Форум » Архив игровых тем » "Идём на Восток!" » Ответить
"Идём на Восток!"
Gaius Julius Caеsar: - Время действия: Весна 47 г. до н.э. Действие разворачивается после гибели Гнея Помпея и Александрийской кампании Цезаря. - Место событий: По дороге в Дамаск. - Участники: Цезарь, Наджара. - Краткое описание сюжета игры: Овладев Александрией, Цезарь возвел на престол наследницу законного египетского царя Птолемея - Клеопатру, которая всегда хранила верность как самому военачальнику, так и Риму. Но на этом его испытания не закончились… Внезапно к нему пришли известия о том, что печально известный царь Фарнак, сын знаменитого врага римлян Митридата, вторгся на территорию Республики, разбил римскую армию Домиция Кальвина, захватил Вифинию и Понтийское царство и желает вскоре распространить свое влияние по всему Востоку в целом. Поэтому медлить нельзя и, взяв с собой VI легион «Феррата», полководец оставил в Александрии все прочие войска, чтобы Клеопатра укрепила этим свою власть, а сам поспешил отправиться в Сирию. Как оказалось, эта провинция тоже беспокойна, Даже после смерти Помпея гражданская война продолжается. Прикрываясь лозунгами о восстановлении традиций Рима, его сторонники продолжают сеять смуту. И неясно, поддержат ли теперь восточные земли Цезаря или нет. Ведь большинство местных жителей просто ждет, чем все закончится. Поэтому ему понадобится любое содействие с их стороны. Так и состоялась впервые его встреча с Наджарой. Это произошло в одной из сирийских пустынь. Оказывается, она и ее воины только что разбили там лагерь как повстанцы, всегда готовые к битве. А отряды Цезаря как раз продвигались по их территории, потому что он решил идти через пустыню напрямик, чтобы быстрее добраться до Дамаска и других городов, и поскорее получить там подкрепления и все необходимое для новой войны. Итак, при известии о приближении римлян повстанцы сразу понимают, что им тяжело будет справиться с ними в открытую. Но и VI Легион, в котором после Александрийской войны, что длилась почти год, в строю осталось не больше когорты личного состава, не может сейчас принять полноценный бой. Риск слишком велик, и в случае неудачи римляне могут оказаться в изоляции, окруженные враждебными племенами, без всякой надежды на помощь извне. Поэтому Цезарь решает уладить это дело мирным путем: уговорить Наджару присоединиться к нему и помочь в грядущей войне против Фарнака. Правда, неизвестно, удастся ли ему вообще что-то сделать, ведь его считают завоевателем с весьма однозначными целями…
Ответов - 63, стр:
1 2 3 4 All
Najara: Праздник продолжался дальше без помех. Вино и сладкое упоение победой сделали своё дело, так что теперь, кое-кто из воинов Наджары, почти свободно общались с римлянами. Очень странно, но, под действием винных паров, даже языковой барьер оказался вполне преодалимым. Представление, которое было показано для всех, очень понравилось Наджаре. Даже Юсуф выразил своё искреннее одобрение. Все ждали восточных танцовщиц. Однако, несмотря на всё веселье, несмотря на ту лёгкость, которая владела всеми присутствующими, что-то тревожило пустынную воительницу. Она не могла объяснить себе, что именно, но, сердце было не на месте. Сама не понимая для чего, но Наджара, то и дело, оглядовала всех пристальным взглядом и, с не меньшей тревогой поглядывала на Цезаря. Несколько раз, она порывалась рассказать ему о своих опасениях, но, всякий раз, умолкала, не желая портить праздник своему богоподобному возлюбленному. В конце концов, если бы случилось что-то серьёзное, я бы знала. Джинны сказали бы мне. И вот, наконец, на небольшой импровизированной сцене появились гибкие стройные танцовщицы в откровенных нарядах. Римляне тотчас же забыли и о взаимных братаниях, и о пьяной ругани, и с вожделением принялись взирать на див Востока. Взгляды воинов Востока были более скромными, но, по заведённому в этих землях обычаю, каждый из них на ночь выберет себе одну из красавиц. Девушки танцевали группами по трое. Остальные ждали своей очереди снаружи. В первой тройке среди всех, выделялась одна: высокая, гибкая и изящная, с чёрными как агаты глазами и роскошными волосами цвета воронова крыла. Её наряд был чуть более закрытый, чем у остальных, но танец был откровенее, и держалась она ближе к столам, за которыми сидели воины. Иззет, всё же, подчинилась. Спрятав кинжал в трепещущем шёлке одежд, она проникла на праздник в качестве одной из танцовщиц. Цезаря узнать было не сложно. Он блестал на троне, сооружённом для него жителями Зелы. Она танцевала со всей страстью и, казалось, не замечала никого и ничего вокруг. Однако, это было обманом - она неотрывно следила за своей жертвой, подле которой сидела короткостриженная женщина в воинском облачении. Правда, её Иззет, почему-то не приняла всерьёз. Возможно из-за ангельской красоты и внешней хрупкости. Зато Наджара не сводила с неё пристального взгляда стальных глаз. Она ещё не понимала, чем именно, но черноглазая красавица приковала к себе взгляд воительницы. Вскоре, когда Иззет приблизилась к Цезарю так, что он, протянув руку, мог коснуться её, Наджара поняла, что настораживала её. Движения девушки были скованы. Так, будто она прятала что-то в складках одежд. Опасность! - скользнула мысль в сознании воительницы. Причём, непонятно было, была ли это её собственная мысль, или её послали Джинны. Резко встав со своего места, Наджара обошла трон Цезаря и встала позади него. - Что случилось? - обеспокоенно спросил Фарид, тоже поднимаясь. Юсуф также оказался подле предводительницы, обножив кривой меч. - Оставайтесь здесь, - проговорила она одними губами, делая им жест, чтобы они оставались на месте, - убери меч, Юсуф! Как раз в эту секунду, красивая танцовщица так близко подступила к римскому полководцу, что её бёдра только что не касались его. Рука Иззет, вдруг, нырнула куда-то за спину, (красивое гибкое тело с потрясающими формами, при этом продолжало соблазнительно изгибаться, отвлекая внимание). Наджара оказалась быстра, как молния. Как только рука Иззет с клинком взметнулась вверх, намереваясь нанести удар в шею Цезаря, Наджара тут же перехватила её за запястье и, сильно вывернула. Кинжал выпал из руки танцовщицы. Подоспевший Юсуф, поспешно поднял еего. Некоторое время, женщины сражались, но, Наджаре удалось- таки поставить Иззет на колени и приставить ей к горлу уже свой, не менее острый кинжал. - Кто проверят танцовщиц? - раздался посреди внезапно наступившей тишины звеняще холодный голос пустынной предводительницы, - Она пыталась убить Цезаря! Ещё раз спрашиваю - кому доверено было проверять всех приходящих на праздник? Кинжал Наджары по-прежнему блестал у горла черноокой, руки которой были крепко связаны за спиной подоспевшем Юсуфом. В наступившем ступоре, никто не заметил, как один из тех, кто прежде служил Дайотару, быстро покинул охранный пост, скрывая под доспехами кошель с дерхемами, который отдала ему красавица Иззет, перед тем, как вошла сюда. Один из римских офицеров посмотрел на Цезаря и молча кивнул на удаляющуюся фигуру продажного воина. - Остановить его, о богоравный Юлий Цезарь? - спросил центурион. Наджара также обратилась к Цезарю с вопросом, кивая на танцовщицу: - Желаешь допросить её? Или я могу казнить её, предворительно, отдав своим людям?
Gaius Julius Caеsar: Пир был в разгаре. Время от времени молодой Гирций поглядывал на других римлян и видел, что многие из них быстро стремятся сполна снять стресс и движутся к полному и окончательному беспамятству. Недовольно косясь на собственную кружку с вином, он понимал, что и сам порядочно нагрузился. Вокруг него воины – как простые легионеры, так и их начальники, уже пошатываясь, ходили рядом со столами, за которыми веселились остальные оставшиеся в живых после сражения, останавливаясь перемолвиться словечком то с одним, то с другим. Оптий не захотел к ним присоединиться. Старый декурион сидел со своими приятелями из другой центурии и вместе с ними, по обыкновению, рассуждал о том, что было сегодня и как это может повлиять на их судьбу в будущем. Вот только что назначенный устным приказом Цезаря наместник Целий Винициан задержался у стола, за которым собрались воины Наджары. — Молодцы!.. Сегодня вы постарались на славу! Несмотря на отсутствие заметного числа погибших или раненных товарищей, их соотечественники, кажется, пребывали в добром расположении духа. Винициан опустился на край стола и отхлебнул из своей кружки. — Честно признаться, я даже не думал, что у вас отыщется столько боевого духа. Но вы как-то умудрились не просто выжить, но и победить. Но не забудьте сказать нам спасибо! Не знаю, что бы вы без нас делали, если бы только сразу не погибли бы, но вы остались живы! Теперь вы — настоящие друзья и союзники римского народа! Даже на памяти близких к нему людей Целий очень редко кого-либо хвалил. Заслужить его одобрение, пусть даже обильно сдобренное личными чувствами, дорогого стоило. - Я начинал свою карьеру обычным солдатом в войске Лукулла, гулял по всему Востоку и Малой Азии… Сапог без счета стоптал! Я бывал даже в Армении, а она, да будет вам известно, служит чем-то вроде подушки между Римской и Парфянской империями. Потом мне надоело служить Лукуллу и Крассу, обрыдли олухи-военачальники, с которыми куда более способные люди, вроде меня, досыта хлебали дерьма. Я ушел к Цезарю, думая построить новую, лучшую жизнь… — Он не договорил, скорченную от неразбавленного вина физиономию скривила насмешливая ухмылка. — И не прогадал, что тут сказать. Меня сразу повысили до подобающего мне чина. Такое вот мое счастье. На самом деле смешного в его рассказе было немного, но самоирония, с которой он все преподнес, вызывала улыбку. — Только не воображайте, что я так и буду с местными запанибрата, — поднимаясь, предупредил Винициан. — Хотя вы теперь у нас ветераны. Обращение с вами будет уже не такое, как например с Дейотаром и его людьми. Вы действительно заслужили почести. Гирций тоже приподнялся, но, передумав, снова сел за стол. Ему начинали нравиться эта веселая болтовня и грубоватые шутки. Сам наливая себе вина, он напомнил себе, что собирался проверить приглашенных на празднество танцовщиц. «Да, конечно. Я на них взгляну. А, хотя… Да ну, никуда они не денутся, еще успею. Вот только выпью еще кружку-другую». *** Тем временем Цезарь мельком посмотрел на Наджару и увидел, что её что-то тревожит. Она то и дело пристально оглядывала всех внимательным взглядом, от которого, казалось, ничто не способно было укрыться, и с не меньшей тревогой обращала свой взгляд на самого Цезаря. «Она что-то чувствует! – понял он. – Но вот что именно? А впрочем, если не говорит, значит и мне еще не пришло время об этом спрашивать». Наконец появились гибкие стройные танцовщицы в откровенных одеждах. Римляне устремили на них жадные глаза и принялись нестройно кричать. Цезарь заметил, что Наджара просто глаз не спускает с одной из них, хотя вроде бы ничего особенного в той не было. Вскоре эта красавица приблизилась к нему настолько близко, что он мог бы, казалось, протянуть руку и прикоснуться к ней. Но тут вдруг Наджара рывком встала со своего места и, обойдя высокое кресло Цезаря, встала позади него. - Что случилось? - спросил один из её командиров. Другой также оказался там, обнажив меч. - Оставайтесь здесь, - она велела, чтобы те оставались на месте, - убери меч, Юсуф! Красивая танцовщица подступила еще ближе. Отлично сложенное, гибкое тело продолжало соблазнительно изгибаться… Но тут, откуда ни возьмись, в её руке заблистал клинок, который быстро взметнулся вверх, чтобы поразить Цезаря и убить его наповал. Машинально полководец отпрянул в сторону и чуть было не упал со своего кресла, лишь каким-то чудом удержавшись в нем. Он схватился за рукоять меча, однако Наджара оказалась проворнее и тут же перехватила красотку за запястье. Кинжал упал наземь, один из восточных воинов сразу подобрал его. Опешившие римляне наконец-то пришли в себя и с криками бросились было вперед на защиту Цезаря, но он повелительно приказал им остановится, указав на то, что сейчас обе женщины будут драться между собою. Так и получилось. Они яростно сражались, показывая чудеса ловкости, но в итоге Наджара смогла сбить неизвестную с ног и, поставив её на колени перед Цезарем, приставила ей к горлу свой кинжал. Подоспел еще один из сторонников Света и начал связывать преступнице руки за спиной. - Кто проверял танцовщиц? - раздался голос воительницы, - Она пыталась убить Цезаря! Ещё раз спрашиваю - кому доверено было проверять всех приходящих на праздник? *** — Да просыпайся же, Квинт! Гирций с трудом разлепил веки. Центурион Ланг тянул его за руку, пытаясь вытащить из-за стола, на который он поник головой. — Просыпайся, тебе говорят! Ланг сам раскраснелся от выпитого, его дыхание отдавало винными парами и мясом. Гирций слабо шевельнулся, и его тут же вырвало на собственные коленки. — Тьфу на тебя, — сморщился Ланг. — Проклятье! Танцовщицы… О, Боги, я забыл про них, — кое-как выговорил молодой, не рассчитавший собственных сил и возможностей офицер. — Одна из них только что пыталась убить Цезаря, дурень! — Ее надо казнить, — с пьяной убежденностью объявил Гирций. — Мы тут еще повеселимся, а она пусть посидит на цепи до утра, а завтра мы убьём её вместе с другими приговоренными. Он кое-как поднялся, собрался шагнуть, но вместо этого рухнул навзничь. Это показалось ему очень смешным, и он приподнял голову и расхохотался. Ланг протянул ему руку. — Вставай, пошли. Я тебе помогу. Сам ты туда вряд ли доберешься. — Тсс… — Гирций прижал палец к губам. Они пошли вперед, туда, где был центр площади. — Ой, не могу. — Гирций держался за живот, по его лицу текли слезы. — Аж больно! — Он начал сползать к земле. — Держи, держи меня!.. Глядя на него, Ланг сам в который раз согнулся от выпитого. Какое-то время они оба оставались на месте, всхлипывали и не могли двинуться дальше. — Хотел бы я знать, что там сейчас творится, — еле переводя дух, сказал молодой воин. — Видел бы ты сейчас свою рожу, — отозвался Ланг. – Ну давай же, ступай вперед, не то, клянусь Марсом, я взвалю тебя на плечи и доставлю к Цезарю, как какого-нибудь барана!.. Гирций кое-как сосредоточился. Запинаясь и пошатываясь, парочка все же добралась до центра площади, где был пиршественный стол и кресло Цезаря. Они увидели, что кинжал Наджары прижат к горлу красивой черноокой девушки, руки которой крепко связаны за спиной. Ланг каким-то образом сумел собраться с силами и почти трезво приложил согнутую в локте правую руку к груди, а затем поднял ее вверх. - Слава Цезарю!... – почти трезвым голосом проговорил он. – Вот перед вами Квинт Гирций, коего я доставил сюда самолично. Именно он, и никто другой обязан был надзирать за танцовщицами, дабы не случилось ничего из ряда вон выходящего. Но в силу неких причин ему не удалось это сделать… - Прости… - начал говорить и сам Гирций, отстраняясь от Ланга и пытаясь принять более или менее достойный вид. – Прости меня, о Цезарь… Если за меня заступится войско, обещаю совершить во славу Рима подвиг… Но только умоляю, помилуй меня и не карай! Цезарь строго посмотрел на него. - Итак, вот пример, как ни в коем случае не должен выглядеть римлянин! – жестко проговорил он, словно разрезая словами металл, подобно острейшему лезвию. – Римлянин обязан быть примером для других народов, вести их за собой. Тот, кто облечен долгом командира, обязан быть осмотрительным и мудрым вдвойне. А этот? Куда он способен повести своих солдат? Разве что из одной таверны в другую! - Похоже на то, что он в одиночку за вечер вылакал все солдатское пойло своего отряда… - доверительно сообщил центурион Публий Верр Наджаре, но тут же отшатнулся, видимо, опасаясь её. – Ладно, ладно, ну всё, молчу… Очевидно, только что увидев происходящее, один из тех союзных солдат, что прежде служили Дейотару, быстро кинулся в бегство. Центурион Ленн посмотрел на Цезаря и кивнул: - Остановить его, о богоравный Юлий Цезарь? - Да, поймайте его и, схватив, доставьте в штаб, где я вскоре буду, - промолвил Цезарь, поднимаясь с места. – Сегодня был долгий и трудный день, мы все очень устали, но как знать, может быть, день завтрашний покажется нам еще труднее… Ах, кстати, Гирция – он устремил взгляд на последнего. – Разжаловать, лишить наград, ошельмовать и прилюдно казнить за нарушение дисциплины и приказа вышестоящего начальства, а также за пренебрежение служебными обязанностями. Но центурионы принялись обращаться к полководцу с просьбами помиловать незадачливого Квинта. Примипил Авл подошел поближе и тихо проговорил, чтобы его не расслышал никто более, кроме Цезаря: - Вспомни, перед битвой он как нельзя кстати произвел очень выгодное для нас наблюдение и тем самым уверил нас в лояльности наших новых союзников… Ведь именно поэтому наша стратегия в итоге и оказалась правильной, и мы выиграли битву. Цезарь устало отмахивался от речей и жестов, словно от надоедливого жужжания мух в ушах, но под конец всё же согласился передать это дело на суд войска. Гирция тут же арестовали и, набросив мешок на голову, увели прочь, дабы союзники и местные жители не видели его лица и не начали бы судачить о случившемся. Наджара обратилась к нему, кивнув в сторону танцовщицы: - Желаешь допросить её? Или я могу казнить её, предварительно, отдав своим людям? - Если не возражаешь, пусть сначала ей займутся мои люди, - ответил он. – Кстати, не помешало