилось иметь дело, и это привлекало ещё больше. Однако, спешить она не хотела. Тем более, что вопросы, заданные римлянином, были требовательными. Он столкнулся с непознанным и, хотел получить немедленный ответ. А это тоже было опасно. Потому, блондинка начала с ответа на последний вопрос: - Это кальян. Приспособление для курения. Внутри него опий. Изящно изогнувшись, женщина потянулась и, почти легла на подушки, перевернувшись на живот. Сколько тайны, сколько скрытой страсти было в этом движении. Ещё немного… Ещё один поворот бёдер, ещё один прогиб спины в поясницы, ещё один отсвет свечей на её груди и, она бы высекла огонь желания у любого мужчины. Но, наваждение не имело своего продолжения, тайна осталась не раскрытой. Женщина, вновь, села по-турецки, в руках у неё был второй золотой змеевик, который она поставила перед Цезарем. Ловкие руки с изящными длинными пальцами, тут же наполнили его травой, добавили воды. В нижней части был разожжён огонь. - Попробуй. Это совершенно безопасно. Опий поможет расслабиться и забыть о тревогах дня. Смотри, как это делается. Губы красивой воительницы чуть вытянулись в трубочку и, медленно сомкнулись на мундштуке. Потом она чуть втянула ароматный пар, потом, также медленно, выпустила облачко белого дыма. Некоторое время, оба молчали, потом Наджара начала говорить: - У вас, на Западе, вашими судьбами правят Боги. Я знаю об этом, но, ваши боги тёмны. Их у вас такое множество, что ваши души не знают, кому именно отдать себя под защиту. Но здесь, на Востоке, есть один Владыка. Он бестелесный, его нельзя увидеть, но, можно услышать Его посланников - пресветлых джиннов. Я слышу их. Они говорят со мной и ведут меня по жизни. Они - посланники Великого Света. По мере того, как воительница говорила, её стальные глаза, вдруг, из неясно туманных, под действием опия, стали чёткими и яркими, в них отразился стальной блеск. Она говорила мягко, проникновенно, с доброй нежной улыбкой на устах. Она была похожа на жрицу, какого-нибудь светлого божества, с той лишь разницей, что взгляд её запрещал не верить ей. Она, вроде бы, ни к чему не призывала, никого не убеждала, но, по огню в её глазах, было видно - её вера была непоколебима. - Я, и мои люди - Воины Света. Мы призваны бороться с несправедливостью. Ты видишь, сколько зла в этом мире? Сколько крови и боли? - она пристально посмотрела на Цезаря, сквозь белый дым, который делал её похожей на мираж, - Тебе самому никогда не хотелось прекратить всё это? Ты говорил, что хочешь мира для себя. Но, мир в собственной душе невозможен, когда нет мира вокруг тебя. Ты согласен? Женщина замолчала, давая возможность Цезарю осмыслить сказанное. Информацию нужно давать постепенно, иначе, ею можно отравиться, как едой, после долгого голода. Сама же она думала: имею ли я право говорить ему всё это? Он - Неверный. Он - чужой на нашей земле. Сердце говорило «да», разум колебался. Наджара попыталась услышать джиннов, но, они молчали. Они испытывали её! Это была проверка: что сильнее - Вера, или зов сердца? Наджару тянуло к римлянину всё сильнее, потому, сейчас, эти два чувства могли быть почти на равных. Нет! Не всё сразу! Он сам придёт к Свету. Он искал успокоения, а, это значит, что душа его ещё не полностью покрыта тьмой. Но, я не могу оставить вопрос без ответа… - Наша война священна, потому что освобождая людей от тирании жадных и злых правителей, мы дарим им свет… Дарим надежду и, возможность, пойти по пути добра, - взгляд её стал, чуть жёстче, - ты - человек Запада и, возможно, тебе трудно будет это понять, но, если ты хочешь, я могу помочь и тебе. Показать мир света. Рука женщины. Чуть коснулась щеки мужчины напротив. Их взгляды, вновь встретились. Движение, было мягким, успокаивающим. Она сама придвинула к нему его кальян. Воительница была так близко, на расстоянии метра, так, что римлянин мог ощутить исходящий от неё аромат восточных трав и масел. Когда она заговорила снова, её голос был подобен шелесту ветра в кронах деревьев: - Впусти свет в своё сердце. Открой душу, и обретёшь мир, которого так жаждешь. Поверь, и, я помогу тебе очиститься от скверны. Не дай кровавой пелене застлать свой разум. Да поможет мне Свет. Я хочу помочь ему. Хочу, чтобы он стал воином света и сражался вместе со мной, но… Наджара оборвала собственную мысль, выпрямившись и отстранившись. Теперь, её силуэт, вновь, наполовину был скрыт в тени. Цезарь привлекал её, привлекал сильно, притягивал, и, ощущение это, было сродни тому, которое возникает, когда попадаешь в зыбучие пески. На сегодня, о свете было сказано достаточно. Большего говорить было нельзя. Пока нельзя. Если Цезарь примет свет - он станет посвящённым и, тогда, рано или поздно, всё равно узнает всё, но, дороги назад для него уже не будет - Великий Свет предавать нельзя! Если же нет, то, всё, что он узнает, останется просто безопасным знанием: он узнает, что пустынники очень религиозны, узнает, что они добры к невинным и непримиримы к врагам. Но, разве эти знания могут нести какой-то стратегический смысл? Так что, теперь, Наджара просто ждала его ответа. От того, каким он будет, зависело, что ещё она раскроет ему. О Свете и… О себе… На сирийскую пустыню, меж тем, опустилась чёрная арабская ночь. Всё вокруг было окутано звенящий тишиной, так что, слышно было, только как ветер пел в песках. Если прислушаться, можно было расслышать эту музыку ветра, чарующую, гипнотическую, тягучую и таинственную, как весь Восток. Все воины мирно спали в своих палатках, но, у каждого из них, под подушкой был острый арабский кинжал, а до меча было расстояние в половину от вытянутой руки. Они спали крепко, но, опасность почуяли бы за версту. Так что, нападение на них, скорее всего, завершилось бы смертью нападавшего. Не спали лишь постовые и дозорные. Равно, как римские центурионы охраняли Цезаря, так и пустынники, молчаливыми чёрными статуями стояли на своём осту. В отличие от людей Запада, воины Востока не переговаривались между собой. Во время несения ночной вахты, храня абсолютную, даже пугающую тишину.
Gaius Julius Caеsar: - Это кальян. Приспособление для курения. Внутри него опий. Попробуй. Это совершенно безопасно. Опий поможет расслабиться и забыть о тревогах дня. Смотри, как это делается. Она чуть втянула в себя содержимое колбы, а потом медленно выпустила облачко белого дыма. «Я уже оказал ей услугу, ради которой большинство других людей готовы были бы пойти на многое», - мысли были привычно чёткими. - «Так что пусть теперь говорит, посмотрим, что она скажет». И тут Наджара начала говорить: - У вас, на Западе, вашими судьбами правят Боги. Я знаю об этом, но, ваши боги тёмны. Их у вас такое множество, что ваши души не знают, кому именно отдать себя под защиту. Но здесь, на Востоке, есть один Владыка. Он бестелесный, его нельзя увидеть, но, можно услышать Его посланников - пресветлых джиннов. Я слышу их. Они говорят со мной и ведут меня по жизни. Они - посланники Великого Света. Её глаза словно поменялись и из отвлеченно-созерцательных стали вдруг чёткими и яркими, в них появился необычный, странный стальной блеск, какой бывает очень редко у кого. Это составляло весьма поразительный контраст с тем, как она произносила свои слова, а звучали они мягко и проникновенно, сопровождались доброй нежной улыбкой. - Интересная вера… - Цезарь словно вспомнил прошедшие времена. Да, так оно и было, и теперь настала его очередь высказаться. Он начал так: - Пожалуй, мне ещё не приходилось встречать ничего подобного. Знаешь, однажды в юности мы с одним другом тоже решили, что богов не существует. В тот день на Крите, когда мы окончательно пришли к этому выводу и договорились разобраться во всех его последствиях, мы сидели на скале, пускали по воде камешки и считали черепах… Он грустно усмехнулся и продолжал: - Мы дали обет никогда не допускать тут ни малейших сомнений. С какой же непосредственной мальчишеской беспечностью мы установили, что душа угасает вместе с телом… И тогда мне казалось, что я ничуть не усомнился в непреложности этого суждения. Рывком оторвав взгляд от кальяна, он вновь принялся смотреть прямо в глаза Наджаре, словно пытаясь прочитать там что-то. - Однако есть только один способ утвердиться в чем-нибудь – рискнуть ради этого. Разобравшись в себе самом, я с радостью приму на себя любые последствия, если буду уверен, что истина в конечном счете придаст новые силы миру и всем, кто в нем живет, но сделаю это лишь в том случае, если я буду действительно уверен в том, что я в этом уверен, - чётко сказал он. - Но нечто всё же останавливает меня, - после паузы продолжал римлянин. И голос его звучал уже не так хорошо поставленно, как во время предыдущей реплики. Скорее, сейчас он просто рефлексировал. - Я должен быть уверен в том, что нигде, даже в самом далеком уголке моего сознания, не таятся другие мысли… Здесь он прежним чётким тоном продолжил: - Давай попробуем разобраться. Сейчас ты говоришь о том, что во Вселенной или за ее пределами существует разум, влияющий на нас и управляющий нашими поступками. Если я признаю возможность этого, все остальное тут же последует за этим; тогда существуют и Боги, которые внушили нам, что такое совершенство, и наблюдают за нами; тогда у нас есть и душа - ее словно бы вдыхают в нас при рождении, и она переживает нашу смерть; тогда есть и воздаяния, и кары, придающие смысл малейшему нашему поступку… Опять приостановился и продолжил не сразу: - В моей жизни и в той, что вижу вокруг, я с горечью наблюдаю четыре вещи, где может быть нечто новое. Во-первых… По-моему, я всегда знал и только не хотел в этом признаться, что всякая без исключения любовь - это часть единой, всеобъемлющей любви и что даже мой разум, который задает эти вопросы - даже он пробуждается, питается и движим только любовью. Дальше, истинная поэзия: чувствуя и в самом деле основной путь, по которому в нашу жизнь входит то, что больше всего нас ослабляет, в ней легко найти утешение и ложь, примиряющие с невежеством и безволием; я от всей души ненавижу всякую поэзию, кроме самой лучшей; но что такое великая поэзия — просто высочайшее проявление человеческой мощи или потусторонний голос? Дальше, проблеск какого-то высшего знания и блаженства, от которого я не могу отмахнуться. И наконец, не могу отрицать, что временами я ощущаю, будто моя жизнь определяется какой-то вне меня существующей силой. Я избран самой судьбой... Я не подвержен сомнениям и быстро принимаю решения, вероятно, только благодаря чему-то явно постороннему. Теперь я вижу, что те же вопросы задавал себе всю жизнь, но человек ведь не знает, что он знает или хотя бы желает знать, пока ему не брошен вызов и не пришла пора рискнуть всем, что у него есть. - Я, и мои люди - Воины Света. Мы призваны бороться с несправедливостью. Ты видишь, сколько зла в этом мире? Сколько крови и боли? - она по-прежнему внимательно смотрела на Цезаря, - Тебе самому никогда не хотелось прекратить всё это? Ты говорил, что хочешь мира для себя. Но, мир в собственной душе невозможен, когда нет мира вокруг тебя. Ты согласен? «Разве можно было ожидать, что из моих нескольких слов ей вот так вот станут известны мои склонности, мой характер и деяния, осуществленные мной в нашей республике. А эта вещица, которая возле неё, из разряда тех, какие преподносят друг другу только цари? – подумал Цезарь, в который раз равнодушно и обыденно посмотрев на кальян. – Наверняка на деньги от продажи этой безделушки можно было бы целый год кормить небольшой город; но по сути дела этот странный сосуд и остальные его детали столь же полезны, как и усыпанными драгоценностями венцы или изумрудные кошки. Клянусь Бессмертными Богами, я не из тех, кто ценит вещи по их стоимости, а не по их уместности». Женщина замолчала. - Это так, вокруг нас слишком много того, что нам кажется несправедливым, порочным и злым, - медленно и взвешенно ответил он. – Именно поэтому я и тружусь, чтобы все это изменить. И тут есть только два выхода. Либо мир будет мой, либо он победит и отправит меня в вечность. Меня не понимают, мне угрожают, сами того не понимая, что угроза – это оружие, которым легче всего пользоваться человеку, который уже пребывает у власти, нежели тому, кто только желает её достичь. И лишь в руках того, кто обладает не просто властью, а величием, оно по-настоящему эффективно. Однако я редко прибегаю к подобным средствам. Но все-таки бывают определенные случаи, когда власть имущие великие люди понимают, что ни убеждения, ни призывы к милосердию не изменят дурного поведения злоумышленников, своих врагов, что только строят козни и жаждут зла. Когда угрозы не помогают, приходится прибегать к наказанию. И вряд ли это способно принести мир как в душу, так и в окружающую действительность. Но ответствуй же мне, что ты мыслишь про слова о священной войне и что, в твоем понимании, за этим скрывается? - Наша война священна, потому что освобождая людей от тирании жадных и злых правителей, мы дарим им свет… Дарим надежду и, возможность, пойти по пути добра, - взгляд её стал жёстче, - ты - человек Запада и, возможно, тебе трудно будет это понять, но, если ты хочешь, я могу помочь и тебе. Показать мир света. Тут её рука мягко и успокаивающе прикоснулась к щеке полководца. Одновременно с этим их взгляды снова встретились. Она придвинула к нему кальян со словами: - Впусти свет в своё сердце. Открой душу, и обретёшь мир, которого так жаждешь. Поверь, и, я помогу тебе очиститься от скверны. Не дай кровавой пелене застлать свой разум. - Сначала мне нужно убедиться в том, что он действительно так светл, как про него говорят, - тихо отвечал он, приблизившись к ней и целуя её так, как никто другой во всём мире больше не умел – ни люди, ни Боги… *** Резко спустившаяся на землю темнота ночи ничуть не смутила опытных солдат и старого командира Ланга, которые, казалось, уже давно привыкли к тому, что на восточных и южных землях всегда так бывает – никаких долгих сумерек, сразу опускается тьма и уже в двух шагах от себя ничего не разглядеть. Они привычно делали то, что и должны были делать, к чему их призывал долг и обязанности воинов. Легионеры стояли на своих постах, а старый центурион, также не позволяя себе расслабиться ни на миг, был сейчас у входа в свою палатку и по привычке, выработанной годами службы, в слабом свете зажженного походного факела проверял оружие и обмундирование. Уделив часть времени тому, чтобы поднаточить свой меч, он проверил, насколько удобно тот входит и выходит из ножен, затем извлек и осмотрел кинжал, с которым также не расставался и в далеких экспедициях всегда имел его под рукой. Только Эмилий Ленн немного нервничал, но и он, как подобает римскому воину, ничуть не показывал вида ,и внешне по его виду и поведению ничуть не была заметна абсолютно никакая тревога. Перекинувшись парой слов со своим товарищем, он ещё раз осмотрелся вокруг и пошел спать в палатку, хотя с удовольствием бы остался на всякий случай бодрствовать и следить за ситуацией. Сам Ланг, возможно, поступил бы так же, если бы не опыт, приобретенный им в походах – чуткий сон и умение в один миг проснуться и во всеоружии встретить любое нападение, от кого бы оно не исходило. Кроме того, у него оставалось ещё одно важное дело – незадолго перед рассветом отправить к своим одного из легионеров с кратким донесением обо всем произошедшем здесь, составленным сегодня Цезарем вечером. Впрочем, полководец вовсе не намеревался доверять подобные вещи клочку пергамента. Сначала он написал текст сообщения, потом сделал соответствующие распоряжения, в результате которых вскоре Ланг доложил ему, что предназначенный для этой цели легионер и на всякий случай также и его сослуживцы выучили слова донесения наизусть. Тогда Цезарь сжёг пергамент так, что не осталось никаких следов. Всегда лучше доверять в таких делах только самому себе и лично следить за соблюдением тайны.