бы разобраться и с остальными танцовщицами. *** Факельный свет заставил Иззет зажмуриться, а тонкий скрип открываемой двери так резанул уши, что она стиснула зубы. Кто пришел ее наказать?.. Она поймала себя на том, что совершенно не волнуется по этому поводу. — Так, так, так… Ну и что тут у нас? Она напряглась. Верр в сопровождении трех воинов уже был рядом. Пока они рассматривали пленницу, центурион сунул факел в стенное кольцо. Отсветы пламени играли на его пепельно-бледной, словно у мертвеца, коже, и Иззет ощутила, как глубоко внутри нее шевельнулось что-то напоминавшее страх. Она сглотнула и спросила: — Что со мной будет? — Ага, тебе интересно, что с тобой будет? — тоненьким голоском передразнил Верр. Он пнул дверь так, что она захлопнулась. Его приятели захохотали. Иззет поднялась на ноги и посмотрела ему прямо в глаза. — Если ты явился сюда просто так, римлянин, тогда лучше уйди, — сказала она с суровой уверенностью, которой на самом деле совершенно не ощущала. Верр подошел к ней вплотную, и она увидела, что зрачки у него были во весь глаз, а на дне их светилось непостижимое безумие экстаза. Кулак центуриона без предупреждения метнулся вперед и пришелся ей в голову. Иззет попыталась отвести удар, но ей помешали слишком короткие цепи. Девушка упала, на нее тотчас же накинулись все остальные. Удары и пинки посыпались безостановочным градом. Иззет свернулась в тугой комок, но это не помогло. Она была наполовину оглушена, с расшибленного виска капала кровь. Девушку поставили на ноги. Она хотела было закричать, но Верр с силой всадил кулак ей в живот, оборвав дыхание. Потом он одним рывком содрал с девушки одежду, и его друзья хохотали над ее наготой. Страх придал ей сил. Она резко ударила ногой и угодила римлянину в подреберье. Верр шатнулся назад, но один из мужчин, пришедших с ним, тотчас обхватил Иззет сзади за шею, сдавливая ей горло. — Поверни-ка ее!.. В хриплом голосе центуриона мешались ярость и похоть. Пленница отчаянно боролась, но справиться с троими мужчинами было превыше ее сил. Сопротивление лишь обозлило их. Кто-то шарахнул ее головой о каменную стену так, что перед глазами поплыли яркие звезды. Она ощутила чьи-то пальцы, которые полезли внутрь… Ей наконец-то удалось закричать. Но ей ответили хохотом. — Заткнуть бы ее, — сказал один из них. — Вот, возьми. Грубые пальцы стиснули ей нос. Через несколько мгновений она открыла рот, пытаясь вздохнуть, и ей в зубы тотчас сунули вонючую тряпку. — Только посмотрите, — мурлыкал Верр, с силой разворачивая ей колени. — Какое все у нас тут розовое и маленькое. Прямо мышиный глаз! Она ощутила, как он пристроился позади, обхватил бедра и вторгся в ее плоть, причиняя невыносимую боль. Иззет закричала так, что жилы вздулись на ее шее, но тряпка заглушила вопль. — Ну что, сучка? Нравится? — Верр притиснул ее к грязному полу и навалился всем весом. — Ты сама на это напросилась, осмелившись напасть на Цезаря, — проворчал он, наслаждаясь ее мучениями. — Вот и получай по заслугам. Горячие соленые слезы жгли ей глаза. Непередаваемая мука длилась и длилась. Она вновь закричала, на сей раз умоляюще. — Получай по заслугам, — повторил Верр. — Ты… ты!.. — и не договорил, полностью отдавшись долгожданному наслаждению. Иззет почувствовала, как он принялся двигаться все быстрей, потом хрипло зарычал и рухнул на нее сверху, на некоторое время удовлетворившись. Потом Верр встал на ноги. А её начало трясти. Он пнул её в ребра и сказал дружкам: — Точно говорю, ей понравилось! Ну? Кто хочет быть следующим? — Я не откажусь, — подал голос тот, который душил ее сзади. — Только поверните её и поднимите ей голову. Пусть смотрит мне в лицо, пока я буду ей нутро разворачивать. Иззет закрыла глаза, и в ее тело был вбит еще один кол. Пучина страдания оказалась бездонной. Самые сокровенные уголки ее тела были пронзены и вывернуты наизнанку ради удовольствия римлян. Над нею издевались всеми мыслимыми способами, терзали плоть и топтали душу. Ей причиняли невероятную боль и оскорбляли насмешками. Потом, утолив первое желание, они снова начали ее бить, подогревая похоть видом страданий. Все пошло по новому кругу.
Najara: видя Иззет, Наджара догадывалась, что делают римляне с пленницей. Когда она, под утро, когда шум праздника постепенно стал стихать, она услышала её стоны и глумливый смех римлян. Вот, что с ней сделала тьма... Возможно, если она раскаится и примет Свет, тогда, став одной из воинов света, эта девушка... - Отдай её нам, Наджара, - просили её воины, но пустынница сурово посмотрела на них: - Она будет вашей, но, только посл того, как я поговорю с ней. Каждый достоин шанса на раскаянье. Воины были явно против, но, Юсуф, и ещё несколько человек, отправились в подвал вслед за Наджарой. Тонкая полоска света, словно арабский клинок ворвалась в подвальную тьму, когда Наджара отворила дверь. Римляне всё ещё продолжали свои жестокие развлечения. Избитая, почти потерявшая сознание танцовщица лежала на спине, обливаясь слезами. Ноги её были широко раздвинуты, выставляя напоказ кровоточащее лоно. Свести их вместе она уже просто не могла. Увидев вошедших, она с надеждой обернулась, но, увидев сверкающие жестокой похотью глаза Юсуфа, побледнела и отвернулась. - Что тебе здесь надо? - непроизвольно грубо спросил разгорячённый похотью римский солдат, увидев Наджару. Потом, осёкся и сказал, пытаясь добавить в голос хоть каплю уважения, - Цезарь отдал её нам. - Я хочу лишь поговорить с ней, - мягко улыбнулась Наджара, - вы можете даже остаться здесь, если хотите. А от её ответа будет зависеть, вернётся она к вам или нет. Разочарованные римляне нехотя отошли в сторону, застёгивая штаны. Три воина, что мрачными тенями стояли позади Наджары, ничуть не стесняясь,разглядывали девушку, прикованную цепями. Воительница присела перед Иззет на корточки и пальцем поддела её за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза: - Что заставило тебя сделать это,? Девушка молчала, дрожа от страха, но, всё же, продолжая зло глядеть на свою недавнюю соперницу. Терпеливо подождав минуту, Наджара продолжила, погладив её по щеке: - Посмотри, в какое незавидное положение ты попала, - светловолосая чуть отстранилась, давая Иззет возможность увидеть римлян, пожирающих её глазами и отпускающих на её счёт пошлые шутки, и пустынников, чьи лица были почти безэмоциональны, и, лишь глаза сверкали вожделением.ё Рука Юсуфа легла на кожаную плеть с железными наконечниками, что висела у него на поясе, а тонкие губы растянулись в улыбке, - Видишь? - Что вам нужно? - голос Иззет дрожал, но она продолжала делать попытки держаться достойно. Наджара улыбнулась и заглянула ей в глаза: - Покайся в содеянном. Прими свет и, я уговорю Цезаря отдать тебя мне. Если ты, действительно, раскаишься и поклянёшься служить добру... Звонкий надсадный и, явно нервный смех Иззет прервал текучую речь Наджары: - Ты - Наджара, да? Воины нашего царя рассказывали мне о тебе. Ты всё плетёшь свои бредни о свете, надеясь спасти весь мир. Ваш свет только эфемерное прикрытие вашей слабости. Взгляд Иззет сверкнул вызовом, встретившись с, вмиг похолодевшими, сверкнувшими сталью, глазами пустынной предводительницы. Никто не смеет оскорблять Свет своим невежеством! Поднявшись, Наджара посмотрела на своих воинов: - Она ваша. Юсуф... - она подошла к сирийцу и, чуть коснулась его руки, лежащей на рукояти плети, - Она оскорбила Свет. Думаю, ты знаешь, что делать. Не жалей сил. Глаза пустынника сверкнули. Сняв с пояса плеть, он медленно приблизился к девушке, глядя на неё взглядом палача. - Уступите мне её минут на двадцать? - спросил Юсуф, занося над Иззет сверкающую железом плеть. В этот момент, девушка потеряла сознание.... Всех не спасти. Видимо, тьма ещё слишком сильна в этом мире и, смыть её может лишь кровь, а обрубить её щупальца, лишь острый меч, - думала Наджара, выходя из подвала. Найдя Цезаря, она присела подле него. Лицо воительницы было суровым и мрачным: - Позволь мне провести показательную казнь завтра, - она пристально посмотрела в глаза римскому полководцу, - не знаю, слышал ли ты, но люди Востока очень истовы в своей вере и не прощают оскорблений. Я хочу лично казнить её, публично. После того, как с ней развлекутся мои и твои люди.
Gaius Julius Caеsar: - Что тебе здесь надо? – слегка грубовато и развязно спросил разгоряченный центурион Публий Верр у Наджары, но затем вспомнил, что лучше лишний раз не обострять отношения с ней, тем более что теперь вместе с Цезарем она представляет серъезную силу, считаться с которой волей-неволей уже придется всем, поэтому попытался смягчить выражение голоса и даже пояснил: - Цезарь отдал её нам. - Я хочу лишь поговорить с ней, - отвечала она, - вы можете даже остаться здесь, если хотите. А от её ответа будет зависеть, вернётся она к вам или нет. - Так и быть, - кивнул Верр и отошел в сторону со своими воинами, которые также подозрительно быстро поспешили ретироваться. А Наджара, приблизившись к пленнице, начала говорить: - Что заставило тебя сделать это? - Точнее, не что, а кто заставил, - тихо прокомментировал из своего угла Верр. – Надо бы нам еще найти того, кто велел ей пойти на преступление и заплатил… Но вот только сама девушка молчала. - Посмотри, в какое незавидное положение ты попала, - чуть помолчав, продолжала воительница. - Видишь? - Что вам нужно? – наконец отреагировала Иззет. Наджара неторопливо изрекла: - Покайся в содеянном. Прими свет и, я уговорю Цезаря отдать тебя мне. Если ты, действительно, раскаишься и поклянёшься служить добру... Но та была явно не в восторге от такой перспективы: - Ты - Наджара, да? Воины нашего царя рассказывали мне о тебе. Ты всё плетёшь свои бредни о свете, надеясь спасти весь мир. Ваш свет только эфемерное прикрытие вашей слабости. Поднявшись, Наджара посмотрела на своих воинов: - Она ваша. Юсуф... Она оскорбила Свет. Думаю, ты знаешь, что делать. Не жалей сил. - Уступите мне её минут на двадцать? - спросил Юсуф у римлян, занося плеть. - Да, конечно. Само собой. Развлекайся, - и Верр попробовал было засмеяться, но смех его прозвучал как-то неестественно и даже фальшиво: он как огня боялся гнева восточных воинов и, видимо, теперь про себя благодарил Богов, что оказался здесь не один, а со своими друзьями, хотя на них надежда тоже была слабовата… В этот момент, девушка потеряла сознание.... Выйдя оттуда, Наджара вернулась к Цезарю, который тихо сидел за столом в одном из помещений городской управы, куда свезли все его бумаги и вещи. Видимо, он явно скучал здесь в одиночестве. Сурово и мрачно она сказала ему: - Позволь мне провести показательную казнь завтра, - посмотрела в глаза римскому полководцу и добавила: - Не знаю, слышал ли ты, но люди Востока очень истовы в своей вере и не прощают оскорблений. Я хочу лично казнить её, публично. После того, как с ней развлекутся мои и твои люди. Помолчав, он ответил: - Да, теперь я уже имел возможность в этом убедиться… Думаю, ее можно будет казнить, но желательно после того, как она расскажет, кто и когда приказал совершить это покушение на меня, иначе, разгромив врагов внешних в открытом бою, мы не сможем избавиться от внутренних, которые способны нанести новый удар… Поднявшись, он стал ходить из одного угла в другой. - Знаю, что за всем этим непременно стоит Фарнак, и уже отправил отряд за ним в погоню… По сведениям пленных, у него остались самые ничтожные силы, в лучшем случае несколько десятков пехотинцев и всадников, но пока он жив, Рим не сможет спокойно устраивать тут мирную жизнь. Когда дикий зверь оглушен и упал наземь в беспамятстве, его следует добить! Полководец осмотрелся, неприязненно посмотрел на старый, чадящий светильник и словно бы спросил у него: - Разве можно в этом сомневаться? И сразу же сам за него ответил: - Разумеется, нет. Значит, нужно отыскать его самого и его людей, а затем их уничтожить. Думаю, это не займет много времени, но без этого я не смогу закончить тут дела… Пройдясь еще немного, он развернулся: - А чем мы займемся, пока еще есть время? *** Немного недовольный вмешательством союзников, из-за чего ему не удалось сделать еще кое-что из того, что он хотел, Верр медленно шел по улице, приостанавливаясь и вглядываясь в лица прохожих. Его хмель начал постепенно отступать, и он с тревогой подумал, что оставаться надолго в городе, куда в честь победы приехало множество людей из близлежащих тетрархий, было бы не совсем безопасно, поскольку случаи с Иззет и другими пленниками еще не самое главное… Нет, кое-кто мог бы вспомнить и другие, более жестокие «подвиги» римлян… Точнее говоря, даже антиподвиги. А попросту говоря, речь шла о том, что было совершено отступающими остатками отрядов Гнея Домиция Кальвина, разбитого ранее Фарнаком. Об этом центуриону накануне решающей битвы рассказал один из добровольцев-эвокатов, который сам был там и видел случившееся собственными глазами, хотя и не участвовал в ходе самого дела. … От этой когорты, где служил сам очевидец событий, осталось меньше половины воинов, что были немыслимо голодны, озлобленны и стремились только к тому, чтобы покинуть столь негостеприимные земли, где они волею судеб понесли тогда роковое поражение, сопоставимое с неудачей Красса, разбитого парфянами. Изможденные, они наткнулись на какое-то поселение, где решили не только привести в порядок себя, но и забрать все, что только можно. А если получится, то и продать жителей в рабство и тем самым хоть немного возместить убытки, понесенные в этом неудачном походе. При этом по умолчанию решено было не гнушаться никакими средствами. По всем правилам это поселение было окружено. Затем на подмогу подошел еще один римский небольшой отряд из числа уцелевших в сражении. И началось… Брали все то, что можно было унести – вещи, еду, домашний скот… Запасы вина тут же пошли по рукам… Всех стали сгонять на площадь. Тех людей, кто проявлял строптивость или недостаточно быстро повиновался, избивали и тут же изгоняли прочь из собственных домов. Били рукоятками мечей, набалдашниками копий, плетьми… Те, кто сопротивлялся, были мнгновенно убиты. Один из легионеров, который ранее заявил, что знает сирийский, напрягал последние силы в крике, немилосердно калеча трудные слова чужого языка: - Жители деревни Анзирры! Жители деревни Анзирры! Все жители деревни! Слушать внимательно! Каждый должен с дети быть на площадь, куда вам указать. Будет проверка все семьи и семейный списки... ...и как выполняются приказы римская власть! Никто не должен оставаться в дом, в сарай, в погреб, на крыша или на чердак... Крестьяне в панике метались, но их хватали и уводили. - Стойте, куда вы бежите? – спрашивал один, выйдя на улицу и только что увидев бегущую толпу. - Нас хотят убить! – орали в ответ ему. - Чего уставился? - Спасайся сам, пока не поздно! - Беги! Остерегись, говорят тебе! Тот устремлялся вслед за бегущими, но их по-прежнему окружали и силой вели на площадь. - Взять еда на два дни! – раздавались команды. - Взять дети... Порядок и дисциплина... Рим есть... культурный страна. Каждый, кто ехать в Рим, будет проверен каждый из семья. Фрукты и овощи брать с собой воспрещается во избежание заражения Рима. Пьяные легионеры неистовствовали вовсю. Внезапно раздались жуткие крики. Часть римлян поспешила на них. Они увидели, как несколько легионеров затоптаны толпой насмерть и теперь лежат в крови посреди пыльной дороги. Успевший изрядно выпить полевой хирург трясущимися руками осмотрел их и проговорил: - Я… как ветеран санитарных войск… - он громко икнул. - … Устанавливаю, что причиной смерти являются переломы костей ребер… Э-э-э… верхней части грудной клетки... - Ясно, - холодно проконстатировал один из офицеров. – В таком случае мы расправимся с виновниками. Без исключения. Всех, кто не выполняет приказы римского командования, постигнет только одна жалкая участь – позорная смерть. Мы сожжем их. - Ну что, загнать их для этого в храм или как? – спросил другой. – Кроме храма, они все вместе никуда не поместятся. - Да, - чуть подумав, сказал первый. - Сигнал будет? - Непременно. Загоняйте их, да смотрите, чтобы никто не сбежал! Через несколько минут приказ был выполнен; двери храма закрыли изнутри, а стены обильно политы горючим маслом. Не обращая ни малейшего внимания на отчаянные вопли обреченных женщин и детей, факельщики быстро поджигали здание. Оно было тут же объято огнём. Затем римляне возобновили грабёж уцелевших домов, которые тоже потом было решено сжечь дотла. Офицеры стояли чуть впереди и молча созерцали клубящееся пламя пожара, в котором заживо горели обреченные на смерть… *** Напряженно размышляя об этом, Верр решил пока что вернуться и посмотреть, что происходит с пленными. Он добрался до нужной улицы и вдруг увидел впереди себя восточных воинов. Главное, с ними уже никак нельзя было разминуться, а рядом с ним как назло не оказалось ни единого римского солдата… Стараясь казаться непринужденным, он подошел поближе и узнал их. Это были те самые, которые были в подвале вместе с Наджарой. Тщетно попытался вспомнить, как же зовут одного из них, названного ею по имени, но так и не смог. - Ну, как вам? – спросил он, кивнув в сторону подвала. – Понравилось? Да, кстати, что-то вы, парни, как-то быстро… Мне вот понадобилось побольше времени… - чувствуя себя явно неуютно, проговорил он, - Кстати, как она там? Надо бы потом вытянуть у нее, кто ее прислал... А то Цезарь будет мной недоволен...
Najara: Завидев римлянина, Юсуф ухмыльнулся, глядя на его явный интерес. Сириец понимал, что, как не старались римляне скрыть своё любопытство, пополам с пренебрежением, у них это получалось плохо. Переглянувшись с остальными, он взглядом показал им, что они могут идти. Те, закутанные в чёрные одежды, тут же удалились, бесшумно и таинственно, словно тени из царства Аида. Юсуф же ответил Верру: - Она прекрасна в своей беспомощности, но омерзительно в своём грязном стремлении. Мне не нужно много времени, чтобы удовлетвориться. Восточная страсть приходит быстро и удовлетворяется стремительно. Когда римлянин задал вопрос о состоянии девушки, воин востока посмотрел на окровавленные концы своей плети и задумчиво ответил: - Она дышит и может говорить. Но, шевелиться вряд ли сможет. Я уже допросил её: её прислал сам Фарнак. Она оказалась принцессой его государства. Ни сказав больше ни слова, Юсуф медленно пошёл прочь. На полдороге обернулс и обратился к римлянину: - Если будите развлекаться с ней, ни в коем случае не убивайте. Она нужна Наджаре. С этими словами сириец ушёл. *** Наджара была рада тому, что ей отдадут Иззет. Однако, Цезарь был прав, сначала её нужно было допросить. Что ж, думаю, Юсуф и остальные справятся с этим лучше меня. На вопрос Цезаря, чем заняться в свободное время, воительница поколебалась немного, потом несмело подошла к полководцу и заглянула ему в глаз: - У нас совсем не остаётся времени для нас... Её губы уже почти коснулись губ Цезаря, когда вошёл Юсуф. - Наджара! - окликнул он её, но не поклонился ей, как это делали остальные. Когда блондинка обернулась к нему, взгляд её был холоден и суров. Сириец же, наоборот опустил глаза и плотно сжал губы, чтобы ни Наджара ни, тем более, Цезарь, не увидели съедающей его зависти и ревности. - Что ты хотел, Юсуф? - спросила Наджара отстраняяс от Цезаря. - Прости, что прервал вас. Я допросил пленницу, вернее, хм... Она сама рассказала обо всём. Её послал Фарнак. Она принцесса в его государстве. Возможно, что покушение будет не единственным, но, сколько их ещё будет, она не знает, - он посмотрл на Цезаря и уточнил, - она хитра, но, не так сильна, чтобы не сознаться. - Боюсь даже спрашивать, каким образом ты допрашивал её, - проговорила Наджара, улыбнувшись сирийцу уголком губ, - но, я благодарю тебя. Можешь идти. Когда пустынник ушёл, Наджара ещё некоторое время стояла, обратив задумчивый взгляд к рассветному солнцу. Будет ещё одна смерть... Ещё одна кровь прольётся во имя добра. Как это грустно... Но, ведь у нас нет другого пути! Нет! Неверные, либо должны покориться Свету, либо умереть, очистив своей кровью этот мир от скверны! Прекрасные черты воительницы сейчас, озарённые солнечными лучами, преобрели суровую властность. Она вновь повернулась к римлянину и положила руки ему на плечи: - юда больше никто не войдёт. Все развлекаются с танцовщицами и пленницей. Это наше время. Мы продолжим? Она стояла так близко, что Цезарь мог видеть трепетание её рестиц и чувствовать пряный сладковатый аромат её кожи...
Gaius Julius Caеsar: - У нас совсем не остаётся времени для нас... – с тоской в голосе проговорила Наджара. - Наше время в нашей власти, - даже не задумываясь, возразил римский полководец и как бы в подтверждение своих слов решительно кивнул. – Только от нас зависит, каким образом мы его проведём. И, отвечая на её призыв, приблизился было, но тут опять случилось нечто непредвиденное. А именно, появился тот самый Юсуф, который начинал уже раздражать полководца. Завидев его, Цезарь сделал шаг навстречу, но сумел сдержать себя, ибо его обязывало вести себя с ним корректно обещание, ранее данное относительно этого человека Наджаре. Тогда он чуть заметно пожал плечами и с гордым видом отстранился, будто бы показывая, что это вовсе не его дело. - Наджара! – тем временем возгласил Юсуф, обращая к себе внимание. От взора Цезаря не укрылось то, что на сей раз этот воин не поклонился ей, как это делали остальные и как по идее должен был сделать и он сам. Однако даже сейчас политик не сделал ему замечания, заранее предчувствуя, что это может привести к не самым выгодным для него последствиям. Зато он буквально воспрял душой, когда блондинка обернулась к воину, встречая его холодным и суровым взглядом, словно давая понять, что он здесь явно лишний. Однако дерзновенный сириец как нельзя более вовремя смирился и опустил глаза, при этом плотно сжав губы, очевидно пытаясь скрыть обуревающие его неистовством чувства. «Вздор, от ока Цезаря ничего не укроется!» – подумал римлянин, вернувшись почему-то к своей старой привычке говорить о себе самом в третьем лице; не без успеха этот прием был использован им при составлении знаменитых мемуаров «Записки о Галльской войне» и многих других сочинений. – «Напрасно он стремится показать сейчас свою мнимую лояльность, ведь на самом деле ему отнюдь не нравится римский народ и я сам в том числе. Но иногда бывает выгоднее держать таких на виду, с тем чтобы потом легче и удобнее было их разоблачить и подвергнуть справедливому взысканию!» - Что ты хотел, Юсуф? - спросила Наджара, для вида тоже слегка отстраняясь от Цезаря. - Прости, что прервал вас. Я допросил пленницу, вернее, хм... Она сама рассказала обо всём. Её послал Фарнак. Она принцесса в его государстве. Возможно, что покушение будет не единственным, но, сколько их ещё будет, она не знает, - с этими словами он посмотрел на Цезаря, но полководец словно закутался в тогу беспристрастного созерцания и молчания, отчего вмиг стал похож на своих божественных предков и волна этого величия поневоле подействовала и на Юсуфа. Как бы то ни было, он остановился и лишь после паузы сумел продолжить: - она хитра, но, не так сильна, чтобы не сознаться. - Боюсь даже спрашивать, каким образом ты допрашивал её, - проговорила Наджара, улыбнувшись уголком губ, - но, я благодарю тебя. Можешь идти. «Вот и отлично!» - подумалось Цезарю и он в очередной раз пожалел, что оказался в столь очевидно невыгодной для него ситуации, когда ввиду своей малочисленности римляне не могут оказать полное влияние на местные восточные народы, дабы приучить их к более организованной культуре и почтительности, хотя бы за то, что Рим помогает им бороться против могущественных врагов и затем строить мирную жизнь вдали от всяких тревог и опасностей. - Не кажется ли тебе, что здесь, в этих землях, на самом деле предстоит сделать гораздо больше, чем кажется? – начал рассуждать он, будто обращаясь к Наджаре, но в то же время приводя слова так, что они напоминали скорее монолог. – Видишь ли, большинство людей, с которыми мне пришлось тут столкнуться, за весьма приятным исключением… - он сделал легкий жест рукой, чтобы собеседница поняла, что под этим «редким исключением» Цезарь имеет в виду именно ее. – На данный момент находятся на довольно-таки невысокой ступени развития! Часть из них пока еще только формирующиеся, к тому же слабые в культурном отношении личности, все их поступки объясняются исключительно насущными нуждами, в то время как духовно они совершенно не растут. Вот и сейчас, в нашем присутствии, то есть в присутствии двух людей с превосходным чувством культуры прекрасного, этот Юсуф, или как там его настоящее имя… позволил себе, с развязностью совершенно труднопереносимой, говорить о вещах совершенно не его масштаба, и лишь показал свою неосведомленность о наших совместных планах на будущее, а сам он в то же время занимается насилием… Невероятнее всего то, что он говорил подобные речи безапелляционно и уверенно. Ну, вот, по-моему, в этой ситуации ему надо было бы лучше немного помолчать, а заодно и послушать то, что говорят! В целом, не только ему, но и массе других людей Востока предстоит еще многому научиться, чтобы постараться стать хоть сколько-нибудь приемлемыми членами современного цивилизованного социального общества! Увлекшись, он посмотрел в окно и заметив, что уже рассветает, быстро потушил лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном помещении сразу же стало очень мирно и по-домашнему уютно, а затем снова принялся мерить комнату шагами. - И вот сегодня нам придется проводить массовые казни, которые хоть и необходимы, но могут вызвать резонанс среди народа… Неужели опять придется начинать все сначала, подобно тому, как уже на протяжении целых веков и десятилетий поступает Рим? Нет, сначала мы лучше поступим так, как суждено - расправимся с врагами - а вот после этого, когда жизнь вокруг успокоится и окончательно войдёт в мирную колею, пойдем по другому пути, который позволит сплотить воедино всех! Прекрасно светились лучи восходящего солнца бледно-красным огнем. Руки Цезарь по уже окрепшей традиции заложил за спину, и тяжкие думы о будущем вновь терзали его ученый высокий лоб. Затем, пожимая плечами, внимательно смотрел через окно на улицу, как будто почему-то именно там хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном всю его жизнь в течение последних нескольких дней. Очень возможно, что высокоученый человек и сумел разглядеть нечто, не поддающееся обычному разуму. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на восходящее солнце и немногочисленные видные отсюда городские постройки, он было обрушился, чуть вдавив голову в плечи, в кресло, но затем почти сразу же рывком поднялся и так же резко подошел поближе к Наджаре. Но не успел он промолвить и слова, она сама повернулась к римлянину и положила руки ему на плечи: - Сюда больше никто не войдёт. Все развлекаются с танцовщицами и пленницей. Это наше время. Мы продолжим? - Да, конечно... - ответил он, - Это ведь тоже одно из проявлений жизни... - и вслед за этими словами слегка приобнял её за талию. После более чем непростых и тяжелейших событий сегодняшнего дня спешить здесь тоже явно не стоило, потому что он уже знал, на что она способна, а скорость её реакции вместе с силой заставляли проявить максимальный такт и уважение. Как бы то ни было, на этот раз он вел себя не только немного осторожно, но и крайне почтительно, так как подобает вести себя культурному и не просто грамотному, а в высшей степени образованному человеку. Аккуратно подвёл её к высокому, превосходно подготовленному и вычурно-изысканному ложу, после чего предложил располагаться там, а сам тем временем устроился чуть поодаль, казалось бы, продолжая обдумывать некие возвышенные вещи. Но потом тоже прилег и только тогда по-настоящему стал заметен взгляд его изможденных, усталых глаз, под которыми от бессонницы и постоянного напряжения чётко проступали тревожные, иссиня-чёрные круги…
Najara: Когда Юсуф ушёл, и Цезарь высказался в его адрес не слишком лестно, Наджара чуть кивнула и, опустив взгляд, задумчиво проговорила, пройдясь туда-сюда по помещению: - Возможно, Юсуф не совсем компетентен во многих вопросах, но... - женщина улыбнулась, - Он нужен именно таким. Это открытое пламя, понимаешь? - она вновь посмотрела на собеседника, - Такие как он привыкли побеждать. В бою ему нет равных не потому, что он натренирован лучше остальных, а, иенно потому, что не признаёт никаких ограничений кроме тех, что накладывает Свет. Нет, Гай Блий... Он слишком предан нашему делу, потому, назвав ему невежественным, ты не совсем прав, - голос женщины похолодел, теперь она говорила жёстко и чётко, так, как говорила со своими воинами, во время тренировок, - Нельзя следовать за Светом, и при этом обременять себя рамками цивилизации. Насилие? А, разве не благодаря ему мы узнали, кто такая Иззет? Разве твои центурионы гладят по головам своих врагов? Несколько секунд они смотрели друг другу глаза в глаза, и взгляды их были подобны скрестившимся клинкам. Но потом, Наджара, не дав Цезарю сказать в ответ ни единного слова, закрыла ему рот поцелуем. Не разрывая объятий, они прошли к широкому ложу, на которое положил её римлянин. Потом, он сам прилёг рядом. Дальше, разговоры, наверное, были излишни. Видя, что он устал, восточная воительница ласковой змейкой обвила его тело. Как только их губы слились в поцелуе, её прохладные руки начали избавлять его от одежды. Наджара, в силу своего восточного происхождения, любила бжолее страстные, бурные ласки, но, сейчас, она не смела просить Цезаря о чём-либо. Силы ещё понадобятся ему, - думала она с улыбкой, продолжая целовать его, - его телу и душе дужен отдых. И я помогу ему в этом...