Najara: По мере продолжения их разговора, душа Наджары всё выше вздымалась вверх, уносимая эйфорией, рождаемой рассуждениями великого римского полководца. Он близок. О, Джинны! Как он близок к Свету! Её красивые стальные глаза были широко распахнуты, а, чувственные губы чуть приоткрыты. Наджара сидела замерев, слушая Цезаря, боясь пропустить хотя бы слово. Она не верила собственному счастью: он был близок к Великому Свету настолько, что до его достижения, ему было ближе, чем некоторым её воинам. Кроме того, он знал свою судьбу, знал также хорошо, как она знает свою. Они оба были избранниками рока, единственное, что осталось сделать, это встать на одну, белую линию света и, взявшись рука об руку, пойти по миру вместе, даря хорошим людям надежду и Веру, а плохим - муки совести и смерть. - Ты во всём прав, - проговорила она, с трудом сдерживая эмоции восторга и радости, - с той лишь разницей, что Великий Свет выше ваших богов. Ваши боги могущественны, но, они порождение тёмного разума. Ты говоришь, что избран судьбой? Да, но не только… - она сделала загадочную паузу и, с улыбкой посмотрела на собеседника, - Когда ты днём вошёл в мой шатёр, на твоё лицо упал солнечный луч - это знак. Ты - такой же воин света, как и я, как и мои люди. Ты сражаешься за мир. За добро. Ты караешь предателей. Не стыдись того, что ты делаешь, - голос её, вдруг, приобрёл властные нотки, - Свет поймёт тебя, а кровь Неверных смоет чувство вины, когда ты поймёшь, что всё это сделано во имя добра… Наджара хотела, было сказать ещё что-то, но, вдруг, осеклась. Красивое лицо римлянина оказалось неожиданно близко к её. Теперь, его заливал уже не солнечный. А, лунный свет, делая его похожим на лик какого-то неземного, божественного существа. Цезарь был прекрасен как бог, а, исходящая от него властная уверенность, притягивала словно магнит. Неизвестно, одобряли ли Джинны то, что произошло в следующий момент, наверное, да, раз не воспрепятствовали этому. Но, Воин Света не слышала их, потому что она слышала лишь ускоряющееся биение собственного сердца. Как только губы римлянина коснулись её губ, глаза женщины закрылись сами собой, а, по телу, разлился неведомый ранее жар. Поцелуй дурманил разум во сто крат сильнее кальяна, а вкус его был подобен самому сладкому мёду из тех. Что существовал на земле. Не прерывая поцелуя, Наджара подалась вперёд, неуловимо прижавшись своим телом, к телу Цезаря. Она отвечала на страсть ещё большей страстью, углубляя поцелуй. Как-то, сами собой, её руки скользнули по груди полководца, которую надёжно скрывали доспехи, не давая мужчине ощутить прикосновение её прохладных пальцев. - Я подарю тебе любовь Вселенной, - прошептала Наджара, касаясь губами его уха. Её руки, нежной змейкой обвили шею мужчины, мягко призывая его лечь на подушки. В глазах пустынной воительницы горел теперь огонь страсти, влажные губы были чуть приоткрыты. Лёгким движением. Она отщёлкнула карабин доспехов, освобождая грудь мужчины. Потом, также нежно сняла ту одежду, что была под доспехами. А дальше, губы Наджары заскользили по обнажённой груди Цезаря, даря прохладу и, одновременно, заставляя его тело сгорать от страсти, искры которой она так неопытно, но, одновременно, так умело высекала каждым своим движением. Меж тем, лагерь спал. Никаких сигналов тревоги не было. Только молчаливые ночные стражи изредка поглядывали в сторону палатки Наджары и Цезаря, в за тонким шёлковым пологом которой, в свете свечей. Медленно перемещались два силуэта, сливаясь в один. Каждый понимал, что там происходит и, все отводили взгляд. Чем занимается их предводитель - их не должно касаться. На Востоке не принято лезть в жизнь вышестоящих, особенно, если эти вышестоящие, являются проводником Высшей воли Великого Света, как было в случае Наджары. Завидовали ли сами воины Цезарю, которому посчастливилось остаться наедине с прекрасной воительницей? Никто и никогда не узнает этого, потому что воины Востока. Если нужно, могут прекрасно сдерживать даже мимолётные порывы, которые потом, вместе с яростью, вполне возможно, выплеснут в бою, в изменённой форме..
Gaius Julius Caеsar: Он созерцал, как её великолепные глаза блестели от восторга… - Ты во всём прав, - наконец сказала она. «Кто бы сомневался!» - с удовольствием подумал про себя римлянин. - Это и естественно, ибо всё от начала до конца, что поведал тебе я, правда… - … С той лишь разницей, что Великий Свет выше ваших богов. Ваши боги могущественны, но, они порождение тёмного разума. Ты говоришь, что избран судьбой? Да, но не только… - тут ненадолго в воздухе повисла пауза, но затем женщина вновь, как и прежде, со своей искрящейся улыбкой посмотрела на полководца. - Очень многое всегда зависит и от нас самих, просто мало кто из людей поистине способен разглядеть открытые перед ним возможности, чтобы достичь подлинного признания и величия… - Когда ты днём вошёл в мой шатёр, на твоё лицо упал солнечный луч - это знак, - продолжала вести свою речь она. - Ты - такой же воин света, как и я, как и мои люди. Ты сражаешься за мир. За добро. Ты караешь предателей. Не стыдись того, что ты делаешь, - вдруг её интонация стала другой, более жесткой, а слова приобрели несколько иной смысл, не меняя притом сути всего разговора. - В чувствах моих есть и то, что до поры до времени сокрыто, в том числе и от меня самого, но потом словно вспышка молнии дает мне шанс это увидеть… - Свет поймёт тебя, а кровь Неверных смоет чувство вины, когда ты поймёшь, что всё это сделано во имя добра… Может быть, она хотела снова говорить и продолжать, но сейчас лицо римлянина уже приблизилось к её собственному. Как только последовал поцелуй, глаза женщины вдруг закрылись, и она, не прерываясь, в свою очередь приблизилась к нему, а потом и припала всем телом… Руки прикоснулись к груди римлянина и проследовали вниз... - Я подарю тебе любовь Вселенной, - тихо последовал шепот возле его уха. - Зачем мне целая Вселенная, если сейчас рядом со мною та самая красота, которая спасёт её? – не мог не ответить на эти слова Цезарь. Руки обняли его, и он, последовав оказанному примеру, сразу почувствовал эту близость и возлёг на шелковые подушки, созерцая, как сильно и проникновенно заблестели её глаза, а они словно загорелись неистовым огнём. Тут крепления доспехов разошлись, и они пали куда-то вниз, к подножию постели. Вскоре остатки одежды тоже последовали их примеру. И он ощутил прикосновения губ, что разжигали в нём страсть… *** Цезарь лежал в постели расслабленно, хотя и знал о том, что впереди, уже завтра, его ожидает ничуть не менее легкий, а скорее всего даже более трудный день. Он чувствовал легкое покалывание в спине, видимо, с непривычки спать в походах на таких столь роскошных простынях из дорогих тканей, потому что отправляясь в путь, всегда предпочитал что-либо поскромнее. Различные мысли не покидали его голову, создавая некий непостижимый узор. Он все ещё бесповоротно продолжал размышлять о прошлом, которое снова словно бы приближалось к нему навстречу, и почему-то не отпускало его. Он думал о тех людях, которые окружают его здесь, в пустыне. Здесь ведь нет ни капли нормальной человеческой жизни, можно себе представить, что это за дикое и однообразное печальное существование под вечно обжигающим солнцем, посреди мертвых песков и барханов… О нет, это даже трудно назвать таким словом, как существование. При каждой подобной мысли он втайне поражался, хотя естественно, что ещё позавчера и представить себе не мог, что с ним произойдет именно здесь, в этих казалось бы позабытых всеми местах. Скорее всего, пришедшая к нему накануне мысль также верна и в противном случае, если бы ему не удалось успешно договориться о дальнейшем с Наджарой, против всех местных племен римляне навряд ли смогли бы выстоять. Пусть даже против них была бы не одна какая-нибудь конкретно взятая вражеская армия, а только отдельные отряды местных пустынных воителей, но даже в таком случае одному лишь сильно ослабленному легиону с ними было не справится, вполне могла повториться ситуация с вторжением войск персидского царя Дария Первого Ахеменида, величайшего правителя и создателя огромнейшего царства, в столь же дикие степные и пустынные земли скифов, когда без единого серъёзного сражения местным народам удалось настолько значительно ослабить вражеское войско своими постоянными перекочевками, отсутствием воды и провианта, неожиданно быстрыми ударами по противнику ночью либо в моменты песчаных бурь, и такими же внезапными отходами куда-то вглубь своих странных, непостижимых земель… И хотя войско Дария было тоже отлично подготовлено, вооружено и снаряжено, его опытные и умелые воины ранее разбили почти всех царей Востока и присоединили их земли к Персии, обложив их громаднейшей данью, из скифских степей и пустынь персы вернулись отнюдь не победителями, скорее наоборот, им ещё очень повезло вернуться оттуда вообще живыми, ибо при отступлении их тех проклятых Богами мест даже жизнь самого царя неоднократно подвергалась огромной опасности. Но все равно римский полководец продолжал считать себя частично виновным в том, что выбрал ранее такой непредсказуемый путь напрямик через пески пустыни, и лишь приложив определенные усилия, сумел на время избавить себя и своих солдат от неприятностей. Впрочем, его поход был далёк от завершения, а постоянно вспоминать о произошедшем было не в его обыкновении. Пусть даже это и могло стоить очень дорого ему самому и его людям, сейчас часть задуманного уже позади, теперь остается воплотить остальное. Но почему же в своих странствиях он всегда встречает так много всего непостижимого? Например, и сейчас судьбы предпочли свести его с более чем необычной и столь же таинственно красивой женщиной – Наджарой, волею тех самых судеб предводительницей кочевников… «Иногда кажется, что философы работают совершенно не над теми вопросами, которым следовало бы уделить внимание, и в оливковых садах думают свои думы совершенно неправильно, не так, как на самом деле стоило бы обо всём этом подумать», - размышлял он, вглядываясь вверх, где висел полог шатра. – «Почему этот напыщенный грек Аристотель, а вслед за ним и наши писатели Катон и Варрон утверждают, что все варвары - это порода людей, неспособных свершить ничего замечательного? Доказательства этого тезиса так шатки в их устах. Наджара не только красивее и привлекательнее, но при этом и гораздо умнее и рассудительнее большинства, даже практически всех римлянок, с которыми мне доводилось видеться ранее когда бы то ни было, так неужто эти так называемые ученые и мудрецы бы стали отрицать очевидное?» Да, он ей понравился, это очевидно и сейчас уже не вызывает никакого сомнения; она всячески пыталась добиться его расположения в то время, как окружающая обстановка продолжала оставаться тревожной. На мгновение её сильный и красивый образ снова предстал перед глазами римлянина, глаза словно манили, а слова завораживали… Она продемонстрировала сегодня более чем просто удивительные – самые что ни на есть невероятные свои дарования, которые во многом являлись практически невозможными… Но сейчас всё ещё может измениться не в самую благоприятную сторону… Однако Цезарю хотелось мыслить в этот миг обо всем, что угодно, только кроме несчастий. Ведь теперь, главное, он сможет направить здесь дела в необходимое ему русло. Слегка приподнявшись на локтях, он возвысился над постелью и, осторожно бросив взгляд на Наджару, что, похоже, пребывала сейчас в объятиях сна, вспомнил о своих планах по отправке одного из легионеров с донесением о событиях минувшего дня (разумеется, только о том, что происходило до наступления тёмного времени суток) в преторий легиона, но решил не беспокоиться на этот счет, потому что центурион Ланг был уже достаточно проинструктирован, и нет необходимости внушать этому старому и испытанному, но достаточно недалекому воину что-либо в дополнение к своим первоначальным планам. Тот и в одиночку сумеет справиться, в нужный момент отдаст приказ и выбранный для выполнения этого задания воин отправится в путь к римскому лагерю, разбитому приблизительно в трёх миллиариях отсюда. Цезарь привстал, набросил на плечи плащ. Его помыслы словно сами собой вновь вернулись к воительнице. Воистину, редко чем в последнее время можно было удивить полководца, но вот она каким-то невероятным образом смогла это сделать… Ему захотелось просто слегка взбодриться, и он сделал несколько шагов вперед, к выходу. Подойдя туда, приподнял полог и постоял так примерно с полминуты, чувствуя приятное дуновение прохладного ветра на лице, потом вышел и принялся обозревать ту картину, которую являл собой лагерь этого племени ночью. А зрелище и в самом деле было незаурядное. Лагерь пребывал в тишине ночи, лишь часовые, очевидно, бодрствовали на своих постах, но отсюда никого не было видно. Приятная ночная прохлада усилилась, и Цезарь в очередной раз успел подивиться тому, как она быстро меняется в сторону нестерпимого зноя днём. Некоторое время он продолжал вот так просто стоять и наслаждаться освежающей всё тело прелестью южной ночи, смотрел по сторонам и бросал взгляды вверх, к небу, но даже неистовый блеск звездных костров казался ему сейчас бесконечно далеким и слабым по сравнению с тем немыслимым жаром, который только что будто бы опалил его дотла… Судя по звёздам, вероятно, приближалось предрассветное время.
Najara: То, что произошло этой ночью, между Наджарой и Неверным римлянином, было для неё столь же большим откровением. как и Джинны, которых она услышала когда-то в детстве. Сначала ощущения были немного пугающими, так что Наджара трепетла в сильных руках мужчины, вздрагивая всем телом. Но, его сладкий шопот, его богоподобная притягивающая красота, - всё это отодвигало страхи на второй план. В момент соития. воительница Востока выгнулась дугой, а её пламенный взор встретился с, чуть туманными от желания глазами римского полководца... ...Их любовь длилась несколько часов. В течение всего этого времени, пустынница, то парила в облаках, то падала в пропасть наслаждения, даря Цезарю ту любовь Вселенной, которую обещала. Джинны не противились. Они не противились новым ощущениям Наджары. ни тому, что она была в объятиях Неверного. Почему? Этого ей было знать не дано. На всё воля Света и, видимо. эта волшебная ночь, была дарована Его верной служительнице в награду за что-то... *** Проснулась Наджара, когда солнце ещё не взошло. Некоторое время, она, утомлённая и расслабленная от ночной страсти, просто лежала на подушках, глядя в сводчатый потолок шатра. Правильно ли я поступила, поделившись с ним своим внутренним светом? - мысленно задавалась вопросом Наджара, - Примет ли он его? Или, лишь посмеётся надо мной? - она повернула голову и взглянула на мужскую фигуру. стоящую на пороге шатра. Её сердце, вновь, сладко замерло, при воспоминании прошлой ночи. Однако, её собственный разум (или веление Джиннов), тут же остудили романтический пыл: не насовсем, но, ровно настолько, чтобы увлечённая новым чувством, воительница света не забывала о своём долге. Поднявшись, Наджара начала одеваться. Делала она это быстро и бесшумно, как подобает воинам. В конце, быстрым движением вложила меч в ножны и. подойдя к порогу шатра, около которого стоял Цезарь, проговорила, нежно тронув его за плечо: - Эта ночь была волшебным сном для нас обоих, но, она не должна стать помехой для нашей основной цели. Ты согласен? - тон Наджары был серьёзным, но взгляд и, полуприоткрытые чувственные губы, говорили о том, что таких ночей. возможно, будет ещё великое множество, - Я обойду посты и узнаю, как прошла ночь. Потом, у нас будет утренняя тренировка. а, после, лёгкий завтрак. Потом обсудим планы дальнейшего продвижения. Легко коснувшись губами губ римлянина, воительница покинула свою палатку. *** Ночь прошла спокойно. Это не могло не радовать предводительницу. Утреннюю тренировку она, как всегда, провела за час до рассвета. Цезаря она на неё, умышленно н позвала: они были близки, да, но не настолько, чтобы поверять ему те тайны, которые положено знать только Воинам Света. Тренировка была всё такой же неистовой и жёсткой, как и все предыдущие. Наджара, как и всегда говорила о Свете и о Священной войне. Только сегодня речи её были ещё более проникновенными и вдохновенными, чем обычно. Её воины заметили это. только никто, по обыкновению своему, не стал спрашивать о причине такого подъёма. Предводительница, была проводникм высшей воли, пути которой были неисповедимы. Завтракали, обыкновенно, на открытом месте, сидя на коврах и тканях: зелёный чай, фрукты, козий сыр и кумыс, вот и всё. что было в запасе пустынников. Римские центурионы хотели было принимать пищу отдельно. Заметив это, Наджара подошла к Цезарю и, негромко спросила, посмотрев ему в глаза: - Почему твои воины не хотят присоединиться к нам? Разве мы не союзники? Или они считают унизительным есть с нами за одним столом? Воительница всего лишь задала простой вопрос, но в её мягком голосе слышалась, едва различимая угроза и твёрдость. Видно было, что Наджара никому не позволит пренебрежительно относиться к своему народу, даже тому, кому отдала своё сердце. Вдруг, в голове её, вновь неуловимым эхом зазвучали голоса. Женщина, едва заметно, вздрогнула и, извинившись перед Цезарем, отошла куда-то за шатры. Там, она опустилась на колени и, разведя руки в стороны, подняла лицо к солнцу. Джинны говорили с ней: они укоряли её за гнев, в котором, пока не было необходимости. Они говорили ей, что эти, пришедшие с Запада Неверные, пока ещё. просто не поняли и не прониклись идеями Света и, что Наджара не должна быть так строга к ним. - Я всё понял, - проговорила она, умиротворённо улыбаясь и поднимаясь с уже прогретого утренним солнцем песка. А вот горячие восточные воины. не поняли. Не знали они о приказе Джиннов и о том, что Наджара уже шла сюда. чтобы умерить их пыл. Увидев, что римские центурионы сторонятся общего места трапезы, Юсуф стремительно подошёл к ним и, сверля взглядом, спросил, (при этом тембр его речи ускорился и, возможно, стал менее понятен, дже, если римляни и знали сирийское наречие): - Почему вы не завтракаете с остальными? Сторонитесь нас, да? Что, считаете нас недостойными? - Юсуф распалялся всё больше, а рука его уже лежала на рукояти кривого меча, - Да, известно ли вам... - Юсуф! Именем Света приказываю - остановись! Властный окрик Наджары, появившейся из-за ближайшего шатра, заставил воина обернуться. Он замер, но огонь в его глазах всё ещё не погас. Увидев это, женщина подошла и, мягко, но строго проговорила, чуть сжав запястье воина, давая, тем самым понять, чтобы он убрал руку с меча: - Джинны приказали не трогать их, - в её взгляде сверкнула сталь, Юсуф потупился и отошёл на два шага назад, убрав руку с рукояти меча, - легионеры могут присоединиться к нашей трапезе, когда сами этого захотят. - Прошу прощения, - пробормотал Юсуф и ушёл к остальным. Наджара же повернулась к легионерам и, светло улыбнувшись им, проговорила: - Не держите зла на моих воинов. Они горячи, и жаждут боя, потому и не сдержались. Сказав это, наджара склонила голову в знак уважения и, тоже направилась к остальным, чтобы принять утреннюю трапезу.