Gaius Julius Caеsar: «Как мне удалось свершить такие деяния, как умиротворение Галлии и германских земель, одержать победу в Гражданской войне против Помпея, причем не только поразить его в бою, но и решить дело с его сторонниками? Не только одним лишь способом «разделяй и властвуй», так было бы слишком… Просто есть и другие, которые вполне доступны и возможны в обращении с людьми. А вот постоянным, беспощадным террором во имя неких своих абстрактных идеалов ничего поделать нельзя с любыми народами, на какой бы ступени развития они ни стояли... Это я всегда утверждал, утверждаю, и буду утверждать. Вот только разве что многие совершенно напрасно думают, что террор может им хоть как-то и в чем-то помочь. Нет, вовсе нет, он не поможет, какой бы он ни был: римский, парфянский или даже египетский! Террор совершенно парализует нервную систему… Я понимаю, что в мире, как он есть, без принуждения и насилия не обойтись. А вот другим это представляется не только естественным, но даже приятным... Для меня обычные приемы власти - печальная и тяжелая необходимость. Я не строю иллюзий о том, будто выдающийся деятель непременно сам идеален… У него может и не быть какого-то романтического ореола, а его обаяние состоит именно в том, что он ведет себя наиболее естественно и разумно, иногда, впрочем, идя на рискованные поступки... Он не позирует, не строит из себя великого человека, а в самом деле возвышается над всеми остальными. Все прочие говорят и поступают как рядовые люди, ими движут простейшие эгоистические мотивы. Он же лишен эгоизма, действует ни в коем случае не импульсивно, а обдуманно, стремясь к определенной цели, которую никогда не упускает из вида - сделать мир лучше и разумнее, чем он был до сих пор. Да, пусть даже люди вокруг еще не созрели для этого, но, каковы бы они ни были, надо стремится сделать их лучше. На самом деле, вопрос интересен вот с какой стороны: прав ли я, считая, что при подлинном величии, надо показать отнюдь не то, что человек подавляет в себе все человеческое во имя исполнения долга, - а ведь именно это делают ничтожества, когда их ставят на высокие должности (в разных родовитых семействах уже не хватает нужного числа выдающихся личностей), а ведет себя естественно, и делает то, что ему хочется? А это влечет за собой другой вопрос: не ошибался ли весь мир, следуя последние несколько тысяч лет своей теории? Нет, моего уважения достойны не просто выдающиеся личности, а люди нового нравственного склада… Но из этой же ясности ума, которая у них обязательно должна быть, проистекает то, что никогда не нужно строить себе иллюзий относительно силы судьбы и могущества конкретного человека; покрывала, деликатно скрывающего от остальных недостатки их деятельности, не должно существовать. Как ни умно эти люди составляют свои планы и обдумывают все шансы, их тем не менее никогда не покидает сознание, что во всем от счастья, то есть случая, зависит главное; и с этим, быть может, связано то, что такие люди так часто бросают вызов судьбе и в особенности с отважным равнодушием неоднократно рискуют собою…» *** Наджара, видимо, тоже решила пройтись немного туда-сюда; по пути она говорила: - Возможно, Юсуф не совсем компетентен во многих вопросах, но... Тут она отчего-то слегка улыбнулась, но пауза осталась незаполненной, и поэтому последовало такое вот продолжение: - Он нужен именно таким. Это открытое пламя, понимаешь? В очередной раз на Цезаря обрушился необычный, выражающий неподвластные обычным людям мысли, чувства и эмоции взгляд. То Наджара снова посмотрела на собеседника, но он пока продолжал сосредоточенно созерцать причудливый узор, выгравированный на подставке, где находилась только что потушенная лампа, и, казалось, целиком и полностью ушёл в себя. «Почему она придает так много значения этому воину – восточнику с ног до головы, пусть даже здесь, среди них, он и считается одним из самых храбрых, верных, преданных и благородных?» – тем временем ненавязчиво, лишь слегка, не утруждая себя лишний раз, мыслил Цезарь. Разумеется, ничего из этого не звучало вслух. – «Хотя, что уж тут рассуждать, ведь ей нужен не такой, которого пора уже скосить долой; не с тощими руками и холодным сердцем, не прячущий голову под лавровым венком победителя, не согбенный под бременем Рима и всего остального мира, которое он взвалил себе на плечи, но бодрый, свежий, сильный, юный, который каждое утро просыпается с надеждой на светлое будущее, дни отважно проводит в бою, а вечером беззаботно пирует...» Однако это обстоятельство не помешало ей продолжить: - Такие как он привыкли побеждать. В бою ему нет равных не потому, что он натренирован лучше остальных, а, именно потому, что не признаёт никаких ограничений кроме тех, что накладывает Свет. Нет, Гай Юлий... Он слишком предан нашему делу, потому, назвав ему невежественным, ты не совсем прав. - Что? О каких ограничениях ты говоришь? Разве Рим специально создает их? А мирная спокойная жизнь - разве это ограничение? Война – разве это тоже ограничение? А как тогда быть с остальными? Как быть с Государством? А Цивилизация? А Наука, Искусство? И, между прочим, все это мы даем вам в обмен на несколько совершенно пустяковых вещей. Это нужно в первую очередь вам самим. И для всех вас это очень выгодно. Внезапно все еще продолжавший звучать женский голос как-то неожиданно ожесточился: теперь она говорила более отрывисто, будучи словно бы в праведном недовольстве: - Нельзя следовать за Светом, и при этом обременять себя рамками цивилизации. Насилие? А, разве не благодаря ему мы узнали, кто такая Иззет? Разве твои центурионы гладят по головам своих врагов? Это явно было уже слишком, и любой другой на его месте поспешил бы в ответ на такое сразу дать надлежащую отповедь или сделал бы что похуже. Но он только посмотрел на нее… Буквально считанное мгновение они смотрели друг другу глаза в глаза, но вдруг Наджара, словно бы специально, поцеловала его. И тут они, видимо, даже не договариваясь, решили, что сейчас пришло самое время прилечь… *** Тем временем на эспланаде перед городским дворцом – самым большим и роскошным зданием города – все было готово для того, чтобы подвергнуть суровым пыткам и казни врагов Рима. В этот раз, отказавшись от чьих-либо услуг или помощи, одна только римская стража охраняла все улицы по периметру главной площади, все входы и выходы, выход на сходни, откуда до середины эспланады, затем заворачивая на север, к главному входу во дворец, вел только один путь. На широких ступенях у окружающих домов, за линиями римского оцепления, толпились жители в своих самых ярких нарядах – наверное, со стороны это было похоже на какой-то цветущий сад. Перед фасадом стояла особая дворцовая стража под началом все тех же центурионов Ленна и Ланга. Вдоль северной стороны также выстроились римские солдаты; позади них опять теснились горожане, которые, видимо, проявляли чересчур поспешное любопытство и, оживленно переговариваясь между собою, шумя и крича, поднимаясь на цыпочки, жадно глядели через их головы на эспланаду, на которой находились командиры отрядов. Среди них оказался и Верр, только теперь он был с виноградным жезлом в руке. Вблизи было видно, как он утомился после вчерашнего дня и ночного происшествия. На нем оставались тяжелые походные сапоги, и его совершенно затмевали Авл и другие офицеры как своими непринужденными манерами, так и более чёткой, парадной одеждой. - Я больше не в состоянии выносить этот дикий рев, - жаловался один командир другому. - Когда полчаса подряд подышишь этим энтузиазмом, чувствуешь потребность глотнуть свежего воздуха. - Расскажи нам, такое часто уже бывало? Он многих предавал казни? - Ну, это как бы не совсем в его обычае... - Да уж, точно, поистине удивительный муж, этот Цезарь! Скоро ли он отдохнет от своих трудов и будет здесь, как ты думаешь?
Najara: ....В эту ночь у них не было бурных ласк, жарких объятий и всего того, что случилось с ними в первую ночь, после их знакомства. Цезарь устал, и, потому, Наджара не стала раздувать пламя страсти. Когда полководец заснул, она выскользнула из его объятий и, подойдя к окну, вгляделась в темноту ночи. В её голове, на сей раз, звучали не голоса сиятельных Джиннов. В сознании намертво запечатлелись слова Цезаря: мы даем вам в обмен на несколько совершенно пустяковых вещей. Это нужно в первую очередь вам самим. И для всех вас это очень выгодно. Женщина прикрыла глаза и сделала глубокий вдох, потом снова устремила взгляд в ночную тьму. "мы даём вам..." Он говорит так, будто мы нищие, которые вынуждены принимать подачки! "Нужно вам самим". Да, кто же он такой? И, что такое Рим, что он волен решать, что нам нужно, а что нет? Народ Востока никогда не принимал подаяний! Глаза восточной воительницы сверкнули опасным металлом. Она посмотрела на спящего Цезаря и, на миг, возненавидела его. Нет, не его самого, а Рим! За то, что эта Империя Запада возомнила себя вершительницей судеб людей всего мира и теперь вознамерилась насаждать своё влияние везде, где только могут ступить кованные сапоги их войск... Наджара была сурова и озлоблена сейчас, когда поняла, что самобытность её народа в опасности. И подтверждение этому последовала уже следующим утром. *** Когда на главной площади собрался весь народ, ожидающий, когда же выведут приговорённых к смерти врагов Рима, восточные воины не приминули быть там же. Только держались они в стороне от остальных и, в своих тёмных одеяниях выглядели подобно чёрным воронам, приземлившемся на цветочном поле. Карим тоже был среди них. Тот самый молодой юноша, что разносил еду и напитки римским центурионам в первый день их прибытия. Только никто из пустынников не узнавал его. Всему виной был его внешний вид: ещё вчера, за праздничным столом, он разговорился с кем-то из римских солдат, да, так плотно, что к концу праздненства. они уже были лучшими друзьями. Итог их дружбы вылился в то, что наутро Карим вышел на площадь в римской тоге... Она явно была ему не по размеру, но юноша шёл гордо и с непокрытой головой. Европейский наряд очень шёл ему, а восточная красота неизменно привлекала женщин, находящихся вокруг. - О, да ты, как я погляжу, решил стать человеком, - радостно воскликнул Касиус, идя ему навстречу, - и моя тога пришлась тебе впору. Карим как-то неуверенно улыбнулся, но ничего не ответил. Касиус же и не нуждался в ответе. Обняв парня за плечи, он подвёл его к ещё нескольким центурионам: - Вот, взгляните, как велика мощь Рима! Всего несколько недель нашего пребывания здесь, и из одного варвара мы уже успели сделать человека. Центурионы одобрительно засмеялись. Карим молчал. Ему нравилось новое общество римлян, нравился свой новый наряд, но, страх перед гневом собратьев тонким червячком снедал его изнутри. И снедал не зря. Фарид, следя за порядком, прохаживался между рядами собравшихся, во избежании каких-либо инцидентов. Увидев Карима среди римлян, он даже застыл на месте. И, дело было не в том что юноша общался с Неверными - сейчас, они находились под протекцией Рима и, потому, такие контакты не только были неизбежны, но и могли даже принести пользу. Дело было в том, что Карим, переметнулся к Западу и, фактически. предал их! Первым поползнавением военначальника было лично привести Карима к Наджаре и поставить его перед ней на колени. Но, он знал, что она не одна, поэтому, решил зайти к ней сам. ... Утро наступило как-то неожиданно, хотя Наджара и не спала всю ночь. Она задремала ближе к рассвету, прямо так, сидя в небольшом кресле. Её разбудил стук в дверь. Разбудил он и Цезаря. Женщина встала и подошла к двери. На пороге стоял Фарид. Когда Наджара открыла дверь, военначальник поклонился: - Прости, что беспокою вас, - проговорил он тихо, глядя вглубь комнаты, где на ложе возлежал римлянин, - я бы не осмелился прийти, но Карим... Он... Он предал нас... Дальше, Фарид рассказал обо всём, что видел на площади. Услышав это, Наджара посуровила, и, проверив меч в ножнах, проговорила: - Идём, покажешь мне его лично. Не поверю, пока сама не увижу. Они вышли из помещения и, Цезарь мог слышать, как удалялись её шаги и доносились обрывки фраз: - Надеюсь, вы попредержали Юсуфа и остальных? Не хочу, чтобы мои люди начали тут бойню... На площади, Наджара разыскала Карима и, подойдя к нему, очень вовремя положила руку на плечо Юсуфа, который уже подходил к юноше сзади, держа кинжал в опущенной руке. Почувствовав прикосновение, Юсуф развернулся к женщине: - Наджара, он... - Знаю, Юсуф. Но, мы теперь цивилизованные люди, - при произнесении слова "цивилизованные", от окружающих не укрылось явное пренебрежение и сарказм в голосе восточной предводительницы, -сделаем всё так, чтобы не смущать наших союзников. Один неуловимый жест и, двое сирийцев взяли Карима под руки и повели прочь. Ничего не понявшие римляне, бросились было отбивать своего нового друга, но военначальник Фарид встал у них на пути: - То, что между нашими народами процветает мир и дружественные отношения, это прекрасно, но, это дело Общины. И, с вашего позволения, мы хотели бы решить его самостоятельно. Поклонившись римлянам, Фарид ушёл. Развернулась, чтобы уйти и Наджара, но, потом, обернувшись к своим, проговорила, пристально заглядывая в глаза каждому: - Ничто не должно помешать казни врагов Рима. Этого короткого предупреждения оказалась достаточно, чтобы сирийцы, как один, кивнули ей, и растворились в толпе. Сама же светловолосая воительница вернулась в покои к Цезарю...
Gaius Julius Caеsar: Проснувшись, Цезарь медленно провел рукой по лбу, приоткрывая глаза, а затем, покосившись в сторону и не заметив рядом с собою Наджары, лишь тяжко вздохнул. Неожиданно он заметил её неподалёку, в кресле, но тут же снова раздался тихий стук в дверь. Женщина встала и открыла, на пороге стоял военачальник: - Прости, что беспокою вас, - проговорил он шёпотом, стараясь не отвлекать Цезаря, - я бы не осмелился прийти, но Карим... Он... Он предал нас... Наджара вмиг стала мрачной, словно бы готовой к атаке. Она вся как-то подобралась, проверила меч в ножнах и проговорила: - Идём, покажешь мне его лично. Не поверю, пока сама не увижу. Выйдя, она продолжила: - Надеюсь, вы попредержали Юсуфа и остальных? Не хочу, чтобы мои люди начали тут бойню... Цезарь грустно посмотрел им вслед, даже не утруждая себя тем, чтобы вникнуть в детали разговора. Ему отчего-то подумалось, что это обычный местнический спор между восточными воителями, в котором Наджара должна выступить арбитром и примирить враждующие стороны, как это принято и в Риме… Одевшись, он решил выйти на балкон. Открыл маленькую дверь, высунулся на улицу и почему-то опасливо поглядел в небо. Раннее утреннее небо здесь, в этом городе, было странно низкое и какое-то словно бы твердое, без этой легкомысленной прозрачности греческих и римских, италийских небес, намекающей на бездонность мироздания и множественность самых различных миров. Оно выглядело как самая настоящая твердь, гладкая и непроницаемая. И, несомненно, вопреки мифам имела очень надежную, а не иллюзорную опору - опиралось на высоты местных гор, вершины которых тоже острыми извилистыми очертаниями виднелись где-то там вдали, равномерно просвечиваясь и проглядываясь сквозь дымку. Он интуитивно поискал в небе луну или солнце, но их там не было, в вышине расплывались только две большие груды облаков, словно капли светлой краски на холсте. Воздух уже с самого утра был наполнен жарой, был горячий и густой; ощущалось, как пахло пылью, старыми домами и постройками, узкими улицами, чахлой зеленью, унылой жизнью на границе города и пустыни. Смертью тоже пахло, давней и только что оставившей город в покое, ясной как чёткий почерк и одновременно непонятной, непостижимой для любого человека, каким бы разумом он не обладал. Внизу, под балконом, в маленьком саду неподалеку, темнели заросли кустарника, торчали кое-как унылые кривоватые деревца. Было уже почти светло, как в это время в Риме, но не было той знакомой с детства небыли, туманной и таинственной голубизны; напротив, все вокруг было какое-то серое, пыльное, плоское. Здание местного дворца стояло как бы на дне городской низины с пологими склонами; а вот вся остальная местность вокруг заметно поднималась к размытому неясному горизонту, и это было странно, потому что где-то вдалеке виднелись горы, большие и спокойные, что устремлялись на запад, вверх по склонам которых поднимался и исчезал ночной мрак... Цезарь стоял, проводя ладонью по холодному, чуть влажному камню, что преграждал путь вниз. Все необычнее и страннее для него становились приключения тела, а тут еще к ним добавились опыты крови… Усталые ломкие мысли шуршали и хрустели в голове, колючие помыслы и чувства впивались в мозг… Рядом с балконом, уже не здесь, но и не совсем там, на улице, со звоном и жужжанием маленьких крылышек пролетело несколько диких ос; они повились чуть-чуть поблизости и пропали в неизвестном направлении. Даже понаблюдать за их полётом как следует не удалось, настолько они оказались стремительны. Но остальное… Все остальное было однообразно и утомительно. Однообразно-утомительно. Утомительно-однообразно… «Конечно, - примерно так думалось ему, - если есть чувство, что уже все умеешь, если хотя бы знаешь, что тебе хотелось бы уметь, если ты давно уже, чуть ли не с самого рождения научился ценить свое главное достояние – время, если у тебя есть некие особенные, непривычные и несвойственные для людей таланты, если доминантой твоего существования является мысль, а не оружие, как у многих, если не у большинства, если отыскать некую драгоценность, невозможную в Риме, вряд ли получится где-то вообще, если, если, если… то тогда, конечно…» Но вот только на самый главный вопрос Цезарь не стал отвечать, даже если и захотел бы это сделать. «Что есть этот самый пресловутый Свет, и что же дальше?» Прежде чем окончательно отойти от подобных размышлений и приступить к своим делам, начинать этот день точно так же, как прошли десятки и сотни дней до него, что растворились в прошлом и канули в вечность, Цезарь все же оглянулся по сторонам. Под балконом топорщилась, распрямляясь, примятая трава, чернели на фоне улицы корявые деревца, и светился маленький кружок восходящего солнца. Все было с одной стороны очень даже привычно. «Ну и ладно!», - сказал он себе. – «Ну и пусть…» С одной стороны, все было как всегда: успех по-прежнему сопутствовал ему и здесь, в этих землях, интеллектуальную почву на которых еще предстояло заново перепахать для того, чтобы его идеи нашли здесь признание. Но с другой, сам он не был сегодня настроен столь же радужно. И причина этому скоро стала очевидной. *** Этой ночью как сам Эвримах, так и большинство воинов из его алы отнюдь не наслаждались покоем; напротив, они провели её со свойственным им буйством. После того, как официально празднество в городе завершилось и его участники стали расходиться по домам, они направились в один из пригородов, где, будучи уже вдалеке от пристального ока самого Цезаря и дотошных римских командиров, отдохнули уже вовсю, с размахом, свойственным этим беспечным гулякам… Они заняли одно местное заведение, буквально оккупировав его и вышвырнув вон пинками и затрещинами немногочисленных в поздний час гостей. Потом расположились там как привыкли делать это в походе, на бивуаке, сдвинув столы и щедро заставив их едой и питьем. Чтобы было так же ярко и празднично, как в городе, разожгли все факелы… И затем началось… - Великие вольности дозволили нам Цезарь и Отчизна, более великие, нежели всем остальным манипулам и когортам в этой экспедиции, но мы сполна заслужили их! – вначале соблюдая какие-то рамки, начал сам Эвримах с торжественной речи. – Разве мы не выиграли для Цезаря сражение? Разве есть средь нас хоть один, кто бы не бросился отважно на врага и не схватился бы в одиночку с пятью самыми сильными и опытными вражескими воинами? Кто пробился сквозь неприятельские ряды, когда вокруг потемнело от стрел и камней, когда густо падали тела и римские когорты с трудом удерживались, а союзные войска уже бежали прочь? Это сделали мы, кавалерия, краса и гордость армии! - Да! – заорали в ответ остальные. - Это были мы! - Мы сокрушили врага, что был непобедим! - И теперь, - продолжал он, - Мы собрались здесь, дабы воздать должное таковой отваге! – подняв кубок, начальник конницы свершил возлияние в честь Богов: - Да будут же благословенны наши Боги! Хвала тебе, о Арес, даровавший нам сегодня величайшую победу! - Слава Аресу! Слава! - Во имя Греции, да будет нашим снова весь Восток, как он пал пред мощью божественного Александра! Потомки покорителей персидской монархии словно бы уже возжаждали нового похода, желая достичь края Земли и содеять столь же знаменательные подвиги, что воплотил из мечты в реальную жизнь молодой и безумно-отважный царь крохотной Македонии, захвативший почти всю Ойкумену… - Слава Эвримаху! - Войско наше сами Боги призвали сюда, дабы побороло оно дикость и утвердило превосходство Запада! - Да будет нашим командиром конницы только он, только храбрейший и непривзойденнейший в конных ристалищах Эвримах! Да будет нашим повелителем один только богоравный герой и единственный наш борец за новый справедливый мир – Цезарь! – кричали одни. - Долой варваров! – надрывались другие. – Изгоним их прочь! Истребим огнём и мечом! Эвримах присел на свое место и пригубил вино из кубка. Вокруг начинала царить совсем уже непринужденная атмосфера безудержного, бесшабашного веселья, пира во время чума, пира до самого конца… - Пойду станцую! – кричал один, видя, как несколько воинов буквально пригнали силой невесть откуда испуганных и вопящих во весь голос женщин. - Ты превосходно умеешь с ними обращаться, Кстантипп, да только не лучше меня… Эвримах посмотрел в сторону женщин: – Тоже ведь люди, – сказал он. – Они кого-то любят, их кто-то любит… Он говорил, явно издеваясь, но один из воинов, Аристодем, сказал то, что думал: – Да, господин... Они, оказывается, тоже люди… – Не ожидал? – набросился на него Эвримах. – Да, господин... Я ожидал увидеть здесь, в этой стране, чего-то другое. Краем глаза Аристодем видел, что товарищи испуганно смотрят на него. Но было похоже, что только ему одному уже до тошноты осточертело все, и он тихо добавил: – Я думал, что это действительно, как на краю Земли, какие-то антиподы неведомые. Что-то вроде голых, пятнистых… обезьян… – Голый пятнистый дурак, – веско сказал Эвримах. – Деревенщина! Ты не в Греции… Здесь они как люди. Добрые милые люди, у которых при сильном волнении отчаянно болит голова. Но Боги шельму метят. А у тебя не болит голова при волнении? – спросил он неожиданно. – У меня никогда ничего не болит, господин, – ответил Аристодем. – А у вас? – Что-о? – У вас такой раздраженный тон, – сказал Аристодем, – что я подумал… – Господин! – каким-то дребезжащим голосом крикнул вдруг Ксантипп. – Разрешите доложить… - он приближался, волоча за собой местную красотку и намереваясь предложить её на ночь командиру. Тот поглядел на него и усмехнулся. – Не волнуйся, Кстантипп. Твой дружок показал себя сегодня настоящим воином. Если бы не он, то валялся бы сейчас Эвримах со стрелой в башке… – Он поднял глаза к потолку. – У тебя верный нюх. Я бы хоть сейчас произвел этого молодчика в отделенные… Клянусь Зевсом, я бы произвел его в офицеры! У него культурные замашки, он обожает задавать вопросы офицерам… Но я теперь очень хорошо понимаю тебя. Твои сомнения имеют все основания. Так что… погодим пока производить его в офицеры… – Эвримах поднялся, тяжело ступая обошел стол и остановился перед Аристодемом. – Не будем даже производить его пока в первый командный чин. Он хороший боец, но он еще молокосос, деревня… Мы займемся его воспитанием… Внимание! – заорал он вдруг. – А ну-ка, угостите его хорошенько и отправьте спать вон с той девкой, мне она даром не нужна! Хорошо, что все мирные люди, кто находился в таверне, уже давно покинули её. Лишь хозяин, торопливо забившийся в самый дальний угол под стойку, изредка выглядывал, чтобы посмотреть на то, насколько сильно увеличивается ущерб, причиняемый разгульными греками и македонцами с каждой секундой. «А они ведь наверняка ничего мне не заплатят», - обречённо думал он, уворачиваясь от летящего в него подсвечника и вновь ныряя под стойку. Такого разгрома его заведение не видело с момента основания… *** - О, да ты, как я погляжу, решил стать человеком, - бодро кричал воин Кассий, идя навстречу Кариму, - и моя тога пришлась тебе впору. Тот улыбнулся, но ничего не ответил. Кассий непринужденно обнял его за плечи и подвёл к центурионам: - Вот, взгляните, как велика мощь Рима! Всего несколько недель нашего пребывания здесь, и из одного варвара мы уже успели сделать человека. Ленн и Верр одобрительно засмеялись. Ланг ничего не сказал. Видно было, что старый воин, как и примипил Авл, не очень-то и одобряют происходящее. А вот сам Карим молчал. Тем временем его как раз увидел Фарид… Когда по зову своего верного помощника Наджара прибыла на площадь и, подойдя к Кариму, сумела приостановить Юсуфа, который уже хотел напасть на него. - Наджара, он... – начал было говорить Юсуф. - Знаю, Юсуф. Но, мы теперь цивилизованные люди, - с издёвкой произнесла она, - сделаем всё так, чтобы не смущать наших союзников. Двое восточных воинов взяли Карима под руки и стали уводить его. Римляне бросились было навстречу, желая спасти его, но Фарид провозгласил: - То, что между нашими народами процветает мир и дружественные отношения, это прекрасно, но, это дело Общины. И, с вашего позволения, мы хотели бы решить его самостоятельно. А Наджара добавила: - Ничто не должно помешать казни врагов Рима. На площадь тем временем въезжали на своих конях вдоволь нагулявшиеся, осоловевшие от бурной ночи кавалеристы Эвримаха. Увешанные полученными и просто присвоенными или украденными, отобранными или даже снятыми с убитых при учиняемых каждый раз на каждом новом месте грабежах и погромах дорогими вещицами – цепочками и бляшками из золота, в скомканных длинных потрепанных от бессонной ночи плащах и высоких шлемах, грязь и рваные дыры на которых смешивалась с изысканным шитьём, знаками различия и позументами… В этих нестройных рядах, ближе к концу колонны, сначала тихо, а потом громче и громче была слышна любимая маршевая песня всей этой банды, предшественников последующих за ними в веках лихих казаков и "Лисовчиков", что своими зверствами через полторы с лишним тысячи лет наведут смертельный, леденящий души, великий ужас даже на видавшие виды народы Европы, от Уральских гор до Ла-Манша: ... Врага мы побили, и всё прочь смели, В крови утопили, а после сожгли ... Но, завидев издали, как местные воины арестовали и подхватили под руки человека в римском одеянии, передовые из них моментально пришли в себя, как всегда это бывает в момент опасности, и принялись кричать командиру: - Смотри, что там творится! Да что же это такое?!... Они взяли одного из наших… - Прикажи развернуть штандарт – и в атаку! – проорал Ксантипп. – Мы их порубим на куски, как повар рубит мясо! А командир пристально вглядывался вперед, где происходили только что описанные события. Видно было, что его хмель поиссяк, не то бы он первым набросился на тех, кто посмел обидеть римлянина. - Да, разверните, пусть там все видят, кто едет! – наконец сказал он, и хорунжий тут же развернул большое чёрное знамя с белой каймой – символ этой конницы, под которым всадники равно выказали как свою безудержную храбрость на полях сражений, так и создали о себе «чёрную легенду» беспощадных убийц, палачей, грабителей и мародеров. Под этим штандартом конница и приблизилась к месту, где растерянно переминались с ноги на ногу оставшиеся римские легионеры. - Что здесь творится? – крикнул одному из них Эвримах. - Дело в том, что я… - начал было отвечать воин, но потомок великих героев оборвал его: - Заткнись, ты вообще говорить не умеешь! Вот я сам буду! – и, гордо подъехав на коне к людям в чёрных одеждах, он начал так: - Кто командует вами? А ну, подать его сюда! Я хочу самолично рассчитаться за оскорбление нашей формы и оружия, и вызвать на бой того наглеца, что посмел разрешить такое! - Господин… - тихо вмешался Аристодем. – Это наши союзники, ими командует женщина-воин по имени Наджара… - Что?!... – Эвримах просто расхохотался как безумный прямо в лицо Аристодему. – Та самая, что посмела перечить мне на поле битвы? Вот это да… Ну ничего, уж с ней-то я быстро слажу! – и снова повернулся к союзникам: - Сюда её немедленно! Я вызываю её! Центурионы уже спешили к нему вместе со свободными от охраны и дежурств легионерами: - Эвримах, прекрати! Хватит! – орали они ему. Но тот отвечал: - Я вам не подчиняюсь! Один лишь только Цезарь как глава войска может отдавать мне приказы, так как я командир конницы! По-вашему magister eqiutum... - Он прав… - проговорил старый Ланг и, тяжело дыша, остановился сам и остановил своих людей. - Но что же делать? – тревожно спрашивал его Ленн. – Если из-за этого несносного позёра восточники нападут на нас, то нам несдобровать… - Не подобает мужчине так себя вести и вызывать на бой женщину, - качал головой Ланг, едва переводя дыхание. – Он навлечёт беду на всех нас… - И отдайте нам нашего человека! – по-прежнему гарцуя на коне поодаль, в стороне от римских офицеров, продолжал распоряжаться Эвримах, все ещё продолжая считать, что было совершено покушение и нападение на римлянина. – Отдайте, а не то сами возьмём!.. Мечи наголо! – скомандовал он своим. – Готовсь!
Najara: Людей Востока злить нельзя! Злить, и провоцировать. Особенно, если они фанатики. отдавшие свои души и разум неведомой силе, за которой готовы идти в огонь и в воду. Но, это станет известно миру уже через полторы тысячи лет, когда потомки восточных пустынных кочевников распространят по миру новую веру, и назовут её Исламом, что в переводе с арабского означает "покорность Богу". Пока же воины пустыни - это небольшая группка последователей Великого Света, готовые умереть за него и за свой народ и, не признающие никого и ничего, кроме таких же последователей, как они сами. Их духовный учитель и командир - Наджара, является тем сдерживающим фактором, который способен обуздать их горячий нрав и ярость. Но, даже она знает, что, ежели кому-то из её людей будет нанесена обида, он не будет просто стоять и отмалчиваться. И будет прав! Но, на беду обеим сторонам, сейчас Наджары рядом не оказалось и, потому, некому было сдержать пыл Юсуфа, который, ещё только завидев римскую конницу с развивающемся впереди штандартом Эвримаха, уже обнажил меч, грозно сверкнувший на солнце. - Подожди, Юсуф, - взял его за запястье подошедший Фарид, глаза которого тоже уже начинали разгораться нехорошим блеском, но, голос разума пока что был сильнее, - быть может, они просто хотят покрасоваться. Я уже заметил, что римляне это любят. Губы Юсуфа сложились в тонкую злую линию, но, под чёрным платком, который закрывал лицо, этого не было видно. - В таком случае, им нужно объехать круг по площади, чтобы их видели все, а не ехать прямо к нам, - проговорил Юсуф, так и не убирая меча в ножны на поясе. Дальнейшая речь Эвримаха, расставила все точки над "i". Он был агрессивен и полупьян. Он требовал появления Наджары, хотел биться с ней. Фарид понял, из-за чего вышла путаница с одеждой - они приняли Карима за римлянина, не разглядев его издали. Дав знак остальным оставаться на месте, он вышел вперёд и, подойдя к Эвримаху, проговорил: - Очевидно, у вас вышла небольшая путаница. Увидев человека в римском одеянии, вы приняли его за своего, но... Договорить Фарид не успел, потому что Эвримах дал команду готовности к бою. Римляне обнажили мечи и поспешно спешились с лошадей. Ошеломлённый Фарид отступил к своим. Да простит их Свет. Они не ведают, что творят. Хмель затуманил им разум. Пусть же наши мечи приведут их в чувства. - Свет восторжествует, - мрачно проговорил военоначальник, обнажая меч. Это был сигнал! Хором повторив боевой клич, пустынники обнажили оружие. Арабские клинки были подобны молниям, их лезвия сверкали на солнце ослепляя. Люди в чёрных одеждах, словно стая воронов налетели на римскую конницу. Испуганные лошади заржали и попятились назад. Юсуф и Фарид были впереди, остальные прикрывали их с тыла и по флангам. Секущие режущие удары и резкие круговые вращения восточников, натыкались на тяжёлые массивные атаки римлян. Чёрный шёлк арабских одежд препятствовал ранениям, но рвался в клочья от острых римских мечей. Римляне, помимо мечей, использовали короткие кинжалы, некоторые переходили на грубый рукопашный бой. Пустынники тоже имели свои короткие кривые ножи и кинжалы. Юсуф, вооружившийся теперь и мечом и кинжалом, которыми орудовал с бешеной скоростью, сражался с каким-то римлянином. Он был силён в принципе, но сейчас, в горячке боя, сил у него прибавилось почти вдвое. Настолько, что он не заметил второго римлянина, который, защищая своего товарища, сильно полоснул пустынника по левой руке. Юсуф не почувствовал боли, но организм не обманешь - кинжал выпал из его руки. - Подлый шакал! - прохрипел он, оборачиваясь к ранившему его римлянину и, полоснул его острым клинком по груди. Римлянина защитили доспехи. Разозлившись, Юсуф полоснул второй раз, попал в шею. Сонная артерия была не задета, но но кровь хлынула из раны римлянина, заливая доспехи. Остальным пустынникам тоже приходилось не сладко: кого-то уже лишили сознания, основательно приложив головой, у кого-то были серьёзные раны. Римляне Эвримаха тоже были рне в лучшей форме: из колотых и резанных ран текла кровь. Пустынники практически не сражались врукопашную, но холодным оружием владели в совершенстве. *** Когда Наджара вернулась в покои, Цезаря там уже не было. На душе у женщины отчего-то было тяжело и тревожно. Джинны молчали. И это пугало воительницу больше всего. Она спрашивала их о Цезаре, просила защитить его от тьмы, но, неведомые голоса не отвечали ей, казалось, наказывая её за что-то. В чём наша ошибка? - спрашивала себя женщина, стоя у окна и глядя в синее восточное небо, - Или моя? Мы победили Фарнака, избавили людей от его тирании, но, почему же тогда нет мира в душе? Почему мне, всё ещё кажется, что свет не наполнил собой эти земли? Тяжело вздохнув, Наджара подошла к вазе с фруктами и вынула из неё сочный персик. В эту минуту, с улице послышались крики. Чей-то пьяный голос требовал, чтобы Наджара сразилась с ним. Подойдя к окну, женщина посмотрела вниз: несколько римлян и несколько её людей, среди которых были Юсуф и Фарид, что-то горячо выясняли между собой. Тот, кто требовал появления Наджары, кричал о том, чтобы пустынники отдали им Карима, иначе они заберут его сами. Резко вложив меч в ножны, светловолосая воительница опрометью бросилась на улицу, по дороге надевая на голову свой шлем. Когда она выбежала на площадь, там уже была настоящая бойня. Окровавленные клинки то взлетали вверх, то терялись где-то внизу. Звон стоял такой, что ничего нельзя было разобрать. Пустынники выкрикивали боевое "Свет восторжествует!", некоторые ругались на сирийском. Римляне отвечали им не меньшей руганью и сильными ударами кулаков и ног. Кто-то из её людей, вдруг, поджёг кувшин с маслом и кинул его в толпу римлян - импровизированный снаряд сработал как разорвавшаяся бомба. Кто-то из римлян кинул в отместку копьё, которое пробила пустыннику плечевую кость. Сражаться он больше не мог. - Остановитесь! - закричала Наджара, - Во имя Света, приказываю прекратить! Но, ни свои ни чужие не услышали её призыва. Бой продолжался. Римляне требовали вернуть им Карима, упорно пытаясь доказать, что это римлянин. Так вот, кто навлёк на нас беду? Вероотступник! Кто-то, кто стоял рядом с Эвримахом. сцепился с Фаридом, сумев обезоружить его. Сбив Фарида с ног, римлянин занёс над ним меч: - Вас надо истреблять, как бешеных собак! Проклятые варвары! Римлянин явно был не трезв. Совсем рядом с ним. Юсуф подскочил к Эвримаху, приставив ему меч к горлу: - Свет очистит твою душу - Неверный! Чёрный платок сполз с лица пустынника и, теперь можно было увидеть его звериный оскал и сверкнувшие белые зубы. - Не сметь!!! Наджара сделала высокое сальто и, с яростным криком приземлилась в центре боя. Жёстким ударом локтя в висок, она заставила Юсуфа упасть и потерять сознание. Потом, сделав молниеносное вращение, резко присела, вытянув вперёд правую ногу и, подсекая ею римлянина под колено. Тот пошатнулся, тогда Наджара выбила у него меч, угрожающий Фариду. - Что вы творите! Фарид, в чём дело? - глаза воительницы метали молнии, но, одновременно, в них была такая печаль, что разрывалось сердце, - Рим нам не враг! Опомнитесь! - Они требовали, чтобы мы отдали им Карима. Я пытался объяснить, что это наш человек, но они не хотел слушать... А вот он, - Фарид указал на злобно сверкавшего глазами в сторону Наджары, Эвримаха, - хочет биться с тобой. Женщина посмотрела на римлянина: нет... Его душа никогда не обретёт мир и не познает свет... Отправить его к свету было бы вернее всего, но, он нужен Цезарю. Опустив голову, Наджара простояла так некоторое время. - Похоже, ваш предводитель боится меня, - истолковав её задумчивость по-своему, сказал Эвримах, прокручивая в руке меч. - Уведи Юсуфа, пусть придёт в себя и, строго-настрого прикажи ему не выходить. Остальным скажи, чтобы отступали, - обратилась Наджара к Военначальнику. - Но они же... - Это приказ! В этот момент, кто-то снова бросил зажжённое масло. Загорелись опоры импровизированной сцены, с которой Цезарь должен был произнести сегодня свою речь. Что-то крича на сирийском, Фарид разнимал сражающихся, приказывая пустынникам отступать. Наджара подошла к Эвримаху и сурово посмотрев на него, сказала: - Посмотри, что вы наделали! Мы не отдали город Фарнаку. Для чего? Чтобы разрушить самим? - Не заговаривай мне зубы, женщина! Сражайся, или уйди прочь, и забери с собой своих бешеных псов! Эвримах осклабился, довольный собственным сравнением воинов пустыни с собаками. Он пихнул Наджару в бок, как бы призывая начать бой. Глаза женщины похолодели, она извлекла из ножен меч, но не начала атаки. - Если тебе просто не с кем подраться, советую провести внеплановую тренировку со своими солдатами. Тот человек, которого ты принял за римлянина - эта Карим - мой воин. Приведите Карима! Последнее относилось уже к кому-то из пустынников. Карима привели через три минуты и поставили на колени перед Наджарой и Эвримахом. В сером нижнем одеянии, с непокрытой головой, в цепях, без римских одежд, он уже не напоминал римлянина даже издали. - Видишь? - обратилась Наджара к Эвримаху, в душе всё ещё надеясь избежать битвы. Если же Эвримах не внемлет голосу разума, я не сдержусь... Я отправлю его к свету, потому что он есть зло, смущающее умы и сердца остальных. Он навлечёт беду и на нас и на Рим. Как же ты слеп, Гай Юлий! В попытках принести Риму величие, ты не замечаешь, кого держишь рядом с собой. Не случится ли так, что Эвримах, однажды, будучи во хмелю, примет за врага тебя, не разглядев издали?..