Gaius Julius Caеsar: … Вопреки своему обыкновению, он даже не успел обернуться, как почувствовал прикосновение быстрой, лёгкой и нежной руки к плечу; вслед за этим раздался певучий голос Наждары: - Эта ночь была волшебным сном для нас обоих, но, она не должна стать помехой для нашей основной цели. Ты согласен? – её слова звучали довольно серъёзно. Полководец наконец обернулся и посмотрел на неё. Ответом был такой же взгляд и чувственное выражение лица и губ. Не переставая удивляться тому умению, с которым на Востоке умеют повествовать о самых различных вещах, он тоже слегка улыбнулся и ответствовал: - К сожалению, не бывает ничего вечного, как и эта первая ночь… Воспоминания о ней, наверное, будут ещё очень долго приходить ко мне и плескаться в волнах моей памяти, ведь самое первое впечатление зачастую оказывается самым главным и важным. Во сне я снова и снова буду видеть, как дробится и пляшет сквозь полог шатра отражение луны, буду слышать твой голос, шепчущий слова любви, он словно сливается с шепотом ночи... Канула в вечность эта блаженная ночь, умерла луна, что озаряла её, а тени, которые качали нас на своей груди, точно в колыбели, влились в зарождающийся день и растворились в нём. Одно лишь неизменно, было и будет всегда: там, где мы целовали друг друга и сжимали в объятьях, когда-нибудь будут целоваться влюбленные, которые еще не родились на свет. Сколько счастья обещает нам время, но суждено ли сбыться этому обещанию?... И затем продолжил: - В настоящее время я всего лишь хочу достичь следующего: без потерь добраться до Фарнака и успеть разгромить его прежде, чем он наделает ещё больше невообразимых бед и причинит нам ещё больше горя. Значит, если такова моя основная цель, то, стало быть, она отныне и твоя тоже. Вот из этого мы и будем исходить в дальнейшем. - Я обойду посты и узнаю, как прошла ночь. Потом, у нас будет утренняя тренировка, а, после, лёгкий завтрак. Потом обсудим планы дальнейшего продвижения. - Думаю, ничего страшного за время ночи не произошло, ибо в противном случае мы бы уже знали об этом… Хотя, если признаться, я по-прежнему не перестаю дивиться, как это тебе удалось достичь столь оптимального баланса в управлении своим войском и тем самым приблизить его к тому образу, который привык видеть я? Да, воистину, многие мои военачальники и доверенные лица выглядят не лучшим образом перед тобою… Тут он снова поцеловал её; в свою очередь, коснувшись губами губ римлянина, воительница покинула свою палатку. »Вот это дело! – подумал он, глядя ей вслед и ни на секунду не переставая любоваться ею. – Никаких подношений кресел, обходов и церемоний прощания, всё очень естественно и просто, но именно от этого и вся прелесть! Сколько же мне можно постоянно видеть в Риме одни и те же молебствия, достойные верховного понтифика?! Знатные граждане сами пробуют блюда, подаваемые мне, в моём присутствии, как было принято в прежнее время… Хорошо, мне удалось добиться, чтобы на приёмах и обедах меню зависело от моих новых поправок к закону против роскоши. Теперь, когда они утверждены, гостям может быть подана только одна закуска. И никаких представлений, никаких «Афродит и Гефестов» и «Шествий Озириса», как это было в Александрии! Право, мне надоедало слушать постоянно одно и то же! Особенно когда Хармиана читала Клеопатре «Плетущим гирлянды» Сафо. Можно было умереть с тоски! А здесь всё по-настоящему, без излишеств, без этого блеска, с которым меня постоянно встречают и провожают. И, пожалуй, именно здесь меня встретили даже лучше, чем где бы то ни было». *** … Когда центурионы Ланг и Ленн вместе со своими воинами устроились отдельно и хотели было достать свои запасы пищи, чтобы по привычке поесть и набраться сил утром для нового дня, Наджара заметила это, тут же подошла к Цезарю и негромко спросила, по своему обыкновению пристально посмотрев ему в глаза: - Почему твои воины не хотят присоединиться к нам? Разве мы не союзники? Или они считают унизительным есть с нами за одним столом? - Они не привыкли к столь ярко выраженным проявлениям доброй воли, какие неизменно встречают здесь… Видимо, свою роль играет и присущий моим людям сугубо корпоративный дух, ведь они привыкли так поступать изо дня в день уже на протяжении многих лет… Что ж, рано или поздно всё приходится менять. Думаю, сейчас всё это можно устроить, - ответил ей Цезарь, но вдруг женщина едва заметно вздрогнула и, извинившись, отошла куда-то за шатры. Он пожал плечами и направился к своим солдатам. А тем временем, увидев, что римские центурионы сторонятся общей трапезы, один из местных воителей не преминул указать им на это и стремительно подошёл к ним, сверля новых союзников острым и пристальным взглядом, а затем быстро спросил о чём-то; слова словно смешивались между собою в гортани и на слух было очень трудно понять, о чём идет речь, даже если кто был неплохо знаком с восточными наречиями. Цезарь был с ними знаком, но и он не сразу прислушался и уловил смысл сказанных слов, хотя обо многом можно было просто догадаться по интонации и выражению, с которым они были произнесены: - Почему вы не завтракаете с остальными? Сторонитесь нас, да? Что, считаете нас недостойными? - Рука его уже лежала на рукояти меча. - Да, известно ли вам... - Что он говорит? – переспрашивал у друга Эмилий Ленн. – Надеюсь, речь не о нас… И… не о Цезаре, правда? Надеюсь, никто здесь не осмелится высказаться против него? Ведь мир принадлежит Риму, и боги отдали его Цезарю; Цезарь потомок богов, он не проиграл ни единой битвы, он отец своим солдатам, он пятой зажал пасть богачу, а бедняку он и друг и утешитель. Кто осмелится выступить против? Боги любят Рим: поэтому они и отдали его Цезарю, своему потомку… - Скажи это тем, кто нас окружает! – скептически отозвался тот. – Вряд ли они согласятся, а вот о божественном происхождении нашего полководца я бы вообще предпочел до поры до времени помалкивать… - Я попросил бы всех присутствующих успокоиться… - начал было говорить подошедший ближе Цезарь, одновременно делая соответствующий жест рукой в отношении своих воинов, которые ровным счетом ничего не поняли из слов сирийца, но догадались, что они имеют прямое отношение к ним самим, причем произнесены скорее в негативном, чем в позитивном смысле. Но тут вдруг неожиданно послышался окрик Наджары: - Юсуф! Именем Света приказываю - остановись! Воин приостановился, но, судя по всему, ещё не успокоился. Увидев это, женщина подошла и сделала ему знак убрать руку с меча: - Джинны приказали не трогать их, - тот потупился и отошёл на два шага назад, оставив в покое свой меч, - легионеры могут присоединиться к нашей трапезе, когда сами этого захотят. - Прошу прощения, - пробормотал воитель и отошел в сторону. Наджара же повернулась к легионерам и с улыбкой проговорила: - Не держите зла на моих воинов. Они горячи, и жаждут боя, потому и не сдержались. И тут Цезарь почувствовал, что ему надо вмешаться и произнести речь. Он слегка приобнял Наджару, кивнул ей, а затем резко отошел в сторону и смело вышел навстречу её людям. Увидев это, центурион Ланг хотел было на всякий случай последовать за ним, чтобы предварить его выступление, как это принято, какими-нибудь словами, например: «Сейчас с вами будет говорить сам Цезарь; слушайте Цезаря!», но тот одним взглядом приковал его к месту. Оказавшись неподалеку от воинов пустыни, он призвал их обратить на себя внимание, а потом, хотя и с ощутимым акцентом и не всегда правильно, нот всё же достойно для иноземца стал говорить на их языке, дабы они его поняли. Он начал так: - Я понимаю, что все насущные дела требуют моего личного присутствия в Риме, но предпочел предварительно так устроить те провинции и местности, которые имел в виду посетить, чтобы они освободились от внутренних раздоров, жили бы по справедливым законам и управлению, и перестали бы бояться внешних врагов. Сначала я надеялся осуществить это скоро, так как многие провинции совершенно не пострадали от войн, но в действительности предстоит, несомненно, больше хлопот… Люди мои, к сожалению, незнакомы со многими местными правилами и обычаями, ибо прибыли сюда впервые только со мной, но они, как и я, хотели бы избежать недоразумений по своему незнанию или неопытности, поэтому также постарайтесь это понять… Сделал несколько шагов туда-сюда, потом снова остановился и продолжил, глядя прямо в лица восточных воинов: - Все вы прекрасно знаете, что Фарнак не очистил Киликии, Вифинии, Понта, да и не думает их очистить, так как чрезвычайно возгордился от удачного сражения с Домицием Кальвином. Здесь, на Востоке, я определяю всем без исключения людям, оказавшим мне услуги, награды от имени Римского государства и от себя лично, обещаю свое покровительство, возложив на союзников одну лишь только обязанность охранять и защищать провинции, и люди Востока преисполнены дружественных ко мне и к римскому народу чувств… Устраивая всё таким образом к удовольствию местных народов, я прибыл сюда, дабы бороться с Фарнаком и победить его. Мы не можем простить ему обид, публично нанесенных всем нам. Мало того, великие и тяжкие насилия над местными жителями и римскими гражданами, торговавшими в Понте, никто из нас не в состоянии сделать несуществующими и забыть про них, но мы не можем вернуть жизнь убитым. Наш общий враг видит, что я всячески спешу выступить против него, поэтому он хитрит, и по необходимости предпринимает теперь то, что при других обстоятельствах делал по природной склонности, - именно неожиданно для всех спешит дать сражение. Поэтому мы должны опередить его, иначе он сам придет сюда и сделает на этих землях то же самое, что уже свершил в Вифинии и Понте, привнеся туда повсюду одни лишь только смерти, пожары, разрушения; всюду путь его сопровождает гибель невинных людей и истребление целых народов. Поддержите меня, и вы получите всё то, о чём попросите. Потом, закончив произносить речь, вернулся на своё прежнее место рядом с Наджарой и спросил у неё: - Искренне надеюсь, что им понравились мои слова, хотя это была чистой воды импровизация, никоим образом не подготовленная заранее.
Najara: Цезарю удалось сделать то, что не удавалось сделать ни одной многотысячной армии, пытающейся захватить и поработить пустынников: он смог заставить их слушать и слышать себя. Причём, слушать не потому. что об этом попросила Наджара, безмолвно смерив своих солдат властным взглядом и, подняв руку в усмерительном жесте, а, птому, что римлянин, действительно умел говорить, подбирая нужные в данную минуту и в данную секунду слова. В том, что его речи действуют гипнотически. смогла убедиться и сама Наджара, там, на пороге палатки, когда он отвечал ей на её благодарность за прекрасную ночь. Сердце её до сих пор замирало, когда она вспоминала его прекрасные слова, и вкус его лёгкого поцелуя... А сейчас, она сидела и слушала его речь, обращённую к её людям, не сводя с него пристального, даже восхищённого взгляда. Ему так идёт наш язык... Он говорит на нём так, будто, действительно, родился здесь и, сейчас, просто немного позабыл его. О, Великий Свет, правда ли то, что он также избран, как и я? Правда ли, что ему суждено идти по миру вместе со мной. неся мир и освобождение? Словно бы в ответ на мысленные вопросы восточной воительницы, в тот самый момент, когда Цезарь говорил об освобождении от власти и угнетения Фарнака, солнце над его головой было расположено таким образом, что, если смотреть прямо на римлянина, создастся такое впечатление, что от его головы исходит сияние. И, Наджара, видя это, счастливо заулыбалась. Когда речь полководца закончилась, воины пустыни поднялись со своих мест и, все, как один, устремили свои взгляды на предводительницу. Та кивнула. Это было знаком того, что слова римского союзника не противоречат делу Света и не являются речами Неверного, желающего смутить их разум. Поняв это, воины постепенно стали расходиться по своим делам. Возможно, со стороны, могло показаться, что пустынники, как бараны на пастбище выполняют волю предводительницы и, сами не в состоянии отличить обман от правды. Однако. это было далеко не так: они всё прекрасно понимали и видели, но, им нужно было знать, что Свет согласен с этим, а Свет вещал свою волю исключительно через Наджару, потому, все взоры и были обращены к ней. Это потом, через несколько столетий у народов Востока появится своя религия, которая. впоследствии не будет нуждаться в проводнике- посреднике. Великий Свет получит имя, а, таких, как Наджара, станут называть Пророками. Но, это будет потом, а пока, пустынники следуют за своей предводительницей. которая следует указанием Джиннов, которые являются посланниками Великого Света. - Ты сказал именно то, что нужно, - улыбнулась Наджара, сидя рядом с Цезарем на песке. Перед ними стояли вино и фрукты. Все разошлись, так что, они остались одни и могли поговорить спокойно, пока солнце ещё не вошло в зенит и не началась изнурительная жара, от которой потом негде будет укрыться. - Мои воины рвутся в бой и, твоя речь вдохновила их. Они признали в тебе союзника, потому что поняли, что ты хочешь того же, что и мы. Наджара замолчала, взяв с подноса сочный персик и медленно надкусила его. На её губах остался сладкий сок, который, увлажняя губы, делал их, ещё более чувственными. - Ты спрашивал, как мне удалось так дисциплинировать своих воинов? - начала она отвечать на вопрос, заданный Цезарем ещё утром, в палатке, - Всё дело в Вере, - она посмотрела на собеседника и продолжила, - простой боевой выучки и постановки боевой задачи не достаточно. Главное - Верить. Знать, за что и, во имя чего ты сражаешься. Материальные блага - это прекрасно, но, если идёшь на бой, думая лишь о вознаграждении - ты уже проиграл, потому что душа твоя пуста и, в ней нет Веры. А нас ведёт Свет, поэтому, даже в час смерти мы являемся победителями, потому что наши души не пусты и наш путь - пусть Света. Сказав это, Наджара наполнила кубок Цезаря вином. Сама же взяла себе пиалу с зелёным чаем. Сделав глоток, она пояснила: - Я знаю, что вы, люди Запада, предпочитаете вино. Мы же пьём его редко, и предпочитаем ему травы. Некоторое время, они молча завтракали, потом Наджара проговорила, поднявшись с расстеленных на песке ковров: - Скоро вернутся мои разведчики. Я выслала их в ближайшие поселения на границе с пустыней, чтобы они выяснили, как далеко продвинулся Фарнак по восточным землям. *** А Фарнак продвинулся довольно далеко и, уже захватил мелкие поселения на границе с сирийскими пустынями. Так что, разведовательный отряд Наджары попал в окружение. Начался бой. Легион Фарнака по численности превосходил пустынников почти в два раза, но, та неистовая ярость, с которой дрались воины Востока, практически уровняла шансы. Без потерь, однако, тоже не обошлось. Через несколько часов, в лагерь вернулся изрядно поредевший разведовательный отряд. Некоторые воины, будучи раненными, всё равно шли сами, некоторых несли на носилках. - Мы попали в окружение, - докладывал Ахмед, стоя на коленях перед Наджарой и Цезарем, которые теперь находились в палатке предводительницы перед расстеленной на низком столе, картой, - их было больше, но мы вырезали половину. Сеййчас Фарнак ждёи подкрепления, они скоро будут здесь. - Встань, Ахмед, - проговорила Наджара, дослшав доклад разведчика, - отдохни сам, залечи раны и помоги другим. Да, и, скажи Фариду, чтобы пришёл сюда. Ахмед поднялся и, поклонившись, вышел. На красивом лице Наджары, теперь появилась мрачная тень, говорящая о том, что её терзают отнюдь не весёлые размышления. Мои воины снова гибнут. Зло не дремлет... И, в этот раз, оно превосходит нас по численности. Но, это лиь укрепит наш дух. Тем более, что с нами теперь сила Рима. Глаза пустынной воительницы сверкнули сталью. На лице появилась холодная решимость. Плечи женщины расправились сами собой, а в груди уже разгорался огонь воинской ярости. Её сознание уже было там, на поле битвы, а сердце колотилось в ритме боевых барабанов. Повернувшись к Цезарю, она проговорила: - Сейчас сюда придёт Фарид - мой военначальник. Мы должны обсудить план наступления вместе. А, разве ты не позовёшь своих центурионов? Женщина не знала, как было принято в Риме, но она лично, всегда обсуждала все важные вопросы со своими доверенными людьми.