Gaius Julius Caеsar: Цезарь отодвинул от себя тарелку с едой и, по привычке завершив скромную трапезу своим любимым ячменным отваром, встал из-за стола. Уже пора, надо идти, ведь он известил, что придет, и вот настал условленный час, его верные легионеры ждут его, дабы он возгласил казнь непримиримых врагов Рима, а он пока еще здесь, ему уже расхотелось. А каков был всю жизнь его девиз? «Я не ведаю страха! Если вы со мной – живите опасно, подобно мне!» Эта фраза многих поглотила, они отдали концы, разумеется другие, а не он - он отдавал приказы; они гибли в атаках во имя понятия римской чести, удерживали обреченные позиции, а те, кто струсил, болтались на деревьях и фонарях, раскачивались на холодном ветру смерти с позорной табличкой на сдавленной веревкой шее: «Я был слишком труслив, чтобы защищать свое Отечество». Их можно было лишь послать к Гадесу; людей не только вешали, им отрубали головы, их пытали, правда они умирали и за брустверами, в окопах, там в них целился враг, и, конечно, враг стрелял, а потом нападал в открытую, всеми силами, но «лучшего ты не найдешь», как гласит строчка из солдатской песни; здесь был соплеменник, прославленный, воспетый, а тот, кто был обречен, увы, слишком поздно начинал понимать это. Цезарь говорил по-отечески: «Мои ребята, во имя Богов и Отчизны, вперед! Вы – римляне! Враг трепещет при одном только имени нашего народа!», и он же говорил на языке улиц и общественных мест: «Пришить эту трусливую свинью, что позорит всех нас своей трусостью в битве!», он всегда был народным героем, поборником справедливости, и всегда держался славным малым, этот весельчак из Субуры, страшный для противников Республики, как черепа на кавалерийских штандартах; он, Цезарь, всегда шел правильным путем, упрямо, неуклонно шел он дорогой победы, дорогой чести. Он продолжал неуклонно шагать по комнате, по широкому ковру, стены были обиты материей, свет висячих ламп смягчали шелковые абажуры, на покрывале постели лежал шлем… Его глаза в отражении зеркала были теперь какими-то белесыми, водянистыми, словно расплывшимися. Может быть, он поступил легкомысленно, поселившись здесь, в Зеле, а не отбыв обратно в Рим? Цезарь невольно рассмеялся. Во-первых, это его право, теперь, как и всегда, а во-вторых, надо знать, откуда дует ветер! Он - важная особа. Всегда был и теперь стал опять. Он мог позволить себе остановиться здесь и наслаждаться. Может быть, надеть темные доспехи? Этой процедуре казни врагов надо придать торжественность. Но, вероятно, не принято в таких случаях душиться. Там, куда он идет, не следует благоухать. Отразилась ли на нем так сильно жизнь родной страны, откуда он прибыл сюда? Сначала эти кровавые дороги, а под конец этот местный зной, сушь, песок? Вчера чужие звезды сияли на небе. Он только прилег вместе с Наджарой, отчаянно, из последних усилий, а потом упал в сон, словно камень в колодец. На сей раз его не тревожили ни кошмары, ни угрызения совести, ему не являлись призраки. Это принесло уверенность в себе, ощущение безопасности. Даже в пустыне. Не ее беспредельность звала его, а ее нагота. Пустыня была для Цезаря огромным полигоном, это был фронт, манящий и щекочущий постоянным возбуждением, которое поддерживает способность быть собой. В Риме вокруг него порхали бы легконогие слуги, он спал бы с самыми изысканными и утонченными в мире женщинами, забывался бы на их чреслах, он мог бы купаться в приправленных ароматами водах. Но у него был тонкий слух, он любил слушать шорохи и плеск воды, звяканье ковшей, свистки, непристойности, ругань, команды, шарканье сапог, хлопанье двери, он вдыхал запах смазанных ремней, масла, едкого мыла, кислого пота, перегретой посуды. Он хвастался перед собой своим же отражением в зеркале. Потом затягивался ремнями, выходил навстречу воинам. Вот как и на этот раз… Легионеры его собственного охранного подразделения вытягивались вдоль стен, распластавшись на них, покорные тени. Он их не замечал. Он стремился на воздух. Солнце было кроваво-красное, оно парило, точно его несла пылевая буря. Буря трепала его плащ. Песок резал тело, будто стеклянными осколками, и бил по рукам, точно град. На площади к тому моменту уже разгорелось самое настоящее сражение между кавалеристами Эвримаха и воинами Наджары. Цезарь прикрыл рукой глаза и на миг приостановился, но затем смело двинулся вперед так, что его личная охрана даже за ним не успевала. - Парад сыновей пустыни! – проговорил он, продвигаясь к месту стычки. Воины Наджары и остатки людей Дейотара, местные добровольцы-эвокаты, прочие союзники… Он смотрел на них. Видел миндалевидные глаза, темные, блестящие, обманчивые, видел смугловатую кожу, опаленные солнцем лица, восточные носы. Это его солдаты? Его солдаты мертвы. Они лежат в траве и в снегу, среди песка и камней, они заснули вечным сном за Рейном, в Галлии, в Британии, на Крите, в Египте, а некоторых просто зарыли на казарменном дворе. Его солдаты! Но Цезарь не придавал значения иронии судьбы. Повелительно он распорядился прекратить эту свалку, и ему повиновались. Он шел твердым шагом принимающего парад, но в глазах читалось злоба и недовольство, и перед ним все как один останавливались, расступались; коротко приказывал он опустить оружие, и ему снова повиновались. Замирали боевые кличи, режущие удары и ответные атаки римлян тут же прекращались, оружие опускалось обратно в ножны. Строго и прямо смотрел он в миндалевидные глаза, блестящие, обманчивые, мечтательные, и не видел упрека в этих глазах. Он не читал в них обвинений. Цезарь словно затмил этим людям их первозданность, врожденное чувство, жившее в этих сынах Востока. И вот они уже стояли прямо и ровно, словно оловянные солдатики, и душа их была мертва. Они стали солдатами. Они стали человеческим материалом. Это было готовое пополнение, новый форпост Рима. Нет, Цезарь никогда не бездельничал. Где бы он ни командовал - возрождалась римская слава, и, куда бы ни приезжал он, - всюду был для него Великий Рим. Песок пустыни казался ему песком римских земель, который здоровит мир и радует сердце. Флагшток, на котором развевалось знамя Республики, вздымался среди бури, он продолжал гордо реять, несмотря ни на что, и одиноко вздымался к солнцу, затуманенному песком, вздымался одиноко и высоко в безбрежное Ничто. Как всегда, подтянутый и стройный, примипил Авл уже был рядом, и быстро и чётко докладывал о случившемся: - Один из воинов Наджары, некто Карим, явился в римской одежде и был схвачен своими. Затем прибыл пьяный Эвримах и вызвал на бой Наджару и ее людей. – больше он ничего не сказал, так как остальное было ясно. Прозвучала команда дежурного легионера: - Всем смирно! Сюда идет Цезарь! Слова подстегнули солдат, они вытянулись еще напряженнее, а флаг вился на огромной, словно бы недосягаемой для простых смертных высоте! Какой великолепный символ! - За учиненную неподобающим для воина образом провокацию, преступления против гражданского населения и разжигание вражды между Римом и союзными народами Эвримах лишается звания начальника конницы, - сказал Цезарь так, чтобы его услышали все. – Его дело будет разбирать военно-полевой суд. Арестовать и увести его! - Но, Цезарь! – кричал тот, увлекаемый куда-то прочь. – Вспомни, ведь именно мы вовремя помогли тебе в битве! Не допусти же свершиться беззаконию, покарай предательство людей Востока! - Далее, - холодно продолжал Цезарь, даже не взглянув в его сторону, - обязанности начальника конницы пока буду выполнять я… Греческо-македонская кавалерия в качестве наказания за этот случай понесет ответственность сообразно с законами военного времени. Она будет децимирована, оставшиеся командиры разжалованы, лишены прав гражданства и навсегда изгнаны из римской армии, а рядовые назначаются на внеочередные полевые караулы до конца похода! Затем, он слегка обернулся в сторону пострадавших и вполоборота продолжил: - Поскольку все произошло по вине вспомогательной римской конницы, вы имеете право на возмещение ущерба и удовлетворение морального вреда. Думаю, мы решим и это. А сейчас немедленно помогите раненым и отправьте их на лечение. Римляне вновь заволновались было, но привычка к повиновению и дисциплина взяли свое, и они принялись за дело. Цезарь направился было туда, где стояла Наджара, но вдруг все пережитое сказалось на нем не самым лучшим образом. Сначала все потемнело вокруг… При каждом шаге ему внезапно начало чувствоваться, что он проваливается в бездонную пропасть, ускользает куда-то навеки, и он хватался за воздух, чтобы хоть за него удержаться. Он знает, что произошло. И он не знает. Он сделал что мог, дело завершено, он завершил его. Он предотвратил массовую бойню. Это хорошо. А теперь пора снова в пустыню, вот только багровый туман мешает. В этом багровом тумане трудно найти место… А этот Эвримах, тоже хорошо, нечего сказать. Беспредельное свинство. Цезарь им всем еще покажет, что к чему. Дисциплину надо оберегать! Дисциплину надо оберегать всеми средствами. Вот он сейчас приблизится и... он рухнул наземь. Наджара видела, как Цезарь приближается, видела, что на его лице и в глазах вдруг проявились отчаяние и ужас; она увидел, как Цезарь вдруг рухнул наземь, рухнул словно подкошенный, его тело начало содрогаться от судорог. Приближенные римляне все как один бросились к нему, но никто не знал, что же в нем на самом деле происходит, ибо это было им неведомо… Только избранники Богов, как уверяют в своих книгах предки, испытывают такое… Легионеры были в одежде защитного цвета, и казалось, они уносят Цезаря с поля боя.
Najara: Битве между Наджарой и Эвримахом не суждено было состояться. И, на сей раз, это случилось вовсе не по повелению Великого Света, а потому, что вовремя появился Цезарь. Хотя, как думалось потом Наджаре, возможно. именно Свет сподвиг его к тому, чтобы появиться именно в эту секунду и окончательно прекратить сражение. Эвримаха увели, лишив его всех званий и почестей. Воительница смотрела ему вслед, и в глазах её не было ни злорадства, ни злости. Только печаль и, одновременно холодное презрение. - Тебе нужно было принять свет - тогда бы ты смог спастись, - тихо и с сожалением проговорила женщина, убирая меч в ножны. Затем, пустынница сделала шаг в сторону Цезаря, чтобы сказать ему о том, что ей не нужно никаких возмещений и, что и она сама, и её люди прощают Неверных, ибо они не ведают, что творят. Но, что это? Лицо римлянина, вдруг, побледнело, взгляд красивых глаз остановился и, как будто остекленел. В следующую секунду он сам, на мгновение, замер, а затем упал на землю, и забился в конвульсиях, уносимый своими людьми. Наджара долго смотрела ему вслед. Она поняла, что за недуг терзает его. Эта болезнь была распространена среди людей Востока. Считалось, что лишь избранные получали её, как "дар" богов. Она мучила непостижимо, но давала человеку те способности, кои не были доступны другим смертным. Люди ею болеющие приближены к тьме и свету в равных пропорциях и, им дано делать выбор ежесекундно, на какую сторону встать. Падучая болезнь даёт дар предвидения и дар видения сущности этого мира... Я не ошиблась... Свет хранит его, посылая испытания. Что ж... Не волнуйся, Гай Юлий, я буду рядом. Когда приступ миновал, Цезаря уложили в покоях, откуда он вышел утром и, по совету Наджары, плотно задёрнули шторы, чтобы в помещение не проникал яркий солнечный свет, который может спровоцировать новый приступ. Сама же воительница сидела подле него, держа его руку в своей. Она знала, что после того, как он придёт в себя, ещё около минуты он будет лежать неподвижно. Но, Наджара не требовала от него никаких действий. - Тебе нужно отправляться в Рим, - серьёзно сказала она, посмотрев на него красивыми серыми глазами, - только не подумай, что я прогоняю тебя! Наоборот - я делаю это ради нас. Наши народы не могут ужиться вместе. Наши люди не приемлют друг друга. Пойми, Гай Юлий, я не хочу, чтобы из-за глупости Эвримаха или Карима мы с тобой потеряли то, что обрели здесь, в Сирии. Я не хочу потерять тебя и твоё доверие. Прохладная рука Наджары коснулась всё ещё бледного лица римлянина, потом, она вдруг запела на своём языке: - Там, где поёт ветер пустыни, иль там, где сияют твои города, одна звезда, нас ведёт отныне. Отныне ведёт нас, и навсегда. Твой лик, что подобен ангелу света, я в сердце своём пронесу сквозь года. И, сколько бы я не бродила по свету, вернусь я к тебе, на миг, иль навсегда. После этого, воительница приблизилась к Цезарю и запечатлела на его губах крепкий поцелуй, смысл которого почти не содержал в себе пошлой страсти, но, лишь показывал, что они навеки соединены нечто большим, чем простой плотской страстью.