Gaius Julius Caеsar: Основные силы римлян располагались укрепленным лагерем в двух миллиариях от их новых союзников. Утром, когда посыльный от Цезаря прибыл в лагерь и сообщил командованию последние новости, в претории легиона – палатке для собраний командного состава, выдержанной в виде квадрата, сторона которого равнялась двумстам футам и который находился ближе к выходным воротам (porta praetoria) на главной лагерной улице (via praetoria) и посреди главной площади (principium) – было проведено совещание, на котором было решено пока оставаться здесь вплоть до дальнейших распоряжений командующего. И сейчас, когда в претории оставались примипил Луций Септимий Авл и центурион Публий Верр, у порога вдруг снова появилась фигура легионера-вестового в шлеме, облаченного в «лорику сегментату» (Lorica segmentata) - доспехи из кожаной основы. В руке у него был пилум (pilum), метательное копьё, необходимая часть вооружения всякого легионного солдата, состоявшее из древка и железного наконечника, наполовину всаженного в древко. Вооружение воина дополнял щит-скутум из двух склеенных вместе деревянных пластин, обтянутых телячьей кожей. Новоприбывший не стал медлить и, по распорядку, бытовавшему в римской армии, почтительно обратившись к старшему по званию из командиров, доложил о прибытии посольства во главе с Дейотаром, тетрархом Галлогреции. Луций Септимий Авл отозвался не сразу. Это был высокий, статный офицер, первый центурион пилуса первой когорты и старший центурион легиона, носивший наименование «примипил» (primus pilus), по положению в отсутствие легата, пропретора или самого полководца командовал именно он. У него не было каких-то высокопоставленных родственников, и для того, чтобы дослужиться до примипила, он вынужден был следовать обычному порядку службы и пройти все центурионские ранги. Так что сейчас ему было уже за сорок, но об этом как-то быстро забывалось при первом же взгляде на его внушительную фигуру, сильное, волевое лицо и темные, лишь немного тронутые сединой волосы. Его сослуживец, Публий Верр, выглядел куда менее важно и импозантно; единственное, чем он мог похвастаться, так это только тем, что был явно помоложе примипила; в остальном он уступал как по внешности, так и по характеру, хотя, казалось бы, мало кого из командиров легиона можно было назвать либерально мыслящими людьми. - В отсутствие Цезаря приму его я! – объявил Авл. – Пусть войдет по моему приказу! Легионер почтительно поднял правую руку, чётко развернулся и вышел. - Тетрарх Галлогреции? – переспросил Верр, который тем временем просматривал какие-то свитки. – Что-то не припомню такого. - Точнее, большей её части, - ответил Авл. - Как доказали нам остальные тетрархи, он, собственно, не имеет на это права ни по законам, ни по традиции, но зато является царем Малой Армении, так как получил этот титул от римского сената. Но пусть лучше сам Цезарь поставит его на место. Просто выслушаем, что ему нужно. Явился Дейотар, мужчина среднего роста и неопределенных лет, субтильного телосложения и длинными, аккуратно причесанными чёрными волосами, уложенными по моде его родной страны. В широких, навыкате, глазах застыло сомнение. Он вошел отнюдь не в парадном царском одеянии и даже без знаков царского сана, а всего лишь в простой и на вид очень скромной одежде частного человека, оставив за порогом претория свою свиту и предпочтя самому решить свою судьбу. После взаимных приветствий он начал говорить с сильно заметным варварским произношением, слегка путая порядок слов и грамматические формы окончаний: - Прибыл я сюда к вам нижайше и с покорной просьбой помиловать меня… Ибо, находясь в своей земле, в такой части света, в которой никогда не было Цезаревых воинских сил и гарнизонов, я был просто вынужден присутствовать некоторое время в лагере Гнея Помпея под давлением его злокозненных войск и их грубых начальников… Конечно, совершенно не моё дело было вмешиваться и вообще как-то проявлять себя, выступать стороной в спорах, возникших промеж римского народа, но должен и обязан был я повиноваться наличным властям… - Дейотар! – ответил ему Авл с нескрываемым презрением в голосе, даже не называя его царским титулом. – Вспомни о многочисленных услугах, которые Цезарь оказывал тебе в свое консульство в виде государственных постановлений! Ты не можешь допустить ссылки со своей стороны на незнание, так как человек, столь умный и осторожный, мог бы знать, кто владеет Римом и Италией, где сенат и народ римский, где республика, кто, наконец, консул после Луция Лентулла и Гнея Марцелла! Поэтому твоё дело будет разобрано Цезарем, а пока ты останешься у нас! Тот в первую минуту испуганно задрожал, но нащел в себе силы опомниться от потрясения перед ожидающим его судом Цезаря и поспешно проговорил: - Прошу мне простить дерзость мою, но по-римски вооруженный и обученный легион был образован мною из местных жителей моей земли, а также конница; и всё это я с восторгом передаю для участия в войне величайшему, непобедимому и божественному Цезарю! Оба командира быстро переглянулись. Повисла недолгая пауза, после которой Авл подытожил безаппеляционным тоном: - Тогда ты тем более обязан дождаться Цезаря! И вызывал охрану: - Увести этого самопровозглашенного тетрарха и его так называемую свиту, и держать их под строгим надзором до прибытия командующего! *** - Ты сказал именно то, что нужно, - Наджара сидела рядом с Цезарем на ковре и улыбалась. Он видел, как молодая женщина с легким вздохом прикоснулась к одной из застежек своего одеяния… Да, он снова видел перед собою это очаровательное и прелестное создание, и вновь она была удивительно хороша, а одежды так изысканно обрисовывали её стройное тело. Каскад локонов, в которые свились её волосы... Её щеки с небольшими, лёгкими ямочками едва заметно алели, как раскрывшийся лотос, а глаза то были слегка потуплены словно бы в смущении, то опять гордо смотрели вперед, но на губах порхала неизменная лёгкая улыбка, в любой момент готовая ослепительно вспыхнуть. - Да, да, все так, – проговорил полководец, устремляя свой взгляд прямо на её, – Конечно, Наджара, ты права. - Мои воины рвутся в бой и, твоя речь вдохновила их. Они признали в тебе союзника, потому что поняли, что ты хочешь того же, что и мы. Она вдруг замолчала и, взяв с подноса персик, медленно надкусила его. - Ты спрашивал, как мне удалось так дисциплинировать своих воинов? Всё дело в Вере, - в свою очередь, она посмотрела на римлянина: - Простой боевой выучки и постановки боевой задачи не достаточно. Главное - Верить. Знать, за что и, во имя чего ты сражаешься. Материальные блага - это прекрасно, но, если идёшь на бой, думая лишь о вознаграждении - ты уже проиграл, потому что душа твоя пуста и, в ней нет Веры. А нас ведёт Свет, поэтому, даже в час смерти мы являемся победителями, потому что наши души не пусты и наш путь - пусть Света. Цезарь задумчиво отвечал: - Вот так и бывает… Каждую минуту своей жизни мы должны помнить клятву, которую когда-то дали сами себе, и дело, которому себя посвятили. Мы забываем обо всем суетном, забываем о красоте, которой нас иногда тешит судьба… Но мы никогда не забываем о мести, которая нас постигнет, если мы хоть в самой малой малости отступимся. Вот и я не забываю о той великой роли, которая мне суждена, – его тихий голос стал громче, потому что он все больше и больше переживал свои чувства, – И ты не забывай, как важна цель, ради которой судьбы научили всему, что ты знаешь, и поместили туда, где ты находишься, не забывай ни на единый миг о чистоте души и о предназначении, – его глаза неожиданно засверкали и, римлянин среднего роста, он вдруг словно вырос, стал величественным, и сам даже почувствовал некий благоговейный трепет перед своими словами. Наджара наполнила кубок Цезаря вином, а сама взяла чашку с чаем: - Я знаю, что вы, люди Запада, предпочитаете вино. Мы же пьём его редко, и предпочитаем ему травы. - Если и есть на свете вещь, от которой я содрогаюсь, тогда это вино! – произнес в ответ он полусеръезным-полуироничным тоном. – Когда бы я его не пробовал раньше, последствия всегда были далеко неутешительными. Поэтому я и перестал его пить вообще. Кстати, именно за то, что один из моих центурионов хотел выдавать своим людям вино вместо воды из-за недостатка последней, я сместил его с должности и отстранил от командования. Злополучный должен еще благодарить меня за спасение, ведь тем самым я избавил его от суда и кары. Поэтому налей мне лучше того самого необычайного напитка, который мне уже удалось вчера отведать, и который так великолепно утоляет жажду! И время опять словно бы остановилось… Неизвестно, сколько прошло с этого момента до тех пор, когда Наджара поднялась с расстеленных на песке ковров со словами: - Скоро вернутся мои разведчики. Я выслала их в ближайшие поселения на границе с пустыней, чтобы они выяснили, как далеко продвинулся Фарнак по восточным землям. Цезарь кивнул: - Ко мне тоже должны вскоре поступить результаты рекогносцировки… Главные силы известят меня об итогах разведки, и тогда мы примем решение о том, как нужно действовать дальше. *** В палатке воительницы собрались трое: герои предыдущей сцены и только что вернувшийся из разведки начальник одного из отрядов. - Мы попали в окружение, - повествовал вернувшийся командир разведывательного отряда, одетый так же, как и все остальные воины пустыни, - их было больше, но мы вырезали половину. Сейчас Фарнак ждёт подкрепления, они скоро будут здесь. - Встань, Ахмед, - сказала ему Наджара, - отдохни сам, залечи раны и помоги другим. Да, и, скажи Фариду, чтобы пришёл сюда. Тот вышел. На лицо Наджары опустилась тень. Но вот она словно бы исчезла, а глаза предводительницы обрели прежний, решительный вид. Она сказала, обращаясь к Цезарю: - Сейчас сюда придёт Фарид - мой военначальник. Мы должны обсудить план наступления вместе. А, разве ты не позовёшь своих центурионов? - Скоро сюда с эскортом прибудут мои командиры, примипил Авл и начальники центурий, а также аквилифер Трогг. Как сообщил мой посыльный, у них тоже есть для меня очень важные известия, - ответил Цезарь. Он подошёл поближе к невысокому столику и посмотрел на карту. - Кстати, что это за город на приграничной территории с пустыней? Здесь указано, что он называется Зела и лежит на равнине, и вокруг него находится много высоких холмов, отделенных друг от друга глубокими долинами; а один из этих холмов, самый высокий, примыкает почти к самому городу и находится в трех миллиариях от него. Оторвал взгляд от карты и снова посмотрел на Наджару: - Было бы очень неплохо встретить Фарнака там, потому что там есть наши римские старые лагерные укрепления, построенные ещё войском Триария, который в свое время воевал там против полчищ Митридата, отца нашего теперешнего врага.
Najara: - Я никогда не забуду о своём предназначении, - проговорила Наджара, глядя на римлянина снизу вверх. Несмотря на то, что они сидели на коврах, Цезарь, вдруг, ппоказался ей выше неё самой, а его сверкнувшие уверенностью и превосходством глаза, буквально покарили воительницу пустыни. Сейчас. в этот миг, когда её возлюбленный римлянин, считавший себя баловнем судьбы, находился на пике своего величия, она не была воительницей, она была просто женщиной - его женщиной, покоряюющейся его властной воле. - Я никогда ничего не забываю, - мелодичным полушёпотом пропела светловолосая воительница света и, приблизившись, подарила Цезарю поцелуй. вкладывая в него всю любовь и преданность, которые только могла отдать земному мужчине... *** Голос полководца оторвал её от размышлений, от воспоминаний о том поцелуе утром, на коврах. Сердце женщины забилось быстрее. Она повернулась к Цезарю, не сразу уловив того, о чём он говорил ей: как же мне хочется повторить это вновь... Этот поцелуй и, твои глаза... Однако, Наджара сейчас делала то, чего делать было категорически нельзя - забывала о долге, занимая все мысли одним лишь римлянином. Мысленно обругав себя, она, мгновенно подобралась и устремила взгляд на карту. - Зела - автономная правинция наших земель, - объяснила Наджара, уперевшись руками о стол, - там мало воинов. Там живут в основном купцы и ремесленники, которые производят товары для торговли с Финикией. Этот город нужно защитить в первую очередь. Взгляд Наджары снова стал сосредоточенным, а черты лица жёсткими. В этом городе много невинных людей. Они не воины... Если Фарнак захватит их... Нето! Свет не допустит этого! Я не допущу этого! По телу воительницы вновь прошла яростная дрожь - знак того, что в ближайшем бою она будет беспощадна. В шатёр вошёл Фарид. Как раз в тот момент, когда Цезарь говорил о том, что неплохо было бы закрепиться в Зеле. Выслушав его, военначальник Наджары сказал: - Это можно сделать. Думаю, жители Зелы не откажутся помочь нам. Мы будем там утром, нужно напасть с Востока. чтобы солнце ослепило их... - Нет! - вдруг, неожиданно резко, оборвала его аджара, - Завтра утром может быть слишком поздно. Нужно прибыть туда ещё до рассвета, чтобы Фарнак понял, что холмы заняты. Тогда ему будет труднее напасть на город. Мы дадим его отрядам бой на границе, а сами закрепимся в городе. Сказав это, Наджара перевела взгляд на Цезаря, как бы спрашивая, одобряет ли он её план? В это время в палатку вошёл Карим - тот самый юноша, что размещал римских центурионов в палатках. Он поклонился обоим главнокомандующим, потом, посмотрел на Цезаря и, с трудом выговаривая иноземные слова, проговорил: - Прибыли примипил Авл, начальник центурий и аквелифер, - это слово Кариму далось с особым трудом, - Трогг. Что передать им? - Пусть войдут, - ответила Наджара, показывая Кариму жестом, что тот может быть свободен. Пока они ожидали посланников Цезаря, светловолосая воительница была напряжена и встревожена. Джинны не говорили с ней, но тревога внутри наростала. Так бывало всякий раз перед битвой. но теперь, сердце её было вдвойне неспокойно: она волновалась за Цезаря. Да, он сражался за добро и был избран судьбой и Великим Светом, но, он не был Воином Света и, всё ещё считался Неверным. Защитят ли его Джинны и Свет? Наджара чуть подняла голову к потолку шатра: Джинны, помогите ему! Дайте ему познать Свет и его могучую силу. И, тогда, возможно, его душа перестанет метаться и, он примет Свет, как и мы все!