Gaius Julius Caеsar: … Ему казалось, что он очнулся и блуждает по огромному прекрасному городу. Городские башни стремились к небу не как мачты, а скорее как деревья, разветвляясь и делясь, чтобы их причесывал ветер. Сейчас произойдет что-то ужасное. Однако в городе все было спокойно, никто еще ни о чем не подозревал. В городе все было спокойно. Подвешенные фонари на улицах и шпили башен слегка дрожали от ветра. Какая-то женщина теребила гладкую табличку, украшавшую ее шею. В саду какой-то скульптор изготавливал статую. Дети пели и бросали в воздух цветные шары, которые потом лениво падали на землю. Цезарь знал, что от города останется всего лишь воспоминание. Нет, сам полководец не увидит пламени тысячи солнц и падения тающих как воск башен, он не увидит, как разбуженная в сердце земли лава зальет огромные территории, и тела людей испарятся, не успев сгореть, и, наконец, гораздо позднее он не услышит крика разорванного воздуха. Город останется в его памяти таким, каким он был, вырванным из времени. Его уничтожение будет для него только далеким историческим и абстрактным событием. Однако он боялся, что может произойти нечто, от чего его не спасет даже возвращение в его мир. Все началось внезапно. Только что город был спокоен, и вдруг женщина завыла, сильно дернула за цепочку, та лопнула, и она далеко отбросила табличку из полированного металла. Дети плача разбежались кто куда. Крик, поднявшийся над городом, обрушился на римлянина. Крик этот родился в тысячах глоток, вырвался из тысяч уст, и в нем не было уже ничего человеческого. Цезарь слушал, как кричит город, и ему захотелось уйти, но сил не было. Теперь он, чужой, погруженный в странный и немыслимый для простого человека сон, знал, что не сможет ничего сделать, что нет времени предупредить их. Не осталось времени сказать им об их смерти, прежде чем их уведомит об этом инстинкт. Он не увидит, как умрет город, но будет слышать его крик. Последние секунды показались бесконечными. Его вдруг охватило беспокойство: а может, он сам был только простым жителем этого города, обреченного на гибель? Но в ту же секунду вспыхнул Свет, и он был спасен. Один-единственный из всех. Теперь он был в другом месте, и здесь была тишина. Он попытался вспомнить. Один раз он уже видел что-то подобное после припадка. Он был хозяином времени. На его глазах низкий дым, рассеченный порывами ветра, разрастался по берегам моря. И тут он одиноко закричал в тишине, нарушаемой только криками птиц, и вдалеке кто-то обернулся к нему, ничего не понимая… *** – Свет означает большее, чем Боги, которых ты в состоянии себе представить. – Боги всесильны. – Всесильны? Ты можешь только приписывать им помощь, которую сам в состоянии представить, а в будущем – получить. - Они бессмертны. – И да, и нет. Между бесконечным и неограниченным есть различие. Они не бессмертны, если ты понимаешь под этим бесконечную жизнь. В этом смысле нет ничего бесконечного, и даже Вселенная имеет свой конец. - Действительно, а какова размерность одной человеческой жизни? Наши жизни составляют единое целое. В зависимости от результатов они изменяют причины. Современность - только точка отсчета. Мы контролируем свое время, и на этой способности основывается власть… *** А Война? Война – часть истории этой Вселенной. В некотором смысле все мы тоже родились из войн. Мы добиваемся цели с помощью тех, кто сражается, хотим, чтобы они стали такими, какими могут стать. Но мы не можем делить нашу власть с теми, которые еще не победили. Теоретически мы могли бы уничтожить все вокруг силой, но тогда возникло бы противоречие в понятиях. Мы боролись бы сами с собой. И тогда я решил изменить этот порядок, а изменить его можно, только используя тот же самый материал. Именно для этих целей и нужны три функции. Нужно понять Войну, а это огромное количество полей сражений, конфликты между государствами, но они - всего лишь фон. Война – это не только конфликты. Она растягивается и выходит далеко за пределы спора, даже тогда, когда ее причины давно исчезли. Война обладает многообразной структурой, но только внешне. Мы познаем ее и делаем все, чтобы все поняли ее. Война – это структура. Нечто, обладающее автономией, рождающееся в случае какого-нибудь конфликта, но потом живущее энергией сражающихся. Это объясняет, почему войны в истории были во все эпохи, при всех режимах. Периодически кто-то пытался их прекратить, но безуспешно. Самое большее удавалось создать островок мира и спокойствия на век или два, между очередными вспышками. А затем новые герои снова насаждали мир с помощью войны. Почему между Галлией и Римом десять лет шла война? По каким причинам? Из-за амбиций вождей? Из-за взаимного опасения перед народами? Это были существенные причины, но они не были важнейшими. Война против Галлии была заменителем гражданской войны, что уже тогда грозила начаться в самом Риме, и корни которой были в плохо составленном порядке существования Республики, который возник в результате ее предыдущих войн. Таким образом, так же было и с историей… Мы часто задумывается, ради чего воюем, но почти никогда не думаем, почему вызываем войну. И сражаемся между собою по причинам, которые кажутся нам очевидными, но на самом деле свидетельствуют совсем о другом… И, наконец, как сохранить войну... Война – одна из жизненных потребностей, она составляет часть нашего наследия. Возможно, всегда будет требоваться ее техника. Что-нибудь может явиться извне. Рим – это фронт и в то же время – защитный вал. Это не такая уж чистая абстракция. Непроницаемая темнота. Невремя. Непространство. Ничто, а может, что-то другое. Если к примеру стать числом „один“, разве можно тогда представить себе самое последнее из всех существующих мыслимых и немыслимых чисел? *** Пробираясь сквозь дебри подсознания, Цезарь интуитивно почувствовал, что его уложили на постель в тех самых покоях, откуда он вышел утром, а Наджара долго, все это время, никуда не уходит, а по-прежнему рядом с ним, держа его руку в своей. - Тебе нужно отправляться в Рим, - сказала она, и ее голос прозвучал словно через пелену той грани, что делит наш мир с потусторонним. - только не подумай, что я прогоняю тебя! Наоборот - я делаю это ради нас. Наши народы не могут ужиться вместе. Наши люди не приемлют друг друга. Пойми, Гай Юлий, я не хочу, чтобы из-за глупости Эвримаха или Карима мы с тобой потеряли то, что обрели здесь, в Сирии. Я не хочу потерять тебя и твоё доверие. Ее рука коснулась лица римлянина: - Там, где поёт ветер пустыни, иль там, где сияют твои города, одна звезда, нас ведёт отныне. Отныне ведёт нас, и навсегда. Твой лик, что подобен ангелу света, я в сердце своём пронесу сквозь года. И, сколько бы я не бродила по свету, вернусь я к тебе, на миг, иль навсегда. После этого, она поцеловала его, и столь необычное было в этом движении, что он чуть приоткрыл глаза и тоже ответил взаимным поцелуем… - Да, я знаю… - мысли собирались вместе с трудом, но речь уже почти вернулась. – И сделаю все, чтобы объединить народы… Прикажу своим людям проявлять уступчивость и доверие, запрещу неприязнь, создам новые отношения между ними и теми, кто их здесь окружает, чтобы всем было хорошо… Больше ничего страшного не случится… Тут он, постепенно приходя в себя, коротко поведал ей о своем видении, что посетило его во время диковинного странствия по иным мирам, а затем передал тот разговор, что был там между ними. - Наши жизни составляют единое целое… - повторил он. – Мы никогда и ничего не потеряем, тем более друг друга… А напоследок, через какое-то время, молвил: - Теперь я понимаю, что в тот миг, когда я был уже на той стороне, рядом со мною было то, что помогло вернуться, этот Свет… Невообразимое, яркое чувство… И добавил: - Что там с врагами Рима? Они же еще не казнены?
Najara: Она смотрела на него, не убирая своей руки с его. Сейчас, такая хрупкая и нежная, Наджара резко контрастировала с той жестокой фанатичной воительницей, которая на поле боя перерезала глотки врагам Рима. В помещении были завешаны все окна, но ощущение было такое, что Наджара светится изнутри. Он пытается примирить нас. Пытается позволить Свету пробиться сквозь тьму неверия, которая давлеет над людьми Запада. Как это прекрасно! Но, как несбыточно. Воительница посмотрела на лежащего на кровати мужчину, и в её глазах отразилась грусть. - Увы, но, в этом нет смысла. Джинны знают больше нас и, они уже готовят воинов Света к священной войне. Это неизбежно. Мы сможем лишь наблюдать. Или командовать. Наджара, вдруг, осеклась, словно бы выйдя из какого-то мистического транса. Солнце внутри её сознания померкло. Сейчас свет и Джинны оставят её на некоторое время, потому что пришло время крови, которая прольётся во славу Рима. для потехи и самоутверждения в своей силе людей Запада. Вон уже слышны крики с площади. Народ требует хлеба и зрелищ. Нет, сегодня только зрелищ. Наджара знает, что сегодня она пойдёт туда без своих людей, вопреки всем законам союзничества. Они слишком разъярены бойней, которую устроили с римлянами. Им не нужно видеть кровь сейчас. Поднявшись, Наджара выглянула в окно. Потом повернулась к Цезарю: - Толпа беснуется. Требует великого римского полководца. Нужно идти. Женщина надела свой плащ и головной убор. А потом, сказала как бы невзначай: - Знаешь, сейчас этот город напоминает мне твоё видение. Только никто не срывает табличек... Давай я помогу тебе. Мягкие но сильные руки женщины помогли римлянину подняться с тем, чтобы пойти вместе с ним к этой многоликой и, одновременно безликой толпе, которой, в сущности, не нужны ни Цезарь, ни Наджара. Им нужно кровавое зрелище, нужны почёт и лавры. Эвримах - по сути олицетворение всех их вместе взятых, только никто никогда - ни грек, ни римлянин, ни, даже зелец никогда не признаются в том, что они боятся Эвримаха, потому что видят в нём себя самих. Собравшись, Наджара с Цезарем вышли на залитую болезненно ярким солнечным светом площадь. Гул толпы сливался в монотонный звук погребального и праздничного гонга одновременно. Врагов рима вывели на площадь и поставили строем внизу деревянной авансцены, оградив от толпы. Для чего здесь палачи? Достаточно кинуть этих Неверных толпе и всё будет кончено в несколько секунд. - Цезарь! Цезарь! Авэ Цезарь! - взревела толпа, завидев только римлянина в присутствии восточной предводительницы. - Иди, - с улыбкой проговорила светловолосая воительница, подталкивая его вперёд, - они ждут тебя.
Gaius Julius Caеsar: ... С необычайной грустью в голосе она отвечала ему: - Увы, но, в этом нет смысла. Джинны знают больше нас и, они уже готовят воинов Света к священной войне. Это неизбежно. Мы сможем лишь наблюдать. Или командовать. Цезарь невольно переспросил: - О чем ты говоришь? Какая еще новая война? – и, словно размышляя, добавил: - Боюсь, здесь мы с тобою подошли к той области, перед которой окажется бессильным самый проницательный и здравомыслящий полководец… - действительно, раньше ему доводилось воевать только против подобных себе, только против людей, но вот о мистической, трансцендентальной войне, описываемой в словах Наджары, он до сих пор имел самое смутное представление, хотя ряд последних событий и, в особенности, недавнее видение понемногу начали приближать его к пониманию этой великой тайны. Вероятно, римлянам и горожанам снаружи уже надоело ждать обещанной прилюдно накануне казни своих врагов, потому что вскоре с улицы, сначала не очень громко, а потом все сильнее и увереннее, с неотвратимостью рока, крики толпы, исторгаемые одновременно сотнями голосов, стали пробиваться сюда внутрь, через закрытые окна… И это вновь напомнило Цезарю его поистине апокалиптическое видение. От осознания этого он даже невольно, подсознательно захотел отстраниться, уйти куда-нибудь подальше, неважно куда, только чтобы не слышать этих проявлений очередного людского безумия... Заслышав шум снаружи, Наджара поспешила посмотреть, что там на сей раз происходит, а затем так же беззвучно вернулась и сказала Цезарю: - Толпа беснуется. Требует великого римского полководца. Нужно идти. Она уже была к этому готова внешне, как морально, так и физически. - Знаешь, сейчас этот город напоминает мне твоё видение. Только никто не срывает табличек... Давай я помогу тебе. - Да… - вдруг ему с новой силой захотелось удалиться отсюда прочь и просто забыть, раз и навсегда вычеркнуть из памяти эти ужасающие крики… Но так сделать было нельзя, и он лишь проговорил в ответ: - Мой самый страшный кошмар, который только можно себе представить… А что, если подобное случится со мной в Риме тогда, когда я не успею ни спрятаться, ни отойти? Если рядом не будет верных мне людей, моих соратников, моих воинов… Это терзает меня больше всего… Толпа обожает только сильных, слабые ей не нужны… И при малейших признаках слабости с моей стороны она тут же примется восторженно хохотать, а потом разорвёт меня на части… Но тем временем Наджара уже вовсю стремилась поскорее помочь ему, дабы они смогли наконец выступить навстречу своему сегодняшнему предназначению. Цезаря обуяли весьма странные, противоречивые чувства: одно только было ясно наверняка. Раньше, до этого, он бы скорее всего отказался от подобной помощи и, из последних сил, рискуя навлечь на себя еще более опасные последствия, стал бы готовиться сам или, по крайней мере, постарался бы сделать это, а теперь просто принимал эту оказываемую ему помощь, не стремясь что-либо изменить в сложившемся положении вещей. Все же настал момент, когда нужно было идти, двигаться дальше по пути судеб. И, как бы это ни было страшно порою, альтернатива пока что представлялась еще более немыслимой, еще более жуткой… Вот они вдвоём уже при входе на главную городскую площадь. Там, на площади, зажатой между узких петель улиц, разрастаясь, бушевала толпа. Завидев приближение Цезаря, наиболее проницательные командиры отдали распоряжение привести пленных, предназначенных для казни, а также тех изменников, что были присуждены к смерти за предательство, трусость и бегство в бою и тому подобные провинности, обычно всегда жестоко караемые в римской армии. Можно сказать, что немногие, чьи дела, подобно делу Гирция, были переданы на суд войска, еще дешево отделались, потому что еще имели шанс на спасение; им оставалось только умолять о пощаде, обещая в дальнейшем свершить какой-нибудь подвиг во славу Рима. - Цезарь! Цезарь! Авэ Цезарь! – послышались голоса тех, кто обладал настолько хорошим зрением, чтобы разглядеть появившийся знакомый силуэт. - Иди, - с улыбкой возгласила Наджара, при этом даже слегка подталкивая его вперёд, поскольку ему все еще не слишком-то и легко было двигаться в окружающем пространстве. - они ждут тебя. - Знаю, - отвечал он. – Знаю, и сам люблю, но при этом одновременно и ненавижу их… Но нежданно, через близлежащую улицу, с трудом протиснувшись сквозь нестройные ряды все прибывающего к месту казни народа, явился в окружении трех-четырех своих воинов центурион Ленн; среди его окружения виднелась и фигура аквилифера Трогга. Его присутствие само по себе говорило о многом. Значит, случилось нечто необычное, экстраординарное, из ряда вон выходящее… Как говорится, невооруженным глазом было заметно, что они пребывают в далеко не в лучшем своем состоянии. Все чем-то крайне взволнованы; тревожно озираются по сторонам, переговариваются и тут же снова замолкают на ходу, или, точнее на бегу. Достигнув наконец места, где был Цезарь, Ленн первым делом, как и положено, доложил о себе и своем прибытии, а затем, решив, видимо, не медлить и не ходить вокруг да около, а сразу огласить все как есть, сказал: - Цезарь, у нас возникло непредвиденное обстоятельство… Иззет сбежала… Видно было, сколько напряжения и боли стоило ему произнести последнюю фразу. Даже обессиленный до полусмерти, истощенный своею священною болезнью и являющий сейчас по сути только тень своего прежнего обычного, не поддающегося простому человеческому разуму облика, Цезарь всегда оставался для римских воинов последней инстанцией на их жизненном пути, неотвратимой десницей судьбы, что способна обрушить на них свой справедливый, праведный гнев за любую вольную или невольную провинность в любое мнгновенье. Это было его достоинство, его прерогатива, которую у него никто не смел и в мыслях оспаривать или подвергать сомнению. Но сейчас он лишь холодно молчал и слушал короткий доклад Ленна. Как известно, Иззет сидела в камере без окон. Но несколько старых и плохо пригнанных друг к другу камней из стены, судя по всему, помогли Иззет перебраться в соседнюю камеру, где она вместе с другой заключенной сумела справиться с прутьями оконной решетки и, расшатав, вынуть их, после чего обе спустились вниз и сумели незаметно скрыться… Необычайная бледность Цезаря начала приобретать какой-то странный, сероватый оттенок. Величайшим усилием воли он приподнял голову и с очень серъезным укором посмотрел на своих сподвижников, а те, наоборот, один за другим опускали взгляды вниз, предпочитая избежать его свободно читаемого упрека в глазах…
Najara: Все, в том числе и Наджара, с замиранием сердца ждали, когда же над толпой разнесётся уверенный, властный голос римского полководца. Но, он всё не начинал говорить. Появление одного из римских центурионов, в сопровождении ещё троих, внесло некоторую заминку. Ленн, а это был именно он, что-то сказал Цезарю, после чего, тот побледнел настолько, что Наджара невольно забеспокоилась. Забеспокоились и римляне. Двое римских солдат подошли к Цезарю и шепнули: - Если вы не можете сейчас произносить речь, мы приведём танцовщиц и воинов, которые устроят показательный бой, чтобы разогреть толпу перед казнью. Увидев римских солдат вокруг Цезаря, толпа забеспокоилась, зашевелилась. Все начали спрашивать друг у друга, в чём дело? Почему не начинается казнь? Видя это, Наджара подошла к Ленну, который теперь, оттеснённый двумя солдатами, стоял чуть в стороне. - Что случилось, Ленн? Дурные вести? Центурион посмотрел на Наджару, как бы решая, стоит ли доверять ей подобную тайну? Хотя, это и не тайна вовсе, но, всё же... Потом, он ответил: - Иззет сбежала. А она одна из врагов Рима. Казнь не может начаться без её присутствия. На красивом лице пустынной воительницы появилась мрачная тень, она вмиг подобралась и посуровила. - Сколько людей послали на её поиски? - Две когорты. Но, Иззет, скорее всего направилась через пустыню. Там её будет труднее поймать. - Я дам своих людей, они помогут. На лице Ленна отразилось едва заметное недовольство: - Не нужно. Мы справимся сами. Наджара улыбнулась и положила руку Ленну на плечо: - Не беспокойся. Это будет в интересах Рима. Ленн ничего не ответил и, кивнув, ушёл к своим. А Наджара тут же послала за Фаридом и, сказала ему, чтобы он взял несколько пустынников в подмогу Римским солдатам. Также, она строго-настрого приказала не убивать беглянку, потому что она нужна живой для казни. Она не должна отправиться к Свету раньше времени. Дав все необходимые распоряжения, Наждажа подошла к Цезарю и, отведя его в сторону, сказала: - Похоже, тебе придётся сделать то, что часто делают у вас в Риме. Я слышала, что перед казнью важных персон, вы устраиваете праздники. Видимо, придётся сделать это и здесь. Говорят Иззет ушла через пустыню. А это значит, что её приведут только к ночи.