Gaius Julius Caеsar: Вслед за словами Цезаря Наджара устремила взгляд на карту. - Зела - автономная провинция наших земель, - объяснила Наджара, уперевшись руками о стол, - там мало воинов. Там живут в основном купцы и ремесленники, которые производят товары для торговли с Финикией. Этот город нужно защитить в первую очередь. Полководец согласно кивнул и продолжил развивать свою мысль: - Значит, с теми войсками, с какими я сюда прибыл, нам нужно срочно отправляться в Киликию, собрать там все наличествующие подкрепления из числа эвокатов и ауксилиарные отряды, договорившись об этом с представителями всех общин этой провинции в Таре, известном и могущественном городе, а затем, устроив там все дела, двинуться ускоренным маршем через Каппадокию, достигнуть Коман с их древнейшим и самым священным во всей Каппадокии храмом Беллоны… Кстати, он столь свято почитается, что жрец этой богини по своему высокому сану, власти и влиянию в глазах этого народа занимает второе место вслед за царем… Этот сан я ранее присудил знатнейшему вифинцу из каппадокийского царского рода, Ликомеду, возобновившему на него притязания с бесспорным правом, которое долгое время не могло быть осуществлено вследствие несчастия его предков и перемены династии. Брату Ариобарзана Ариарату, а эти двое оба оказали отличные услуги Римскому государству, мы уступили тогда же часть Малой Армении, но подчинили его Ариобарзану, чтобы Ариарат не соблазнялся мыслью получить это царство в наследство и в качестве престолонаследника не устрашал бы Ариобарзана… Но это так, к слову… Надо продолжать поход с той же быстротой и достигнуть Зелы, чтобы успеть занять город и укрепиться там прежде, чем это сумеют сделать основные силы Фарнака. Тем временем один из военачальников Наджары, который незадолго до высказываний Цезаря вошёл в шатёр и также прислушался к его речам, выступил вперед и проговорил: - Это можно сделать. Думаю, жители Зелы не откажутся помочь нам. Мы будем там утром, нужно напасть с Востока. чтобы солнце ослепило их... - Нет! – с неожиданной яростью в голосе воскликнула воительница, и весь её вид мнгновенно преобразился: она стала словно суровее и жёстче, чем раньше, - Завтра утром может быть слишком поздно. Нужно прибыть туда ещё до рассвета, чтобы Фарнак понял, что холмы заняты. Тогда ему будет труднее напасть на город. Мы дадим его отрядам бой на границе, а сами закрепимся в городе. Она посмотрела при этом на Цезаря, будто ожидая его одобрения. Римлянин внимательно взглянул на карту и понял, что в таком случае им всем предстоит преодолеть просто огромное расстояние, но, похоже, это было единственным выходом из ситуации. Поэтому он отозвался так: - Это возможно только в том случае, если мы не позднее полудня двинемся ускоренным маршем и, не позволяя себе нигде отдыхать, достигнем нужных нам рубежей. Правда, тогда наши шансы на получение подкреплений, запасов воды, продовольствия и оружия резко уменьшаются, поскольку общины могут просто не успеть предоставить нам всё это за такой короткий срок… Да, знаю, мне говорили, что ни один здравомыслящий человек не рискнул бы усмирять такой громаднейший город, как Александрия, всего лишь с двумя легионами, но там мы находились несколько в ином положении: сразу заняли все важные стратегические пункты и удерживали их вплоть до подхода Руфиона с союзными войсками, после чего наши враги Ахилл и Птолемей вынуждены были прекратить осаждать нас и сами оказались в окружении, словно бы между молотом и наковальней, и страх врага вкупе с немалым числом наших войск и умелыми действиями привел вскоре к полному поражению противника… В это время в палатку вошёл еще один местный воин, быстро поклонился обоим командующим, после чего не без труда выговаривая трудные латинские слова, проговорил: - Прибыли примипил Авл, начальники центурий и аквилифер… - здесь возникла ещё одна пауза, потому что воин явно не был так хорошо знаком с римскими военными терминами и всего лишь попытался передать слово так, как слышал его, а это оказалось труднее, чем он предполагал вначале, но ему всё же удалось договорить: - … Трогг. Что передать им? - Пусть войдут, - ответила Наджара и жестом приказала своему воителю удалиться, что он и сделал ещё быстрее, нежели пришёл. Цезарь не без удовольствия заметил про себя, что дисциплина у Наджары оказалась одной из самых сильных и хорошо устроенных из тех, что ему ранее приходилось встречать среди различных восточных войск и их предводителей. Как правило, это были довольно многочисленные, но плохо скоординированные между собой отряды, у которых зачастую даже не было единого воинского деления, и они прихотью своих военачальников подразделялись на какие-то группы вовсе без учета численности, командиров и поставленных перед ними целей. Разумеется, они не могли успешно взаимодействовать между собой в боевой обстановке и их предводители часто вынуждены были поступать на свой страх и риск, не зная, что творится рядом с ними и к каким последствиям могут привести их необдуманные действия. Кроме того, эти отряды часто комплектовались путем принудительных наборов и мобилизаций, что также не могло не сказаться на их боеготовности, поэтому оставлявшей желать лучшего. Что и говорить, если даже форма и вооружение у них было не унифицированы, а столь сильно отличались, что со стороны эти отряды представляли собой достаточно странное зрелище – наряду с хорошо экипированными, вооруженными, снаряженными и подготовленными людьми в них были те, кто впервые взял в руки оружие и даже не умел им как следует пользоваться. И это была лишь часть причин, по которым подобные войска не пользовались уважением со стороны Рима, неоднократно и с успехом разбивавшего их. Но здесь… Здесь действительно было другое. А именно, существовала очень сильная идея, которая сплачивала всех и придавала им дополнительную энергию для своих действий. Естественно, какие-нибудь обычные крестьяне, призванные в войско по велению восточного царя-деспота, вряд ли будут достойно выглядеть на поле боя и самоотверженно защищать своего сумасбродного и жестокого владыку-тирана. Тут же общая цель и движение к ней настолько сплачивали воинов, что с первого взгляда был заметен их пыл, настрой и стремление бороться до конца под командованием своих начальствующих лиц. А ещё очень сильно поражали действительно недюжинные способности Наджары и её умение заставить прислушаться к себе, убеждать, сосредоточить людей на выполнении конкретной задачи… И её таинственная религия, главное место в которой занимает таинственный Свет, по воле которого свершается всё на земле, и проводники этого Света в мир людей – некие бестелесные, исключительно духовные существа – Джинны – которые выполняют роль наставников для избранных и ведут их по жизни, подсказывая и помогая в том, как исполнять волю Света… Выглядело это очень необычно и даже непривычно для человека, который привык верить в Богов и повсюду, от Британии до Востока и от Германии до Египта, встречал только подобные верования в многобожие, а вот такой культ, пожалуй, был ему в новинку, но именно этой своей увлекательностью он и притягивал к себе внимание жаждой чего-то ещё неоткрытого и непознанного… Он обратился в сторону Наджары и увидел, что светловолосая воительница была теперь очень напряжена и встревожена. Было видно, как говорится, невооружённым глазом, что тревога в её душе постепенно нарастает, и сердце её также сильно неспокойно. Полководец подошёл поближе, и хотел уже было сказать ей ободряющие слова, но тут неожиданно полог шатра вновь приподнялся и внутрь стали по очереди заходить только что прибывшие к своему командующему офицеры. Первым, как и полагалось ему по чину, появился примипил Луций Септимий Авл, за ним шли командиры центурий, в том числе и Публий Верр, аквилифер Марк Трогг, начальник конного отряда грек Эвримах (его длинный кавалерийский меч был в ножнах, пристегнутых к поясу на ремне так, что конец меча чуть ли не волочился по земле; сам он объяснял это давней привычкой, бытовавшей среди командиров греческой и македонской конницы, хотя в этом и была изрядная доля свойственного ему франтовства)… Последними по очередности, но отнюдь не по своему значению, появились центурионы Гней Ланг и Эмилий Ленн – они прекрасно знали, что внутри им ничего не угрожает, просто им нужно было сначала убедится, что снаружи всё в порядке, поскольку ситуация вокруг была очень далека от стабильности и в любую минуту могла переменится, скажем из-за появления какого-нибудь вражеского отряда. Цезарь знал, что придётся нелегко, однако решил не отступаться от своей излюбленной манеры и взял всё на себя. Сделав широкий жест рукой, он позволил подчиненным войти и занять места, потом начал говорить: - Может, кого-то из вас смутят произошедшие за это время перемены, но на самом деле они к лучшему. Итак, перед вами наши новые союзники. – снова жест рукой, но на сей раз в сторону воительницы и её людей. - Так вот, это Наджара и её воины. Они тоже будут присутствовать на нашем совещании. Возражений нет? Римляне молчали, хотя далеко не всем из них идея полководца пришлась по вкусу, разве что грек Эвримах по свойственному ему оптимизму воспринял известие с воодушевлением и одобрительно улыбнулся. - Тогда перейдём к делу, - Цезарь резко повернул разговор в другое русло. – Данной мне властью командующего я мог бы даже не собирать вас здесь, а просто объявить о своем решении по поводу дальнейших действий, но с другой стороны, я всегда уважал традиции офицерского собрания, хотя вы тут не только по этой причине. Сначала сообщите мне последние новости! Центурион Верр поспешил ответить: - Цезарь, в твое отсутствие к нам в лагерь прибыл самопровозглашённый тетрарх Галлогреции и царь Малой Армении Дейотар, который просил о прощении за свой проступок. Речь идёт о его появлении на краткое время среди сторонников Помпея. Но теперь он изъявляет сожаление и в знак своей верности отдает в наше распоряжение набранный им на родине, а также вооруженный и обученный по римскому образцу легион воинов и конницу в числе двух турм… Кроме того, он готов снабдить нас водой и продовольствием в нужном количестве. - Это хорошее известие, Верр! – одобрительно кивнул полководец. – Нам как раз нужны подкрепления. Да, знаю, он присвоил себе титул тетрарха, никоим образом не согласовав данный вопрос с Римом, но сделал это в отсутствие верных известий о происходящем вокруг и не имея других претендентов на этот титул; в тревожное время, когда провинции должны находится в руках дружественных нам правителей, а не отпадать от Республики, оказываясь под руководством явно враждебных лиц… Пока можно простить его и принять его услуги, а там дальше посмотрим, что с ним делать. Он отлично помнил донесения о Дейотаре, которые поступали к нему ранее. Этот странный, с переменчивым характером, но всё же достаточно лояльный к нему и Риму человек первым явился ещё к к Домицию Кальвину, которому Цезарь поручил управление Азией и соседними провинциями, причём с просьбой не давать Фарнаку занимать и опустошать его царство Малую Армению, и царство Ариобарзана – Каппадокию. По сообщениям информаторов, царь сказал буквально следующее: «Если мои земли не будут избавлены от бедствия в лице Фарнака, они не в состоянии будут исполнить предъявленные к ним требования и уплатить обещанные Цезарю деньги». Домиций же, как и другие военачальники Цезаря, не только находил, что эти деньги необходимы для покрытия военных расходов, но и считал позором для римского народа, для Цезаря и для себя, чтобы царство союзников захватывал чужой владыка. Поэтому Кальвин немедленно послал гонцов к Фарнаку с требованием очистить Армению и Каппадокию, и не пользоваться гражданской войной для посягательства на права и величие римского народа. Полагая, что это заявление будет иметь большую силу, если он лично подойдет с войском к этим областям, он отправился к легионам и один из них, 36-й, взял с собой, а два других послал в Египет к Цезарю по его письменному требованию; из последних один не успел вовремя прийти для участия в Александрийской войне, так как был послан обходным путём. К 36-му легиону Домиций присоединил вспомогательные войска от Дейотара, который, как уже говорилось, за несколько лет до этого образовал их, вооружив и обучив их по римскому образцу. У него же он взял сто всадников, и столько же у Ариобарзана. Затем он послал Сестия к квестору Плеторию – привести легион, составленный из спешно набранных солдат, а Патисия – в Киликию за вспомогательными частями. Все эти боевые силы скоро собрались по приказу Домиция в Команах. Тем временем послы принесли от Фарнака следующий ответ: «Каппадокию я очистил, но Армению, на которую я по отцу должен иметь право, занял; однако дело об этом царстве в конце концов следует целиком передать на усмотрение Цезаря, и его решению я готов подчиниться». Но Домиций видел, что Фарнак очистил Каппадокию не по доброй воле, а по принуждению: ему легче было защищать близкую к своему царству Армению, чем отдаленную Каппадокию, и, кроме того, он думал, что Домиций придет со всеми тремя легионами; но стоило ему услыхать, что два из них посланы к Цезарю, как он осмелел и утвердился в Армении. Ввиду этого Домиций стал настаивать, на очищении Армении, поскольку в правовом положении Армении и Каппадокии нет разницы; требование Фарнака, чтобы дело это во всей неприкосновенности отложено было до прихода Цезаря, незаконно: неприкосновенным надо считать то, что остается в том же положении, в каком оно было раньше. Дав этот ответ, Домиций двинулся с вышеуказанными войсками в Армению и пошел по горам, ибо от Понта у Коман идет вплоть до Малой Армении высокий лесистый хребет, отделяющий Каппадокию от Армении. Этот маршрут представлял известные выгоды, так как в местах возвышенных не могло быть никакой внезапной неприятельской атаки и, кроме того, лежащая у подножия хребта Каппадокия могла в изобилии поставлять