Gaius Julius Caеsar: Видя, что происходит, Ланг и еще один из командиров также поспешили подойти к Цезарю и, откашлявшись, центурион медленно спросил, словно извиняясь за такой внезапный шаг: - Если вы не можете сейчас произносить речь, мы приведём танцовщиц и воинов, которые устроят показательный бой, чтобы разогреть толпу перед казнью. Главнокомандующий выразительно посмотрел на него, но покачал головой и отозвался так: - Думаю, пока что хватит празднеств и веселья. У нас с вами есть одна цель, которую мы обязаны достичь. Мы должны покарать наших врагов. И несмотря ни на что, это будет исполнено. Увидев, что обсуждения затянулись и обещанное зрелище всё никак не начинается, толпа горожан, которые столпились вокруг в ожидании казни, принялись выражать своё беспокойство и недоумение по данному поводу. Люди в тесноте пытались перемещаться из стороны в сторону, насколько это было возможно; они оживили площадь смутным гулом голосов, спрашивая друг у друга, что же случилось на этот раз и почему до сих пор не начинается то, ради чего все здесь и собрались? Очевидно, решив вмешаться в происходящее, Наджара поспешила подойти к Ленну, который из чувства дисциплины слегка отстранился, видя, как к Цезарю для разговора подошли его товарищи. - Что случилось, Ленн? Дурные вести? Тот грустно взглянул на неё, как будто действительно испытывал сейчас крушение всех своих надежд, и тихо отвечал, чтобы их не расслышали: - Иззет сбежала. А она одна из врагов Рима. Казнь не может начаться без её присутствия. Но Наджара была уже крайне далека от сентиментальности, едва только услышала эту тревожную новость. Поэтому она продолжила расспрашивать: - Сколько людей послали на её поиски? – послышался её новый вопрос, заданный холодным и безжалостным тоном. - Две когорты. Но, Иззет, скорее всего направилась через пустыню. Там её будет труднее поймать. – немного смущенно отозвался центурион, которому было неудобно признавать, что ради поимки одного человека, тем более женщины, пришлось задействовать столь значительные силы. Но иначе поступать тоже было нельзя, так как пользуясь своим преимуществом знания местности, проживающих здесь людей и некоторыми другими особенностями ситуации, преступница и в самом деле могла успеть далеко уйти и скрыться от преследования. - Я дам своих людей, они помогут. – сразу оценив сложившееся положение вещей, приняла решение Наджара. Ленну было вдвойне неловко слышать такое; ему отчего-то показалось, что довольно значительные на его взгляд возможности римлян оказались поставленными под сомнение. - Не нужно. Мы справимся сами. – он пытался хоть как-то восстановить статус-кво, но сделать это было труднее, чем предполагал центурион. При этих словах Наджара улыбнулась и положила руку Ленну на плечо: - Не беспокойся. Это будет в интересах Рима. – она сразу поняла его смущение и обратила все в более разумное русло. Ленн постоял еще немного рядом с нею, но так и не смог придумать нужных слов для ответа. Помолчав, он лишь коротко кивнул в знак согласия и направился к воинам своего отряда. Цезарь продолжал постепенно приходить в себя после нового шокирующего известия, когда Наджара, завершив разговор с Фаридом, вернулась к полководцу и, подхватив его под руку и отведя чуть в сторону, сказала: - Похоже, тебе придётся сделать то, что часто делают у вас в Риме. Я слышала, что перед казнью важных персон, вы устраиваете праздники. Видимо, придётся сделать это и здесь. Говорят Иззет ушла через пустыню. А это значит, что её приведут только к ночи. Цезарь ответил не сразу, а после небольшой паузы, словно взвешивая все «за» и «против» подобного довода: - Возможно, это выглядело бы неплохо, если бы мы не устраивали торжеств по случаю победы над Фарнаком, но поскольку наш успех уже был отпразднован, можно отступить от правил и покарать врагов незамедлительно, - к нему постепенно возвращалась решимость и твердость, отошедшие на второй план вследствие сильного недомогания. – Мы поступим так. Сейчас начнем процедуру казни, а после неё у горожан всё равно будет много свободного времени, вот пусть они и развлекаются, сколько захотят. Нам же затем следует обратить внимание на другие задачи… - он снова посерьезнел, стал более внушительным, практичным и рассудительным человеком, каким его в принципе и знали. – А теперь пришло время мне самому взять дело в свои руки и довести наконец до логического завершения то, ради чего мы так долго боролись. Еще минуту назад он чувствовал себя настолько ужасно и находится в таком отчаянном положении, что вынужден был незаметно придерживаться за руку Наджары, чтобы сохранять для своего окружения, солдат и горожан хотя бы видимость собственного благополучия и спокойствия. Вновь перед глазами все темнело и рассыпалось на множество осколков; время утекало прочь, как песок сквозь пальцы, а ничего не менялось, отдохновение не приходило на помощь… Но теперь все вмиг изменилось. Откуда-то явились новые силы, что взбудоражили кровь и незамедлительно дали свежий импульс к действию. Он решительно проговорил последнюю фразу и, перестав сжимать руку восточной воительницы и цепляться за иллюзорные идеалы в преддверии неизбежного исхода, приподнял голову и направился туда, где его уже давно ожидали остальные офицеры и командиры. Взойдя на заранее подготовленное для этой цели возвышение, он моментально стал видим для всех вокруг. Заметив, как его фигура, взойдя на высокий пьедестал, словно по воле Высших Сил возвысилась над городской площадью, толпа сразу же замерла в преддверии чего-то нового, необычного, находящегося за пределами Добра и Зла… И действительно, все еще ослепительно-бледное, будто бы пронзительно заострившееся лицо Цезаря, его удовольствие от движений и чёткий, точный, ужасно уверенный в себе взгляд так резко контрастировали с обликом и манерами поведения прочих римлян, что на фоне своих сторонников он казался неким высшим и непостижимым для всех существом… Торжественно и размеренно полководец обратился к собравшимся, призвав их уделить достойное внимание справедливому наказанию, которому будут подвергнуты непримиримые и опаснейшие противники Рима и мирных восточных земель. Его голос звучал гораздо более необычайно, нежели во время предыдущего выступления, посвященного победе в сражении под Зелой, заставляя людей прислушиваться, чувствовать душой и сердцем каждое произнесенное слово, усердно внимать и соглашаться с каждой сказанной им фразой…
Najara: Цезарь повёл себя неожиданно решительно и жёстко. Наджаре это понравилось. Она вообще любила видеть перед собой властных, жёстких, решительно действующих людей. Казнь врагов Рима проходила по установленному плану. Восточная воительница наблюдала за ней, стоя в первых рядах. Гордая и непреклонная, она стояла и смотрела прямо на казнённых, со смесью властной снисходительности и жалости в стальных глазах. Ей всегда было жаль тех Неверных, которых приходилось насильно отправлять к свету... Сколько же ещё их будет на моём пути? Скольких мне придётся убить, чтобы искоренить зло? Когда казнь закончилась, Наджара молча ушла в здание, где они жили всё это время. Джинны вновь оставили её, и не говорили с ней уже втоорую неделю. Это было странно для неё, непонятно... *** Меж тем, римская когорта вперемешку с пустынниками продвигалась вперёд по пустыне, в поисках беглянки. Иззет успела уйти достаточно далеко. Остаётся только догадываться, как хрупкой девушке удалось проделать такой путь, и не умереть от голова и жажды. На разведку отправили Ахмеда и Юсуфа. Пустынники пробивались сквозь песчаную бурю, ещё плотнее прикрыв лица шёлковой тканью. Наконец, Ахмед остановился. Впереди что-то мелькнуло, упав в песок. - Я её вижу! - прокричал Ахмед, указывая куда-то вперёд, - Передай римлянам, пусть скачут сюда! Сумасшедший, завывающий в ушах ветер, мешал расслышать друг друга, но, Юсуф всё понял по жестам соратника, и мигом бросился к римлянам, которые, похоже, затерялись в песках и потеряли ориентир. - Мы нашли её, - т сказал Юсуф тому, кто командовал конной когортой римлян, - Ахмед задержит её. Идёмте, я покажу дорогу. Юсуф повёл римлян, и ещё троих своих к тому месту, где Ахмед сражался с беглянкой. Она оказалась хитрой и изворотливой и перед побегом успела украсть меч у стражника. Увидев, что Ахмеду трудно выстоять, из-за бури, Юсуф снял с пояса хлыст и, размахнувшись, метнул второй конец в сторону Иззет. Гибкий хлыст зацепился за ногу, девушка упала. - Вяжите её, - сказал Юсуф, обращаясь к остальным пустынникам. Те, мигом окрутили цепью красивое упругое тело, в котором они уже видели всё, что не доводилось видеть большинству людей. Подняв девушку на руки, предварительно лишив её сознания ударом рукояти меча по голове, они перебросили её поперёк седла одной из лошадей римлян. После этого, все отправились обратно в Зелу. Прошу пардон за этот бред. Мозг на фиг отключается из-за проблем со здоровьем. Таблетки ещё такие, что вообще....
Gaius Julius Caеsar: «То, что я совершаю, совершаю я не ради самого себя, а ради моего Города и народа», - думал Цезарь, наблюдая за казнью. – «Оттого не повелеваю я носить себя в роскошных носилках, как равного Богам, но передвигаюсь на своих ногах через любой Город и так дохожу до его стен… Люди, видя меня, спешат навстречу, дети перестают играть у городских ворот…» Когда все было кончено, он ушел с пьедестала и направился в другую сторону от толпы, той же дорогой, по которой сюда пришел. Небо теперь уже слепило глаза, уши наполнял щебет птиц. Люди в Зеле при виде его на время бросали свои занятия; он различал смуглые мужские и бледные женские лица; потом, повернувшись к нему спиной, горожане продолжали работу. Он решил подняться вверх по ступеням храмовой священной лестницы, обрамленной живописной деревянной колоннадой. Ступени были высокие и крутые — а он поднимался по ним, не теряя из виду городские постройки, и не оглядывался назад, так восходил он все выше и выше, при каждом следующем шаге сопровождающая его свита едва поспевала за ним. Однажды он даже оступился, но не упал, отстранил своих спутников и не позволил им поддержать его в этот момент. Они же тревожились, ибо так никто еще не решался вести себя из числа полководцев на чужой земле. Солнце поднялось и уже было как раз в зените, когда он добрался до священной храмовой площадки, миновал ворота с широкими у основания каменными обелисками по сторонам. Миновал все, что только возможно было пройти — и поднялся на вершину. Далеко вокруг простирался под ним на все четыре стороны света восточный край с долинами вблизи и песчаными холмами чуть подалее. На юге, в дымке, искрились в лучах солнца облака темноватого цвета. На западе же вздымалась вверх гора — величественный обелиск в недрах горы… Вот что нашел он на том месте, вот что он разглядел там и познал. Цезарь осмотрелся вокруг, ища знак. На земле лежало нежное, мягкое голубиное перышко, которое, должно быть, только что упало. Он пригнулся, чтобы поднять его и увидел рядом гладкий, озаренный багровым отсветом камешек. Это был последний искомый символ. Он слегка притопнул ногой и потом поднял глаза к небу, и его ослепило исходящее оттуда яркое свечение, лишенное зримых очертаний, какое раньше доводилось ему видеть только в редкие мгновения моей жизни. Он простер перед собой руки ладонями к земле — и небеса из конца в конец горизонта огласил громоподобный звук, какой человеку не дано услышать: это был звук словно из тысячи труб, и он потряс воздух и земную твердь. Он сковал его тело, а сердце поверг в трепет. Неслыханный, он все же был узнаваем, поскольку не походил ни на один из голосов земли. Спутники-римляне, слыша этот звук, пали ниц и закрыли руками уши. Однако Цезарь коснулся одной ладонью лба, вторую протянул вперед, приветствуя Богов, и сказал: — Свершен великий год Богов, и на пороге новый. С новыми заботами, новыми обычаями и новыми помыслами. А спутникам своим он сказал: — Встаньте и возрадуйтесь, что дано вам было слышать голос Богов, возвестивший начало нового времени. Ибо все, кто слышал этот голос прежде, мертвы. Из живущих же ныне никому не услышать его вторично. И лишь те, кто еще не родился, услышат его после нас. Но провожатые полководца дрожали от страха, той самой дрожью, которой нельзя испытать дважды… Зажав в ладони последний подобранный камешек, Цезарь притопнул еще раз ногой и в тот же миг на него налетел мощный порыв ветра. И он уже не сомневался, а твердо знал, что еще придет время — и однажды в бурю, которая грянет с ясного неба, смолистый запах пиний наполнит ноздри, зрачки же отразят мерцающее голубым цветом скульптурное изваяние... И если сохранится память, то среди сокровищ всего мира он всегда разыщет свою заветную цель и, перебирая события минувшего, будет припоминать свою прежнюю жизнь. После этого Цезарь возвратился в город и в отведенный ему для жительства дом той же дорогой по которой шёл ранее. Маленький камешек он опустил в черную глиняную чашу при входе в залу.. Потом закрыл лицо руками — Возьмите побольше свежей, сегодняшней муки и испеките новый хлеб для Богов, — сказал он сопровождающим его римлянам. — Выберите в жертву Богам самых тучных животных в городе... Раздайте вновь щедрые дары, не забыв ни о ком, даже о нищих. Устройте в честь Богов и по ознаменованию окончания казни над врагами игры, как велит обычай. Я же желаю быть покамест один, - и один во всем, что бы я сегодня ни делал. И Цезарь велел двоим авгурам, двоим гадающим по молниям и паре жрецов, совершавших жертвы, позаботиться, чтобы послеказненные и торжественные обряды ни в чем не были нарушены. А сам он воскурил благовония в своих покоях, так что воздух сделался густым от мглы Богов, потом возлег на подушках, которыми покрыто было его ложе, и скрестил на груди руки…
полная версия страницы