провиант. Тем временем Фарнак отправлял к Домицию одно посольство за другим с ходатайством о мире и с дарами Домицию. Домиций с твердостью отвергал их и отвечал, что для него всегда будет самым священным долгом восстановление престижа римского народа и царства его союзников. После долгого и безостановочного похода он достиг Никополя в Малой Армении, расположенного на равнине, но с двух сторон окруженного противолежащими высокими горами, довольно далеко от него отстоящими. Приблизительно в семи миллиариях от Никополя Домиций разбил свой лагерь. Так как от лагеря шел к городу трудный и узкий перевал, то Фарнак расположил в засаде отборных пехотинцев и почти всю конницу, а также приказал пустить в это ущелье большое количество скота; здесь же должны были часто показываться поселяне и горожане. Расчет Фарнака был таков: если Домиций будет проходить через это ущелье с дружественными намерениями, тогда он никоим образом не заподозрит засады: он будет видеть на полях скот и людей, точно при приходе друзей; но если он пойдет с враждебными намерениями, точно в неприятельскую страну, тогда его солдаты рассеются на поиски добычи, и их легко будет перебить поодиночке. При всём том Фарнак продолжал непрерывно отправлять послов к Домицию с предложением мира и дружбы в полной уверенности, что именно этим путем особенно легко будет обмануть его. Но как раз, наоборот, надежда на мир оказалась для Домиция основанием не покидать своего лагеря. Тогда Фарнак, потеряв на ближайшее время удобный случай, стал бояться, как бы его засада не сделалась известной, и отозвал своих людей назад в лагерь. Ввиду этого Домиций подошел на следующий день ближе к Никополю и разбил лагерь против самого города. В то время как римляне занимались его укреплением, Фарнак выстроил свое войско по своей собственной системе: его фронт образовал простую прямую линию, а на флангах был подкреплен тремя линиями резервов; точно так же и за центром шли простыми и прямыми рядами три резервные линии с промежутками направо и налево. Выстроив часть войска перед валом, Домиций тем временем окончил начатые лагерные укрепления. В следующую ночь Фарнак перехватил курьеров с письмом Цезаря к Домицию о положении дел в Александрии. Из него он узнал, что Цезарь находится в большой опасности и требует от Домиция скорейшей присылки подкреплений, равно и того, чтобы Домиций сам лично двинулся через Сирию к Александрии. Теперь Фарнак считал победой уже самую возможность выиграть время, ввиду того что Домиций поневоле должен скоро уйти. И вот он провел от города – там, где, по его наблюдениям, для наших всего легче было подойти и дать при наиболее выгодных условиях сражение, – два прямых рва глубиной в четыре фута на совсем небольшом расстоянии друг от друга; они были доведены до того пункта, дальше которого он решил не доводить своей боевой линии. Между этими двумя рвами он всегда выстраивал свою пехоту, а всю конницу ставил на флангах вне рва: она была гораздо многочисленнее римской и только благодаря этому могла быть полезной. Домиций был более обеспокоен опасностью, грозившей Цезарю, чем своей собственной. Не рассчитывая вполне безопасно уйти в случае, если ему придется самому просить условий, им же отвергнутых, или же уходить без причины, он вывел из своего близкого к городу лагеря войско в полном боевом порядке, 36-й легион был у него на правом фланге, понтийский – на левом, войска Дейотара – в центре, причем для них была оставлена только небольшая полоса по фронту с очень узкими промежутками. Остальные когорты образовали резерв. Так были построены оба войска к началу сражения. По сигналу, данному обеими сторонами почти одновременно, войска сблизились, и начался ожесточенный бой, проходивший с переменным успехом. Именно 36-й легион, атаковавший стоявшую вне рва царскую конницу, повел бой так удачно, что подошел к самым городским стенам, перешел через ров и напал на врагов с тылу. Но стоявший на другом фланге понтийский легион несколько подался перед неприятелями назад, и тем не менее сделал попытку обойти ров и переправиться через него, чтобы напасть на незащищенный неприятельский фланг; однако при самом переходе через ров он был осыпан неприятельскими снарядами и уничтожен. Войска же Дейотара с трудом выдержали атаку. Таким образом, победившие войска Фарнака обратились своим правым флангом и центром против 36-го легиона. Тем не менее, он выдержал атаку победителей и, хотя был окружен большими неприятельскими силами, сражался с редким присутствием духа, после чего отступил, построившись в каре, к подножию гор. Вследствие неудобства местности Фарнак не пожелал преследовать его, но отправил часть своих сил, дабы осадить римлян у подножия и заставить их сдаться. Таким образом, понтийский легион почти весь погиб, из солдат Дейотара была перебита значительная часть, и только 36-й легион с трудом и с большими потерями отступил на высоты. В этом сражении пало много римских воинов, в том числе несколько знатных и известных римлян из числа римских всадников. Фарнак был настолько увлечён своим успехом и ожидая, что с Цезарем случится то, чего он для него хотел, захватил всеми своими войсками не только Понт и Вифинию, но и Каппадокию, двигаясь всё дальше и дальше на юг… - Да, с этими новыми силами мы можем двигаться навстречу противнику быстрее, чем было запланировано, хотя нам всё ещё предстоит посетить ряд земель и городов, чтобы набрать новые силы и средства, - закончил Верр. – Поэтому я предлагаю так и сделать. - Не спеши, - ответил ему Цезарь и тут же обратился к остальным: - Кто ещё хочет высказаться? – спросил он. – По традиции, очередь переходит к следующему по старшинству центуриону, а именно к Эмилию Ленну. Что ж, Ленн, теперь настала твоя пора говорить. - Прежде всего, нам крайне необходимо собрать все войска в одно место, - заговорил тот. – Осмелюсь также заметить, что как по своей численности, так и по боевой опытности любые силы выглядят весьма посредственными, за исключением одного только нашего Шестого легиона, столь своевременного выведенного сюда тобою, о Цезарь, из Александрии… Но и наш легион после долгих трудов и опасностей потерял много солдат в трудных походах, а также в частых сражениях и так уменьшился в своем составе, что сейчас у нас осталось не более одной когорты личного состава. Из остальных имеющихся вблизи войск нас готовы поддержать пока лишь призванные тобой на подмогу союзники, - он красноречиво посмотрел в сторону Наждары и её людей, - и силы Дейотара, а для того, чтобы найти и присоединить к себе хотя бы остатки войск, которые участвовали в сражении Гнея Домиция с Фарнаком, нам нужно зайти очень глубоко в тыл Фарнаку, где они остаются до сего времени, будучи, надо полагать, к этому времени уже изрядно рассеяны, если только они ещё выдерживают осаду в своих укреплениях… - на этом он пожелал закончить своё выступление. Но Цезарь не смутился. Отнюдь, в его взгляде читалась выглядевшая чересчур уверенно даже его военачальникам непоколебимость. - Я понял тебя… Теперь ты, Ланг. … Но и Ланг, как и выступавшие с речами после него другие офицеры, в том числе Марк Трогг и примипил Луций Септимий Авл, не сказали в принципе ничего нового, в основном только повторяя слова Ленна иным образом и на свой собственный лад. Совещание грозило затянуться надолго, если бы Цезарь, опять-таки в своей излюбленной манере, не положил этому конец и не сказал бы твёрдым голосом следующее: - Поддержка со стороны населения нам уже обеспечена. Я намерен самым ускоренным маршем идти в Киликию, собрать там эвокатов и ауксилиарные отряды в Таре, потом столь же быстро двинуться к Каппадокии, и дойти до города Зелы, чтобы успеть занять его и укрепиться там до подхода основных войск Фарнака. Мы разобъём там свой лагерь поскольку долины при одинаковом расстоянии могут послужить нам отличным прикрытием, если только враги первые не займут тех мест, которые гораздо ближе к ним. Нужно будет собрать все материалы для насыпи в свои лагерные укрепления и заняться шанцевыми работами. Потом оставим в лагере обоз и по возможности неожиданно для врагов атаковать их позиции… Что вы думаете об этом? На мнгновение воцарилась тишина, затем все стали одобрять предложение Цезаря. Он усмехнулся про себя: получилось именно так, как он хотел – не уходя от старой традиции офицерского собрания и не давая никому лишнего повода, он сумел добиться как раз того, что ему сейчас было нужно – одобрения своих действий со стороны командного состава. И тут вдруг поднес ладонь ко лбу, будто только что вспомнил о чём-то крайне важном, и произнес слегка более спокойным в отличие от своих предыдущих слов тоном: - А что скажут присутствующие здесь союзники? Мне бы хотелось услышать и ваше мнение, открыто и без прикрас высказанное перед моими командирами.
Najara: Где-то в течение часа Наджара и Фарид слушали доклады римских военначальников. Все они, конечно были правы. выстроив идеальную стратегию и разработав тактику, но, кое в чём, Наджара была с ними не согласна. Фарид тоже. Но воин пустыни не смел высказать своего недовольства. В отличие от того же Юсуфа, он прекрасно умел сдерживать свои эмоции и не бросаться в споры при первой возможности. За это воительница очень ценила его и, может быть, именно поэтому сделала своим военначальником. Вскоре выступление римлян закончилось и Цезарь уже подводил итоги. Поняв, что совещание окончено, Фарид посмотрел на Наджару, и во взгляде его было возмущение и, даже гнев. Светловолосая поняла в чём дело. Её саму обуревали те же чувства. А нашего мнения даже не спросили! Он не спросил! - взгляд стальных серых глаз скользнул по Цезарю, - Неужто мы для Рима лишь пушечное мясо? Наёмники! Ну уж нет! Я и мой народ не станет наёмниками и слепыми проводниками чужой воли! Наджара решительно шагнула вперёд, но, в этот самый момент, Цезарь, вдруг, спохватился и, приложив руку ко лбу, всё же, решил снизойти до того, чтобы спросить совета союзников. - Мы согласны почти со всем, что было здесь сказано, - учтиво проговорила воительница, но, в голосе её неуловимо слышались холодные нотки, - однако, вы предлагаете собрать все силы в тылу Фарнака. Я думаю, что сделав это, мы совершим ошибку. Пока мы будем разбивать Фарнака с тыла, он пошлёт отряды по флангам и, тогда получится, что мы попадём в окружение. Так нельзя. Наджара подошла к столу с картой и, вынув острый кинжал, провела им по карте как указателем. - В Зеле нам помогут холмы. Они создадут естественное окружение, но, Фарнак может прийти и отсюда, - женщина показала на то место на карте, где между холмами было довольно обширное пространство, - если его войска хлынут через этот проход, он беспрепятственно закрепится в городе. Этого нельзя допустить! Вы согласны? Наджара оглядела собравшихся. Некоторые кивнули, некоторые посмотрели на Цезаря. Однако, никто не высказался, поэтому Наджара продолжала, приняв их молчание за согласие: - Мы с Цезарем займём укрепления в центре города, на границах выставим окружение. Я предлагаю поставить в каждый римский отряд по пять моих воинов: они легче вооружены и, если что, им будет проще отбить первые атаки Фарнакских солдат. В это время. ваши люди успеют выстроить оборону. Наджара вновь замолчала, красноречиво оглядев римлян, закованных в тяжёлые. на её взгляд, доспехи. Её пустынники не носили железа. Под шёлковыми одеждами у них были только плотные рубахи из верблюжьей шерсти. - Имеются ли возражения? Если нет, тогда, я думаю, нам нужно двигаться в путь. Времени мало. Если есть, давайте обговорим их здесь и сейчас. Женщина взглянула на Цезаря и сделала лёгкий кивок - знак того, что она закончила. Затем, она отошла чуть в сторону, и, вынув свой. и без того сверкающий клинок, принялась полировать его. Взгляд её устремился вдаль, куда-то, сквозь тряпичные стены шатра: это будет великая битва, после которой. жители Зелы смогут примкнуть к нашей Вере! При этой мысли, Наджара испытала небывалый душевный подъём. Мысль о том, что последователей света станет тбольше, просто окрыляла её. Это пока жители Зелы не воины, но, Наджара отберёт лучших из них и обучит. Но, сначала, нужно было свергнуть власть Фарнака на восточных землях. - Фарид, - проговорила она, обернувшись к военначальнику, - иди к остальным. Начинайте готовиться, я скоро присоединюсь к вам. Пустынник молча кивнул, поклонился и вышел. *** Пока в шатре предводительницыы шло обсуждение предстоящего наступления, в самом лагере шла дополнительная подготовка. Фарид выстроил всех воинов так, чтобы их скрывали каркасы палаток (при этом, сами палатки также были передвинуты таким образом, чтобы нельзя было подглядеть за тем. что за ними происходит, можно было только слышать). Все, кому было предназначено идти в бой, разделись донага и стали натираться специальным маслом, состоящим из гаширша и опия. Масло распространяло тяжёлый. дурманящий аромат, который вызывал лёгкое головокружение. Закончив растирание, все снова оделись и, сев по-турецки. положили на колени свои, отточенные до смертоносной остроты мечи. Рядом с Фаридом встал Юсуф. Он воздел руки к небу и, властным голосом заговорил, протяжно растягивая слова: - Мы - Воины Света, призываем Великий Свет в свидетели того, что война наша священна, а вера непоколебима! Все, как один, могучим хором повторили эти слова. также растягивая их так, что создавалась ощущения акапельного пения. - Да не усомнимся мы в твёрдости нашей веры! Да не убоимся гнева Неверных, посмевшись смутить души невинных и осквернить собой священные Земли Востока! И снова слаженный хор, как заклинание, повторил слова воина. - Даже в час смерти мы будем хранить на устах Имя Великого Света! Свет восторжествует! В эту секунду, все как один резко поднялись и, вытянув вверх руку с мечом (при этом, все мечи одновременно засверкалина солнце, ослепляя глаза) и трижды прокричали: "Свет восторжествует!", при этом, каждый раз, делая резкий воинственный выпад.
Gaius Julius Caеsar: Цезарь видел, как один из приближённых воинов взглянул на Наджару с недовольством, хотя только краем глаза, но все-таки видел. Однако он решил сделать ещё один нестандартный ход; не забыв, как его собственные командиры отреагировали на появление новых союзников, полководец вознамерился преподать им небольшой урок, и вместе с тем сдержать слишком уж очевидный, по их мнению, пыл воительницы. Поэтому он не дрогнул и даже не отреагировал, когда на него самого устремились её серые стальные глаза, преисполненные возмущения и даже гнева. И лишь когда она уже сделала шаг вперёд, готовая прервать его и вмешаться в ход совещания, римлянин сделал вид, что внезапно спохватился и вспомнил нечто важное; он слегка приложил ладонь ко лбу и наконец обратился к своим союзникам, чтобы узнать их мнение по поводу плана дальнейших действий. - Мы согласны почти со всем, что было здесь сказано, - вежливо, но достаточно холодно проговорила пустынная предводительница в ответ на его слова, - однако, вы предлагаете собрать все силы в тылу Фарнака. Я думаю, что сделав это, мы совершим ошибку. Пока мы будем разбивать Фарнака с тыла, он пошлёт отряды по флангам и, тогда получится, что мы попадём в окружение. Так нельзя. «Неужели?» – подумал Цезарь с интересом, - «Стало быть, ты всеръёз полагаешь, что у него хватит на это ума или даже элементарной сообразительности?», - и настойчиво взглянул на неё ещё раз, но пока перебивать не стал и остался на своём прежнем месте, скрестив руки на груди и, в свою очередь, принимая соответствующий, важный, холодный и неприступный вид, преисполненный чувства собственного достоинства и лёгкого оттенка безразличия ко всему окружающему, словно бы происходящее вокруг, какие-то обсуждения, противоречия, решения и итоги его абсолютно не касаются, и всё это происходит где-то вдалеке от него, а сам он, подобно зрителю, лишь созерцает открывающуюся ему картину откуда-нибудь издалека, сверху, не придавая ей особого значения. Тем временем Наджара поспешно подошла к столу, где, как уже говорилось, лежала крупномасштабная карта местности, и, вынув из ножен свой длинный острый кинжал с богато отделанной рукояткой и хорошо наточенным лезвием, провела им сверху вниз по карте. - В Зеле нам помогут холмы. Они создадут естественное окружение, но, Фарнак может прийти и отсюда, - с этими словами она одним быстрым, лёгким и уверенным движением показала тот участок территории на карте, где между холмами должно было располагаться обширное пространство, - если его войска хлынут через этот проход, он беспрепятственно закрепится в городе. Этого нельзя допустить! Вы согласны? Женщина огляделась вокруг себя, но Цезарь осторожно выдвинулся вперед, давая тем самым понять своим людям, что говорить ещё рано, поэтому лишь некоторые из них кивнули в ответ на слова воительницы, а некоторые просто посмотрели в сторону Цезаря. Лишь центурион Ланг, старый воин со свойственной ему прямотой в суждениях и непосредственностью характера, участвовавший во многих походах наподобие этого, тихо пробурчал себе под нос что-то вроде: - «Это вряд ли. Ну даже если закрепится, что с того?... Выбъем его оттуда, и всего делов-то! Было бы о чём говорить…». А командир конницы, Эвримах, вообще уставился куда-то ввысь, на верхний полог шатра, как будто заметил там что-то крайне интересное. Он словно с трудом удерживался от того, чтобы вполголоса напеть любимую мелодию… Остальные, правда, превосходно держали себя в руках и владели собой, не позволяя себе подобного, свойственного щеголеватому кавалеристу греческого легкомыслия, и по-прежнему смотрели вперёд, на обоих полководцев, однако также промолчали, и никто из римских военачальников так и не предпочёл сейчас высказаться, потому Наджаре, судя по всему, ничего не оставалось, как продолжить: - Мы с Цезарем займём укрепления в центре города, на границах выставим окружение. Я предлагаю поставить в каждый римский отряд по пять моих воинов: они легче вооружены и, если что, им будет проще отбить первые атаки Фарнакских солдат. В это время, ваши люди успеют выстроить оборону. Она вновь приостановилась, будто бы давая понять римлянам, которые за исключением командира конницы, признававшего лишь самое лёгкое защитное вооружение, были облачены в довольно тяжелые с её точки зрения доспехи, что такие вот вещи далеко не всегда полезны. - Имеются ли возражения? Если нет, тогда, я думаю, нам нужно двигаться в путь. Времени мало. Если есть, давайте обговорим их здесь и сейчас. Тут молодая женщина кивнула головой, обращаясь к Цезарю в знак того, что она полностью высказалась, а затем, отойдя немного поодаль и вынув меч, принялась полировать его. - Хорошо, я отвечу! – наконец нарушил молчание Цезарь. – Тем более что, как мы только недавно убедились, мнение моих командиров совпало с моим и, значит, именно мне необходимо его обосновать. Я столько раз приводил свои войска к победе, что, надо полагать, имею кое-какой опыт... Он замолк на мнгновение и сразу начал же начал говорить снова: - Итак, вот что мы совместно с моими людьми решили: нам нужны эвокаты, ауксилиарии и остатки войск Гнея Домиция Кальвина, но потому, что я обязан спасти как мирных римских граждан местных городов, так и своих соотечественников-воинов, чтобы те последние не сгинули, скитаясь по просторам Азии, словно отряды злополучного Красса, легионеры которого углубились вдаль пустынь и были рассеяны парфянами. К тому же надо, чтобы наша армия по числу стала не слабее войск Фарнака! – эта фраза была остро брошена слушателям, словно копьё или дротик, - В остальном, мы просто пришли к выводу, что довольно нам плыть по течению войны, мы ринемся навстречу волнам и вырвем из рук врага победу. Да, много крови прольется в сражении, но мы столько раз одерживали верх и над более грозным противником, мы разметывали одно войско за другим, точно ветер развеивает пески пустыни, ни один враг никогда не мог противостоять натиску наших победоносных легионов, и солнце еще не успевало сесть, а мы уже делили отнятые у царей богатства. Чего же нам бояться теперь? И если мы будем биться столь же доблестно, как и всегда, то клянусь моим словом консула, сенатора и полководца: мы победим! – здесь Цезарь поступил точно так же, как и с предыдущей ключевой фразой – выделил её голосом, произнес отрывисто и чётко. - Но… - тут он сделал очередную паузу, - мы не пойдем в тыл войск Фарнака, а пойдем вперёд и сначала пополним свои силы теми, кого удастся найти по дороге, а потом постараемся разыскать остальных. Участок между холмами будет перекрыт; судя по карте, он не слишком велик по своей протяженности, и две-три центурии смогут удерживать его, даже если против них выступит несколько тысяч вражеских солдат, у которых просто не будет свободы манёвра и возможности быстро вводить в бой свежие силы взамен убитых и раненых. Оборону и укрепления возведём на месте, поскольку мы ещё не знаем, насколько к нам приблизился неприятель. В зависимости от этого решится и вопрос о распределении местных воинов между нашими частями… Резко оборвал самого себя практически на полуслове и закончил речь так: - Все, хватит, довольно! Завтра на рассвете мы бросим все наши силы против Фарнака! Поклянитесь, что будете со мною до последнего! – Клянемся! – достаточно синхронно воскликнули военачальники. – Клянемся тебе в этом, о благороднейший Цезарь! – Благодарю! – возвышая тон, ответил римский полководец. – Значит, моя звезда сияет; завтра она поднимется ещё выше в небе и, несомненно, затмит звезду Фарнака! Итак, срочно выводите войска из главного лагеря! Мы следуем кратчайшим путём навстречу врагу! Эвримах, ты ведь уже привёл сюда конницу? Так пусть твои люди немедленно подготовят мне коня – я самолично двинусь впереди походной колонны! - Но, Цезарь, это может быть слишком опасно, потому что мы не застрахованы от нападения даже по пути… И если это случится, враги могут узнать тебя по твоему шлему и доспехам… - попытался было возразить кавалерист, но римлянин был неумолим: - Цезарь никогда и ничего не боится! – гордо отозвался он. – Да будет это в точности исполнено! На этом пока всё, идите же и поторапливайтесь! Один за другим римские военачальники принялись почтительно прощаться и покидать шатёр. - Фарид, - тем временем проговорила Наждара, обернувшись к своему военачальнику, - иди к остальным. Начинайте готовиться, я скоро присоединюсь к вам. Тот молча кивнул, поклонился и вышел. Цезарь заметил это и довольно негромко проговорил, обращаясь к предводительнице кочевников на её родном языке, чтобы его не поняли римские офицеры: - А тебя я попрошу остаться! – и, когда все остальные покинули шатёр и стремглав направились к главному лагерю, он прошелся туда-сюда и, держа руки за спиной и обхватив пальцами правой руки запястье левой, задумчиво сказал: - Полагаю, у вас до сих пор ходят легенды о великом Александре, которого вы почему-то зовёте Искандером и считаете одержимым из-за того, что встречая сопротивление, он впадал в божественную ярость и приказывал стереть с лица земли целые города, страны и народы?.. Но такова была его судьба… И ведь при этом он сделал очень много добра - боролся против тирании царей, угнетения и мздоимства, освобождал людей от гнёта несправедливости и рабства, распространял повсюду принципы демократического управления, более милосердные законы, культуру и образование. Именно он первым из эллинов перестал относится к восточным народам как к грубым и неотёсанным варварам и, признав их равными грекам, сделал равными самому себе и своими ближайшими союзниками. К тридцати годам он уже объединил в единое государство весь Восток от Малой Азии вплоть до гор Гиндукуш и долины Ганга, а я до сих пор не свершил ничего подобного, и всё же верю, что благодаря своей собственной судьбе смогу ещё многое достичь. Так вот, с успехом пройдя почти через всю Ойкумену, преодолев немыслимые трудности, сумев сделать невозможное и доказать миру свою правоту, он умер на тридцать третьем году жизни, и гробница его сейчас в Александрии Египетской, где я и побывал, и видел эту усыпальницу, пред которой не стал сдерживать слёз, как и в склепе, где похоронена моя любимая и единственная дочь, моя Юлия, моя маленькая девочка... Ответь же мне, почему так? Нет, ты не ответишь, и никто не сможет это сделать, ибо не удается людям, окружающим меня в этой жизни, в полной мере постичь то, что сокрыто в душе Цезаря… - трудно передать словами, с какой горечью произнёс он этот монолог. - Одно только знаю – когда надо действовать, я делаю это стремительно, словно бы не глядя, и добиваюсь успеха… Но довольно слов! Выступай за мной, и встретимся на марше! Благо, у нас есть только один путь – вперёд! – и крикнул, подойдя к выходу: - Эвримах, где мой конь? - Всё в порядке, Цезарь, он здесь! – отвечал ему грек. Полководец быстро вышел, сел на коня и провозгласил: - Пусть рядом со мною вознесут ввысь мой штандарт, дабы все видели, что Цезарь едет! Его приказ был мгновенно выполнен, и тут же один из всадников, что уже ждали его у шатра, развернул полотнище, украшенное грозными для любого противника Рима символами: «S.P.Q.R.» – «Senatus Populusque Romanus» - «Сенат и Народ Римский». Штандарт тут же взвился вверх и затрепетал на ветру, словно крыло огромной птицы. - А теперь вперёд! – он ударил коня кнутом и помчался, оставляя за собой лишь облако пыли. Остальные кавалеристы с трудом поспевали за ним, и буквально за несколько секунд вся ала – конная рота – скрылась из виду.
полная версия страницы